Франсиско неторопливо обвел помещение взглядом. На стенах не было ничего, кроме трех вещей: карты линий «Таггерт Трансконтинентал», оригинала карандашного портрета Ната Таггерта, послужившего моделью для статуи, и большого железнодорожного календаря из тех, что выпускались каждый год, броского и яркого, с картинками, изображавшими станции сети Таггертов; такой же когда-то висел над ее первым рабочим столом в Рокдейле. Франсиско поднялся и негромко произнес: – Дагни, ради себя самой, и… – голос его на мгновение нерешительно замер, – и во имя той жалости, которую ты, может быть, еще испытываешь ко мне, не проси того, что ты намереваешься попросить. Не надо. Позволь мне уйти прямо сейчас. Фраза эта была для него столь не характерна, что Дагни просто не ожидала услышать ничего подобного. И после недолгой паузы произнесла: – Почему же? – Я не могу ответить тебе. Я не могу отвечать ни на какие вопросы. Вот почему об этом лучше вообще не говорить. – Ты знаешь, что я собиралась попросить у тебя? – Да. Она посмотрела на него с настолько красноречивым, настолько отчаянным недоумением, что ему пришлось добавить. – А еще мне известно, что я откажу тебе. – Почему? С безрадостной улыбкой он развел руками, как бы пытаясь показать, что именно этого ожидал и пытался избежать. Она негромко произнесла: – Мне все-таки придется попытаться, Франсиско. Мне придется обратиться к тебе с просьбой. Это моя обязанность. Как ты отнесешься к моим словам, это уже твое дело. Но тогда я буду знать, что испробовала все. Не садясь, он чуть наклонил голову в знак согласия и сказал: – Слушаю, если это тебе поможет. – Мне нужно пятнадцать миллионов долларов, чтобы завершить строительство линии Рио-Норте, семь миллионов я получила в залог под мои акции компании «Таггерт». Больше собрать я не могу. Я выпущу облигации от имени своей новой компании. Я позвала тебя для того, чтобы попросить купить их. Он промолчал. – Франсиско, я стала нищенкой и прошу у тебя денег. Я всегда считала, что в бизнесе просить не подобает. Я всегда считала, что все зависит от качества того, что ты предлагаешь, и отдавала деньги за то, чего они стоили. Теперь правило это не работает, хотя я не понимаю, как можно заменить его чем-то другим. Судя по всем объективным показателям, линия Рио-Норте должна стать самой прибыльной железной дорогой в стране. Судя по всем известным мне стандартам, лучшего вложения капиталов нельзя найти. И в этом мое проклятие. Я не могу собрать деньги, предложив людям хорошее вложение капитала: они отвергнут его уже в силу того, что оно слишком хорошее. Ни один банк не купит облигации моей компании. Но я не могу предложить ничего другого. Мне остается только просить. Дагни произносила это, чеканя каждое слово. Смолкнув, она стала ждать ответа. Франсиско молчал. – Я понимаю, что и тебе мне нечего предложить, – вздохнула она. – Я не могу предлагать тебе инвестирование капитала. Тебе незачем делать деньги. Промышленные проекты давным-давно перестали тебя интересовать. Поэтому я не стану представлять это честной сделкой. Считай, что я попрошайничаю… – Вдохнув поглубже, Дагни добавила: – Дай мне эти деньги как подаяние, просто потому, что ты можешь это сделать. – Не надо, – проговорил он негромко. Дагни не могла понять, чем вызван столь странный тон – болью или гневом; Франсиско не смотрел на нее. – Ты сделаешь это, Франсиско? – Нет. Спустя мгновение, она сказала: – Я позвала тебя не потому, что рассчитывала на твое согласие, а потому, что лишь ты способен понять меня. Вот я и попыталась, – голос Дагни звучал все тише и тише, как если бы она все сильнее и сильнее пыталась скрыть свои чувства. – Понимаешь, я не могу поверить в то, что тебя больше нет… потому что знаю, что ты до сих пор способен слышать меня. Образ твоей жизни порочен, но поступки – нет. Даже то, как ты говоришь, не… Мне пришлось попытаться… Но я не могу больше напрягать силы, пытаясь понять тебя. – Дам тебе намек. Противоречий не существует. Если ты усматриваешь где-то противоречие, проверь исходные данные. И найдешь ошибку в одном из них. – Франсиско, – прошептала она, – почему ты так и не рассказал мне, что произошло с тобой? – Потому что в данный момент правда окажется для тебя мучительней сомнений. – Неужели все настолько ужасно? – А на этот вопрос должна ответить ты сама. Она покачала головой: – Я не знаю, что предложить тебе. Я больше не понимаю, что представляет для тебя ценность. Разве ты не понимаешь, что даже попрошайка должен что-то дать тебе взамен, должен веско аргументировать причину, которая заставит тебя помочь ему?.. Ну, я думала… когда-то, что для тебя важен успех. Успех в бизнесе. Помнишь, как мы говорили с тобой об этом? И ты был очень строг. Ты ожидал от меня многого. Ты говорил мне, что я должна постараться. Я постаралась. Ты гадал, насколько высоко поднимусь я с «Таггерт Трансконтинентал». Дагни обвела кабинет рукой: – Вот как высоко я поднялась… И я подумала… если память о прежних ценностях еще что-то значит для тебя, хотя бы в порядке развлечения, печального воспоминания или просто вроде… посаженного на могиле цветка… ты можешь захотеть дать мне эти деньги… во имя прошлого. – Нет. Дагни произнесла, делая над собой усилие: – Эти деньги для тебя пустяк – ведь ты столько тратил на бессмысленные приемы… и куда больше выбросил на рудники Сан-Себастьян… Франсиско оторвал взгляд от пола. Он поглядел прямо на Дагни, и она впервые заметила искорку живой реакции в его глазах, ясную, безжалостную и невероятно горделивую, словно бы обвинение это наделяло его силой. – Ах да, – проговорила она, словно бы отвечая на его мысль. – Понимаю. Я прокляла тебя за эти рудники, я отреклась от тебя, я выказывала тебе свое презрение всеми возможными способами, a теперь явилась просить… просить денег. Как Джим, как любой попрошайка. Я понимаю, что для тебя это триумф, я знаю, что достойна смеха, и ты имеешь полное право презирать меня. Что ж, быть может, я могу предложить тебе такое развлечение. Если тебе нужно повеселиться, если тебе было приятно смотреть на ползущего к тебе Джима в компании с мексиканскими комиссарами, может, тебе понравится сломать и меня? Не доставит ли это тебе удовольствие? Может быть, ты хочешь, чтобы я признала свое поражение? И тебе будет приятно увидеть меня у своих ног? Скажи мне, какую форму моего унижения ты предпочитаешь, и я покорюсь. Франсиско двигался столь быстро, что Дагни даже не заметила, когда он сорвался с места; ей показалось только, что он просто вздрогнул. Обогнув стол, Франсиско взял Дагни за руку и поднес ее к своим губам. Сперва жест его был полон глубочайшего уважения, словно он стремился поделиться с ней своей силой; но по тому, как губы его и лицо прижались к ее руке, Дагни поняла, что он сам ищет у нее силу. Выронив ее ладонь, Франсиско посмотрел ей в лицо, прямо в испуганную тишину глаз, и улыбнулся, не пытаясь скрыть страдание, гнев и нежность, смешавшиеся воедино. – Дагни, неужели ты хочешь ползать? Тебе неизвестно, что означает это слово, ты никогда не узнаешь этого. Человек не пресмыкается, когда заявляет об этом так откровенно, как сделала ты. Неужели ты думаешь, что я могу не оценить всю отвагу, которая потребовалась тебе для этого? Но… не проси меня, Дагни. – Во имя всего, чем я когда-то была для тебя… – прошептала она, – всего, что в тебе осталось… И в тот миг, когда она подумала, что уже видела это выражение на его лице в ту ночь, когда, вглядываясь в огни спящего города, он в последний раз лежал рядом с нею в постели, Дагни услышала стон, какой еще не сходил с его уст: – Любовь моя, я не могу этого сделать! Потом, когда, онемев от растерянности, они вглядывались друг в друга, она заметила перемену в его лице. Она произошла внезапно, словно кто-то нажал выключатель. Внезапно рассмеявшись, Франсиско отодвинулся от нее и произнес оскорбительнейшим по своей небрежности тоном: – Прошу тебя простить меня за это смешение стилей. Видимо, привык говорить эти слова женщинам, правда, по совершенно иным поводам. Голова Дагни поникла, она сгорбилась и обняла себя за плечи, не заботясь о том, что он видит ее такой. Наконец, подняв голову, она посмотрела на него безразличным взглядом. – Ну хорошо, Франсиско. Разыграно было великолепно. Я поверила. Если другой забавы я тебе не могу предоставить, ты добился успеха. Я не буду просить тебя ни о чем. – Я предостерегал тебя. – Я не знала, на чьей ты стороне. Это казалось невозможным… быть союзником Оррена Бойля, Бертрама Скаддера… и твоего старого учителя. – Моего старого учителя? – резким тоном переспросил Франсиско. – Доктора Роберта Стэдлера. Он с облегчением усмехнулся: – Ах ты о нем? Это грабитель, который считает, что его цель оправдывает потраченные мною средства. Знаешь, Дагни, мне бы хотелось, чтобы ты запомнила эти слова, насчет того, на чьей я стороне. Однажды я напомню тебе о них и спрошу, хочешь ли ты еще раз произнести их. – Тебе не придется напоминать мне. Франсиско повернулся, чтобы уйти. Подняв руку в небрежном прощании, он произнес: – Желаю процветания линии Рио-Норте, если ее удастся построить. – Она будет построена. И будет носить имя Джона Голта. – Что?! Услышав вопль неподдельного изумления, Дагни задиристо усмехнулась: – Линия Джона Голта. – Дагни, во имя небес, скажи почему? – Тебе не нравится? – Как ты выбрала такое название? – Оно звучит лучше, чем Линия мистера Немо или мистера Зеро, правда? – Дагни, но почему?? – Потому что это пугает тебя. – И что, по-твоему, означает это название?