Я почувствовала, как стрелка на моем индикаторе вранья переместилась в красную зону. — А как насчет вас? Неловкий смешок. — Меня? — Да, меня интересует, было ли у вас что-то с ней. Я заметила, как краска пришла и ушла с его лица, так что я поддала жару. — Вообще, кто-то говорил мне, что вы с Джин встречались. Не помню, кто упоминал это, но кто-то, кто знал вас обоих. Он пожал плечами. — Может быть. Совсем недолго. Я никогда не встречался с ней постоянно, или что-нибудь в этом роде. — Но вы были близки. — С Джин? — Доктор Полетти, не надо играть словами. Расскажите мне о ваших отношениях. Мы говорим о вещах, которые произошли семнадцать лет назад. Он немного помолчал. — Я не хочу, чтобы это пошло дальше, что бы мы ни обсуждали. — Строго конфеденциально. Он поерзал на стуле. — Думаю, я всегда жалел, что с ней связался. Я стыжусь этого теперь, потому что больше понимал. Не уверен, что понимала она. — Мы все делаем вещи, о которых сожалеем. Это часть взросления. Какое это значение имеет сейчас, когда прошло столько лет? — Я знаю. Вы правы. Я не понимаю, почему об этом так тяжело говорить. — Не торопитесь. — Я действительно встречался с ней. Месяц. Даже меньше. Не могу сказать, что мои намерения были благородными. Мне было семнадцать. Вы знаете, каковы парни в этом возрасте. Как только прошел слух, что с Джинни легко переспать, мы все посходили с ума. Она делала такое, о чем мы даже не слышали. Мы объединились, как стая собак, пытаясь до нее добраться. Об этом только все и говорили. Думаю, я был не лучше других. Он смущенно улыбнулся. — Продолжайте. — Некоторые даже не пытались изобразить ухаживание. Просто забирали ее и отвозили на пляж. Они даже никуда больше ее не водили. — Но вы водили. — Водил несколько раз. Я чувствовал себя виноватым. Она была какой-то жалкой… и пугающей в то же время. Она не была дурочкой, но отчаянно хотела верить, что кому-то небезразлична. От этого тебе делается стыдно, так что ты после всего собираешься с ребятами и говоришь о ней гадости. — За то, что вы сделали. — Да. Мне до сих пор тяжело думать об этом. Что странно, я и сейчас помню штуки, которые она делала. Он помолчал, его брови поднялись. Он помотал головой, выдохнул воздух. — Она действительно была неистовой… ненасытной…, но то, что ее вдохновляло, был не секс. Это было…не знаю, отвращение к себе или желание доминировать. Мы все зависели от ее милости, потому что так ее хотели. Думаю, нашей местью было то, что мы никогда не давали ей то, чего она хотела — обычного, старомодного уважения. — А что же было ее местью? — Не знаю. Создание этого огня. Напоминание нам, что она была единственным источником. Что мы никогда не пресытимся ею и никогда в жизни не встретим никого похожего. Она искала одобрения, парня, который был бы добр к ней. Все, что мы делали — это сплетничали за ее спиной, о чем она должна была знать. — Она к вам привязалась? — Возможно. Но ненадолго. — Мне бы помогло, если бы вы сказали, кто еще имел с ней дело. Он покачал головой. — Я не могу. Я не буду никого выдавать. Я до сих пор дружу с некоторыми из этих ребят. — Может, я прочту вам некоторые имена из списка? — Я не могу. Честно. Я не возражаю, чтобы говорить обо мне, но не могу впутывать кого-то еще. Это странные узы, и мы об этом не говорим, но скажу вам вот что — когда упоминают ее имя, мы не говорим ни слова, но все думаем об одном и том же. — Как насчет ребят, которые не были вашими друзьями? — Что вы имеете в виду? — В то время, когда ее убили, она точно с кем-то встречалась и забеременела. Он опять прочистил горло. — Ну… Барб может знать. Думаю, я могу у нее спросить. — Кто такая Барбара? — Моя жена. Она училась в том же классе. Я посмотрела на фотографию на столе и с опозданием узнала ее. — Королева выпускного бала? — Откуда вы знаете? — Я видела фотографии в школьном ежегоднике. Вы спросите, не сможет ли она помочь? — Сомневаюсь, что она что-нибудь знает, но могу спросить. — Это было бы здорово. Попросите ее мне позвонить. Даже если она ничего не знает, она может порекомендовать кого-то, кто знает. — Я бы не хотел, чтобы что-то было сказано… — Понимаю. Я дала ему свою визитку с записанным на обратной стороне телефоном в мотеле Оушен стрит. Я покинула его офис настроенная слегка оптимистически и более, чем слегка раздраженная. В самой идее насчет взрослого мужчины, преследуемого сексуальностью семнадцатилетней девчонки, было что-то, и жалкое и извращенное. Каким-то образом, взгляд в прошлое, которым он поделился, заставлял меня чувствовать себя вуайеристкой. 11 В два часа я проскользнула по наружной лестнице в мотель и переоделась в одежду для бега. Я не ела с утра, но чувствовала себя на таком взводе, что есть не хотелось. После истерии в здании суда я провела несколько часов в близком контакте с другими представителями человеческого рода, и мой уровень энергии поднялся до возбужденного состояния. Я натянула спортивный костюм и туфли для бега и вышла, с ключом от комнаты, привязанным к шнуркам. День был немного прохладным, с дымкой в воздухе. Море перемешалось с небом на горизонте, и демаркационной линии между ними не было видно. Времена года в Южной Калифорнии иногда слишком неуловимы, чтобы их распознать, что, говорят, смущает уроженцев среднего запада или востока. Хотя, правда в том, что каждый день является временем года сам по себе. Море переменчиво. Воздух трансформируется. Ландшафт отмечает тонкие изменения цвета, как постепенно насыщенный зеленый цвет зимы отбеливается до соломенных оттенков летней травы, которая так быстро выгорает. Деревья взрываются цветом, огненно-красным и пламенно-золотым, которые могут соперничать с цветами осени где угодно. И опустевшие ветки, оставшиеся после всего, такие же голые и черные, как на зимних деревьях на востоке, не спешат возродиться, не спешат цвести вновь.