Перед ним стояла высокая и белокожая на грани болезненности брюнетка в длинном черном плаще и широкополой иссиня-черной шляпе. «Готичный» образ незнакомки с подстриженной по французской моде прямой низкой челкой и длинными пушистыми ресницами удачно дополняла карминовая помада на тонких, но в то же время чувственных губах. – Эй, мистер! Я к вам обращаюсь! – брюнетка нарушила неловкую паузу первой. – У вас такое лицо, как будто я – привидение вашего любимого, но давно сдохшего кота. К тому же говорящее… – Простите, сударыня, задумался. Виноват. Позвольте представиться: Майкл Гринвуд, баронет. Еще раз простите за невежливость по отношению к вам. – О’кей, не стоит извинений. Просто у вас было такое смешное лицо, – тут брюнетка улыбнулась, буквально на секунду обнажив ровные, рафинадной белизны зубы, – что я подумала… впрочем, что подумала, то уже сказала. А вы и вправду настоящий баронет? А где ваш замок? Я так обожаю старинные замки, в них столько всего интересного! Ой, простите, совсем заболтала вас. Меня зовут Мортиция… – она протянула руку в перчатке, и Степан склонился над ней, обозначая поцелуй. – Странное имя, причуда родителей, но я привыкла. Можете звать меня просто Морти. – Очень приятно, – ответил на любезность дамы Матвеев, – тогда и вы, пожалуйста, зовите меня Майклом. – О’кей. А вот ту пухлую соню в машине зовут Марджори. – Морти махнула рукой в сторону дороги, и Степан наконец-то увидел, что в авто есть еще кто-то. На левом переднем сиденье дремала пышная невысокая блондинка в ярко-зеленом пальто. Небрежно повязанный вокруг головы платок прикрывал необычно высокую прическу, а из-под распахнутого воротника виднелись крупные алые бусы. – Бедняжка недавно потеряла мужа. Он был на редкость никчемный тип. Единственное, что в нем было выдающегося, так это звучное имя. Все время забываю… он что-то перепутал, работая на химическом заводе, или закурил в неположенном месте. В результате Мардж теперь – безутешная вдова. – А вы? – ненароком поинтересовался у поразившей его воображение брюнетки Матвеев. – Замужем? – Да, замужем, но все равно что вдова, – тут Морти глубоко вздохнула, и уголки ее синих глаз слегка увлажнились. – Когда выскакивала за своего благоверного, тетушка моя все твердила: «Лучшего мужа тебе и не найти! Слепой, богатый, сокровище, а не муж!» – Мышь старая! Скоро десять лет, а он все никак концы не отдаст. Одно хорошо – не ревнив и не скуп… Дальнейшее описание горькой судьбы Морти было прервано пробуждением Мардж. – Honey![45] Где это мы? А где мотель? О, какой красавчик! Привет, мистер! Как ваши дела? – Мардж, познакомься, это мистер Майкл. Он баронет. – Майкл, это Мардж – моя единственная и лучшая подруга. Ни с того ни с сего в голове Степана это представление трансформировалось в классическое «Алиса, это пудинг. Пудинг, это Алиса», и ему стоило большого труда не засмеяться в голос. Процесс знакомства и общения на проселочной дороге грозил затянуться, но Морти вовремя вспомнила, что они с Мардж с раннего утра ничего не ели и хотели бы поскорее добраться до какого-нибудь цивилизованного пристанища с ванной и приличным обедом. К удивлению Матвеева, на его гостеприимное предложение отрицательно отреагировала Марджори, заявив, что поместье, это, конечно, очень романтично, но ничто не заменит простого и незатейливого гостиничного уюта. И точка. Забавные в своей непосредственности, американские леди быстро согласились с предложением «милого баронета Гринвуда» показать им дорогу до ближайшей приличной гостиницы и, в свою очередь, предложили сначала доставить его до ворот поместья со снастями. И подождать, пока он переоденется, согласившись на «это быстро» и посулив в пункте назначения угостить его милой беседой и рюмочкой «чего-нибудь горючего». День обещал быть интересным. Более того, когда он перерос в интересную, во всех отношениях, ночь, Степан почему-то не удивился. У него даже не возникла мысль, а с чего это две милые незнакомки столь раскованно себя ведут? И попытку Майкла «встрять» с параноидальными воплями о возможной «медовой ловушке» Матвеев задавил в зародыше… иначе – какое удовольствие, если подозреваешь даже тех, с кем собрался переспать? Через несколько рюмок бренди и одну сигару после обеда Мардж, сославшись на головную боль, удалилась отдохнуть в спальню гостиничного номера. Морти еще через несколько рюмок просто подошла вплотную к сидевшему в кресле Матвееву и посмотрела на него такими глазами, что Степан без лишних вопросов привлек ее к себе, посадил на колени и начал познавательный процесс изучения нового женского тела органолептическими методами, совмещая его с экскурсом в женский повседневный костюм середины тридцатых годов двадцатого века. Сказать, что процесс углубления знакомства стал обоюдным, значит, не сказать почти ничего. Когда через двадцать минут Мортиция со сладостными стонами уже равномерно раскачивалась, перегнувшись через спинку кресла и угрожая его целостности, открылась дверь и вошла полуобнаженная Марджори. Степан не готовился к такому повороту событий, но встретил его с достоинством и невозмутимостью потомственного аристократа. Дальнейшие несколько часов слились и сплелись, как тела на широкой постели в спальне, в чередовании стонов и влажных касаний возбужденной плоти всех троих участников столь увлекательного процесса. Если профессора Матвеева что-то и могло удивить, то Майкла Гринвуда вряд ли. Мысли о «шпионках с крепким телом» оставил даже он, полностью отдавшись происходящему. Мардж и Морти менялись ролями, помогая друг другу ощутить всю проникновенность момента, не забывая при этом и о своем британском знакомом. Казалось, счастье – оно для всех, и никто не уйдет обиженным… Напоследок, выпив пару бутылок шампанского, они сыграли в «злую госпожу, развратную горничную и веселого молочника», причем Матвееву еле-еле удалось отказаться от роли злой госпожи, потратив на это массу усилий, ироничного красноречия и развеяв попутно миф о некоторых, не вполне естественных с его точки зрения, наклонностях местной аристократии. «Укатали сивку крутые телки, – не без удовлетворения подумал он на следующее утро, лениво потягиваясь в постели. – Зато спермотоксикоза не будет. Теперь действительно можно вернуться к нашим мелким и кривоногим баранам. Как это я придумал вчера? Красные и голубые? А что, это идея! Если не выгорит, то хотя бы дверью хлопну перед тем как „в тину“ уйти. Громко. На всю Европу». * * * «Джентльмены чужих писем не читают… – заезженная до стирания смысла сентенция крепко засела в голове Матвеева. Ее нужно было перебить чем-то не менее сильным, драматизировать, в крайнем случае довести до абсурда. – Джентльмены чужих писем не читают. Угу. Они их пишут…» Два дня назад все было замечательно: возвращение к родным букам, рыбалка, чудесная ночь с Морти и Мардж, снова возвращение в поместье. Слегка ощипанный, но непобежденный, Степан смог даже выдержать полный укора материнский взгляд. «Конечно же, ей все уже доложили, – думал он, улыбаясь без тени раскаяния, как довольный мартовский кот. – Неудивительно. Мы своими воплями мешали спать не только одной провинциальной гостинице, а, пожалуй, целому кварталу. Ну и пусть. Я уже не мальчишка. Я вполне самостоятельный человек с профессией и положением в обществе и могу себе позволить многое… Кто? – Матвеев чуть не поперхнулся, и хорошо, что в этот момент рядом уже никого не было. – Стоп! Откуда эти мысли… Риторический вопрос, – конечно же от „реципиента“. Живучий, за-р-раза. С этим „партизаном“ надо что-то делать, а то ненароком в дурку загреметь можно». «Принять ванну, выпить чашечку кофе, что еще нужно молодому аристократу? – Настроение Степана, без всякого сомнения, было сегодня на подъеме. – Да и старому профессору водно-гигиенические процедуры не помешают. Тем более что в ванной, в нерушимом законном одиночестве, можно подумать… А это что у нас? Радиоприемник? Очень похож на небольшое надгробие. И его прихвачу, розетка вроде была, какая же ты тяжелая, ламповая, блин, техника. Новости послушаю, заодно и помоюсь… Хе-хе». Мягко засветилась круглая шкала настройки, по которой вполне можно было изучать географию «цивилизованного» мира. «Интересно: Лондон, Париж, Варшава, Бейпин, Нью-Йорк, Стокгольм, даже Мехико-сити… а Москвы нет как нет. И тут происки мировой буржуазии». – Пока прогреваются лампы, можно скинуть одежду, она хоть и в относительном порядке, но все-таки носит следы вчерашнего разгула. Подкрутив верньер, Матвеев, в чем мать родила, присел на край ванны и стал с интересом слушать уверенный, безупречный до отвращения голос диктора БиБиСи. Новости почти не вызывали отклика в мыслях Степана, но, будучи пропущенными через «фильтр» восприятия Майкла, представали более выпуклыми что ли. По крайней мере, вызывали не только недоуменный интерес. – Как сообщает наш корреспондент в Праге, политические круги и общество Чехословацкой республики крайне взбудоражены произошедшим накануне жестоким убийством основателя и лидера Судето-немецкой партии Конрада Гейнлейна, – голос диктора оставался невозмутимым. Степана будто подбросило. Не обращая внимания на наготу, он подбежал к сваленным в беспорядке вещам и выудил оттуда портсигар и спички. Прикурить удалось с третьей попытки. «Как же так, – думал он, – я отчетливо, правда, черт знает, откуда, помню, что Генлейн покончил с собой в плену у американцев, сразу как война кончилась». Диктор продолжал, не меняя интонации: – Сторонники покойного политика уже потребовали от властей Праги найти и наказать причастных к кровавой трагедии, угрожая в противном случае массовыми акциями неповиновения и требуя отделения Судетского района от Чехословакии. Манифестации судетских немцев пока носят мирный характер. Комиссар пражской полиции по телефону сообщил нашему корреспонденту, что предполагаемый убийца погиб на месте преступления из-за собственной неосторожности. Сейчас его личность устанавливается, но есть все основания считать его германским агентом. Дальнейшее было неинтересно. Биографическая справка по Гейнлейну, история движения судетских немцев за автономию или воссоединение с Австрией воспринимались Матвеевым на уровне скорее периферийном, чем целенаправленно. Не давал покоя вопрос: кто из двоих? В том, что произошедшее связано с его друзьями, он не сомневался. «Неужели Олег? Не выдержал, сорвался в Прагу. Прикончил эту падаль и погиб сам. Нет. Стоп. Гнать лошадей погодим. Не Витька. Точно. Тот собирался „пощупать за мягкое“ какого-то чекиста-нелегала. Значит, Олег. Не похоже на него. Он всегда был везунчиком. И в танке не сгорел, и вообще… Остановимся пока на этом. Будем считать, что все живы и началась Большая игра. Без предупреждения». «Когда я начну – не скажу. Настоящая война всегда начинается вдруг»[46]. «Олежка, Олежка… что ж ты так. Решил грех на душу в одиночку взять. Понял, что неизбежно каждый вступивший в бой с Драконом сам превратится в рептилию, – тут в глазах у Степана защипало, и он резко сморгнул, взяв еще одну сигарету, – и методы изберет соответствующие. Ты решил начать этот путь один. Ланселот гребаный. Ассасин-любитель, вперехлест тебя через коромысло, за ногу и об угол». Пепел падал на метлахскую плитку. Голый, на краю роскошной ванны Матвеев не замечал ни холода, ни жесткости и неудобства импровизированного стула, ни почти переставшей парить воды. Поймав себя на том, что вот уже добрых пять минут ругается вполголоса матом по-русски, Степан попробовал успокоиться. Нужно выстраивать новую линию поведения Майкла Гринвуда, четвертого баронета Лонгфилда. Время ненароком, а может, и вполне осознанно пущенное вскачь Ицковичем, начинает гонку. Мыться в холодной воде – занятие не для слабых духом, но в нынешнем теле Матвеева не напугать подобными житейскими мелочами. Прибрав за собой остатки нервического свинства, Степан прошел в свои комнаты и попросил дворецкого не беспокоить его минимум до вечера и принести «прямо сюда чего-нибудь пожрать» – от этих слов лицо старого служаки явственно перекосилось, но и только. Мысли о дальнейших действиях неожиданно натолкнулись на отсутствие хоть сколь-нибудь внятно изложенной информации об истинных политических раскладах в межвоенной Европе. Здесь даже феноменальная память баронета не всегда могла помочь. Нет, конечно, Майкл Мэтью был в курсе нынешнего мэйнстрима, обладая, однако, хоть и многочисленными, но лишь разрозненными фрагментами столь необходимого знания. Сейчас же нужно решать уравнение с таким количеством переменных и неизвестных, что Матвеев воспринял это как нешуточный вызов своим математическим способностям. «Попробуем разбить одно уравнение на несколько и решить его по частям, – тут в ход пошла бумага и карандаш, – может, что и выйдет». Уже через несколько часов на столе образовалась внушительная кипа исчерканных листов со схемами связей и взаимовлияний, а пепельница была полна настолько, что гора окурков грозила повторить участь Вавилонской башни. Пришлось распахнуть окно – в дыму можно уже было вешать не только отсутствующий в апартаментах молодого джентльмена топор, но, пожалуй, и всю коллекцию холодного оружия из парадного зала на первом этаже. Взять ситуацию в лоб, кавалерийским наскоком не получалось, да еще практически неконтролируемый Майкл, как партизан, то тут, то там вылезал с совершенно несвоевременными мыслями. «Партизан? Так-так-так. Не можешь победить честно – победи, как можешь. Особенно при таком неравенстве возможностей, сил и ресурсов. Трое против… А кстати, против кого? Похоже, из союзников у нас только руки, ноги и головы. Зато все остальные – в лучшем случае недоброжелательные нейтралы». Незаметно для себя и, судя по всему, не без помощи Гринвуда, Степан начал бурчать – поскольку мурлыканьем звуки, издаваемые рассерженным мужчиной, назвать никак нельзя, – себе под нос нечто вроде: Знавали мы врага на всякий вкус: Кто похрабрей, кто хлипок как на грех, Но был не трус афганец и зулус, А Фуззи-Вуззи – этот стоил всех![47] «Это что еще такое?» «Это сэр Редьярд Киплинг, – сказал кто-то изнутри, – лучший поэт Британии». «Ага! Стихи о партизанах… Как там дальше?» Он из кустиков на голову кувырк Со щитом навроде крышки гробовой – Всего денек веселый этот цирк, И год бедняга Томми сам не свой… «Чем-то мы похожи на тех суданцев – с голой пяткой на голую шашку лезем. Но! За нами опыт, отсутствие идеализма, и как это в книжках? Послезнание, вот». – Даже такое слабое утешение подняло настроение совсем было отчаявшемуся Матвееву. И плевать ему, куда теперь пролег путь британского пехотного полка… С тактикой все понятно. Решению подлежали самые неочевидные сейчас, периферийные части Большого уравнения. «Не нужно дожидаться, пока чайник вырастет в паровоз. Надо давить его, пока он маленький. Тот же Гейнлейн – слабая фигура, его значимость в большой политике стремится к бесконечно малой величине. Это сейчас, а через два года? – Степан горько усмехнулся. – А через два года его почти целиком съедят черви». Ни в коем случае нельзя увлекаться игрой в одни ворота.