– Тебе нужна защита. Если бы у тебя был доберман, того злополучного инцидента на пляже никогда бы не произошло. Опять двадцать пять... Меня вдруг осенило – ведь даже умереть я собиралась не где-нибудь, а в мусорном баке... такой уютный маленький пенальчик, а в нем я – плачу навзрыд, точно ребенок. – Я как раз сегодня думала об этом, и знаешь что тебе скажу? Все эти разговоры о том, что женщина – мать и должна являть собой образец добродетели, чушь собачья. Это выдумали мужчины, чтобы мы не высовывались. И если кому-то взбредет в голову посчитаться со мной, я сделаю то же самое – только на сей раз рука у меня не дрогнет. Моя тирада, похоже, не произвела на Генри впечатления. – Прискорбно слышать, – равнодушным тоном изрек он. – Надеюсь, это не войдет у тебя в привычку. – Я серьезно. Устала чувствовать себя беспомощной и беззащитной, устала бояться. Генри надул щеки и, произведя губами неприличный звук, со скучающим выражением посмотрел на меня. "Напыщенный вздор, – словно говорил его взгляд, – но меня тебе не провести". Он разбил яйцо и, дождавшись, пока белок – сквозь пальцы – стечет в кружку, положил желток в миску. Затем взял второе яйцо и, не сводя с меня глаз, проделал ту же процедуру еще раз. – Так защищайся сама. Кто возражает? Только не надо риторики. Все это пустой вздор. Убийство есть убийство, и лучше бы тебе об этом знать. – Да знаю, – сказала я уже не столь решительно. Меня едва не передернуло от его пристального взгляда, и совсем не нравился его тон. – Послушай, может, я чего не понимаю, но просто не хочется быть жертвой. Довольно. Меня тошнит от этого. Придерживая миску рукой, Генри принялся ловко взбивать яйца. У меня в таких случаях они обязательно выплескиваются через край. – А когда это ты была жертвой? Скажи на милость. Не стоит передо мной оправдываться. Ты сделала то, что сделала. И не надо философии – звучит фальшиво. Если бы ты приняла единственно верное решение после долгих раздумий – тогда другое дело. А ты убила человека сгоряча, повинуясь инстинкту самосохранения. Это не повод затевать политическую кампанию и едва ли можно назвать поворотным моментом твоей духовной жизни. Я попробовала улыбнуться: – Ну я ведь все-таки неплохой человек, правда? Ненавижу, когда мне тоскливым голосом читают нотации. Мне хотелось доказать ему, что я взрослая женщина и способна смотреть правде в глаза. Только теперь я поняла, что сама не очень уверена в этом. Генри грустно посмотрел на меня и снова занялся взбиванием яиц. – Кинси, то, что с тобой произошло, ничего не меняет. Просто надо честно во всем разобраться. Если ты вышиб кому-то мозги, это не проходит для тебя даром. И не надо разводить демагогию. – Да, конечно, – смущенно пробормотала я. Передо мной вдруг возникло лицо человека, который заглянул в мусорный бак за секунду до того, как я выстрелила. Могу поклясться, что в тот момент явственно – словно при замедленной съемке – видела, как первая выпущенная мной пуля, прежде чем прорвать плоть, растянула ее, точно резиновую. Я отогнала прочь это видение и встала со словами: – Надо бежать, – но на сердце у меня кошки скребли. Я вышла, ни разу не оглянувшись, чувствуя, что Генри провожает меня грустным, исполненным сочувствия взглядом. На улице я постаралась выбросить все это из головы. Пусть покоится в маленьком, уютном ящичке. Сделала несколько упражнений для подколенных сухожилий. Бегаю я не так быстро и не так далеко, чтобы разминаться как сумасшедшая. Знаю, кто-то скажет, что разминка перед бегом должна быть полноценной, а то в противном случае травмы вам обеспечены, но я не настолько трепетно отношусь к своим занятиям бегом, чтобы так надрываться. Впрочем, одно время я, как прилежная ученица, ложилась на газон, вытягивала одну ногу в струнку, а вторую отбрасывала в сторону, будто у меня перелом бедра. После таких упражнений я долго не могла встать и только беспомощно переваливалась с боку на бок, словно перевернувшийся на спину таракан. Наконец я решила, что могу поплатиться растяжением паховых связок, и отступилась. Все равно никаких травм во время забегов у меня никогда не было – как не было и особенной любви к бегу. Мне так и не удалось испытать знакомой любому – кроме меня – бегуну эйфории. Быстрым шагом, стараясь ни о чем не думать, я направилась в сторону бульвара. Обычно я пробегаю три мили по протянувшейся вдоль пляжа велосипедной дорожке. Я давно привыкла определять расстояние по странным рисункам на ней и всегда жду, что вот-вот появятся следы диковинных птиц или след протектора, пересекающий бетонные плиты и теряющийся в песке. На пляже всегда полно "дикарей": кто-то базируется здесь постоянно, кто-то – проездом. Разбросанные под пальмами спальные мешки напоминают огромные зеленые личинки или сброшенную какими-то ночными животными кожу. Воздух был сырой и холодный; океан, казалось, погрузился в спячку. Между облаками кое-где появились просветы, но и там небо было тусклое, точно выцветшее, солнце и не думало показываться. Вдалеке параллельно линии берега разрезал океанскую гладь быстроходный катер, оставляя за собой серебристый след. Горы покрыты темно-зеленой растительностью, словно замшей, которая на вершинах протерлась, обнажив мрачные скалы. В районе Ист-Бич я повернула назад, пробежала оставшиеся полторы мили и перешла на шаг – чтобы остыть. Последнее у меня получается особенно хорошо. Приняв душ и одевшись, я села в машину и отправилась в офис Пэм Шарки на Чепел-стрит. Пэм была страховым агентом, а Леонард Грайс – ее клиентом. Мне хотелось убедиться, что все обстояло именно так, как изложила Вера. Вере я доверяю – просто я не привыкла полагаться на слово. Вдруг Грайс оформил генеральную страховку в другой компании? Откуда мне знать? Дом Вальдеса расположен на углу Чепел и Ферия-стрит. Ферия по-испански значит "ярмарка". Я это знаю, поскольку посмотрела в словаре, я подумываю о том, чтобы поступить на курсы испанского, но все как-то руки не доходят. Я могу сказать taco или gracias[2], только вот с глаголами у меня плохо. Дом Вальдеса вполне типичен для этой части города: белый двухэтажный особняк с красной черепичной крышей, большими арками и узорными решетками на окнах. Яркие синие тенты-навесы, ухоженный газон. Во дворе пальмы и фонтан, в центре его скульптура обнаженного мальчика, который мучает каменную рыбку. Офис Пэм Шарки находится на первом этаже и ничем не отличается от офиса Веры Липтон в "Калифорния Фиделити". Никаких архитектурных излишеств – каждому страховому агенту по детскому манежу. Фирма, на которую работает Пэм, "Лам-бет и Крик", является своего рода независимым агентством, обслуживающим ряд компаний, среди которых и "Калифорния Фиделити". С Пэм мне пришлось столкнуться лишь однажды, когда я выслеживала одного неверного мужа. Моя клиентка задумала разводиться и хотела заручиться доказательствами неверности супруга, чтобы иметь козыри при разделе имущества. Пэм оскорбилась – и даже не потому, что я узнала о ее романе с этим человеком, а потому, что наряду с ней у него оказалось еще две любовницы. В суде об этом не было сказано ни слова, но имя Пэм фигурировало в моем отчете, и она не простила мне того, что я слишком много знаю. Санта-Тереза – небольшой городишко, наши пути время от времени пересекаются, и тогда мы сама любезность. Но я-то знаю, что Пэм имеет на меня зуб. Меня же эта история только забавляет. Пэм – эдакая маленькая и злобная чихуахуа. Я не встречала другой женщины, которая бы, говоря о своем возрасте, прибавляла себе лишние десять лет только затем, чтобы услышать, как молодо она выглядит. По этой причине она всем врет, что ей тридцать восемь. У нее миниатюрное личико и смуглая кожа, она вечно пудрится, тщетно пытаясь придать своему облику новые, по ее словам, "грани". Лично я считаю, что круги под глазами невозможно скрыть слоем штукатурки. Любому, если это только не слепец, видно, что они никуда не исчезают – только вместо серых становятся белыми, как у призрака. Никого этими ухищрениями не проведешь. В темных кругах под глазами тоже есть своя прелесть... по крайней мере это выглядит экзотично и придает вид человека, умудренного жизнью... Взять хотя бы Анну Маньяни, или Жанну Моро, или Симону Синьоре. К тому же Пэм в последнее время стала делать химию, отчего ее светло-каштановые волосы приобрели неухоженный, растрепанный вид – кажется, такой стиль называется "постельным". В тот день она была в облике маленькой охотницы: спортивного покроя пиджак, коричневые бриджи, розовые гольфы и туфли на низком каблуке с пряжками. Если она когда-либо и охотилась, так только в барах для одиноких, выслеживая партнера на ночь с такой маниакальной одержимостью, словно на следующий день закрывался охотничий сезон или истекал срок ее лицензии. Впрочем... Я отдаю себе отчет в том, что несправедлива. Я питаю к Пэм точно такую же антипатию, как и она ко мне. Всякий раз, когда вижу ее, во мне просыпаются самые низменные инстинкты – такой я себя не люблю. Возможно, она избегает меня по той же причине. Ее "садок" расположен у самого входа – думаю, это своеобразный показатель статуса. Едва завидев меня, она уткнулась в бумаги. Когда я подошла, она уже оживленно болтала по телефону. Видимо, это был мужчина, потому что Пэм кокетничала изо всех сил. Разговаривая, она без конца щупала себя, теребила пальцем прядь волос, проверяла, на месте ли серьги, поглаживала лацкан пиджака. На шее у нее висели золотые украшения, и им тоже доставалось. Иногда она терла подбородок золотой цепочкой и при этом беззаботно смеялась – должно быть, тренировалась до поздней ночи. Взглянув на меня, она изобразила удивление и подняла ладонь, давая понять, что мне придется подождать. Она даже развернулась на своем вращающемся кресле и перешла чуть ли не на шепот, как будто говорила о чем-то в высшей степени интимном. На столе на груде бумаг лежал свежий номер журнала "Космополитен", в котором предлагались статьи, посвященные открытию пресловутой "точки G", косметической коррекции груди и проблеме сексуальных домогательств на службе. Наконец Пэм закончила разговор и повернулась ко мне – оживления на ее лице как не бывало. Я, разумеется, того не стою. – Чему обязана, Кинси? – Насколько мне известно, ты выписывала страховые полисы для Леонарда и Марти Грайс? – Верно. Я вымученно улыбнулась: – Ты можешь сказать, что это были за страховки? Пэм отвела от меня взгляд и снова занялась инвентаризацией своего имущества: серьги, волосы, лацкан пиджака. Затем принялась лихорадочно тереть указательным пальцем цепочку на шее – делала она это с таким неистовством, что, казалось, вот-вот порвет ее. Пэм с радостью сказала бы, что Леонард Грайс – это не мое собачье дело, но она знала, что время от времени я выполняю задания "Калифорния Фиделити". – А в чем, собственно, проблема? – Да никакой проблемы нет, – ответила я. – Просто Вера Липтон занимается страховым иском о возмещении ущерба, и мне надо знать, имелись ли у него другие действующие страховки. – Минуточку. Леонард Грайс очень милый человек, к тому же последние полгода ему пришлось нелегко. Если в "Калифорния Фиделити" что-то против него затевают, Вере лучше самой связаться со мной. – Кто сказал, что кто-то что-то затевает? Вера даже не может дать ход этому иску, пока нет оценки ущерба. – Кинси, это само собой, – сказала Пэм. – Все же я пока не улавливаю – ты-то какое к этому имеешь отношение? Я почувствовала, как улыбка застывает на моем лице, точно сливочная помадка в ковшике. Подавшись вперед, я водрузила левую руку на стол, решив, что пора наконец выяснить отношения: – Пэм, хоть это тебя и не касается, все же скажу: я расследую крупное дело, связанное с этим. Ты вправе не оказывать мне содействия, но учти – я позабочусь о том, чтобы твое начальство получило распоряжение суда. Интересно, какое у тебя будет лицо, когда на тебя повесят всех собак за причиненные неудобства. Ты этого добиваешься? Мне показалось, что у нее из-под слоя пудры пробиваются пятна загара. – Уж не угрожаешь ли ты мне? – Ни в коем случае, – ответила я, не без удовольствия наблюдая, какой эффект произвели мои слова. Пэм взяла стопку бумаг и принялась нервно раскладывать их на столе. – Леонард Грайс через "Калифорния Фиделити" оформил страхование жизни и от несчастного случая. Он уже получил две с половиной тысячи долларов, и еще ему причитается двадцать пять тысяч за ущерб, причиненный дому в результате пожара. Имущество застраховано не было. – А почему дом застрахован всего на двадцать пять тысяч? Мне казалось, он стоит больше ста. Этого ему даже на ремонт не хватит. – Он купил его в шестьдесят втором году. Тогда дом стоил именно столько. На эту сумму его и застраховали. Он ни разу не делал переоценки, других полисов у него тоже, не было. По-моему, дом накрылся. Видимо, это его и подкосило. Теперь, когда она изложила мне все это, я уже пожалела о том, что наговорила ей гадостей. – Спасибо, ты мне здорово помогла, – сказала я. – Кстати... Вера просила узнать, не хочешь ли ты познакомиться со свободным и богатеньким инженером по аэрокосмической технике. На лице Пэм отразилась целая гамма эмоций: недоверие, сексуальная озабоченность, жадность. Что я ей предлагаю – эскимо или дерьмо на палочке? Я-то знаю, какие мысли одолевали ее в тот момент. В Санта-Терезе неженатый мужчина дольше десяти дней на рынке не залеживается. Вдруг в глазах Пэм мелькнуло тревожное выражение. – А что с ним? Почему ты его не подцепила? – У меня перерыв. Легла на дно, – ответила я, и это была сущая правда. – Может, я позвоню Вере, – неуверенно произнесла она. – Отлично. Еще раз спасибо за информацию, – сказала я и помахала ей рукой, направляясь к выходу. Может, если повезет, она влюбится в этого типа и пригласит меня в качестве подружки на свадьбу. Надену дурацкое платье с миллионом оборок. Я оглянулась – мне показалось, Пэм как-то вдруг вся съежилась. Я почувствовала угрызения совести. Не такой уж она плохой человек. 11 В тот вечер я ужинала неподалеку от дома в небольшом заведении под названием "У Розы". Оно втиснулось между прачечной самообслуживания "Лондромат" и мастерской Макферсона и представляет собой своеобразный гибрид бара-забегаловки со старомодным ресторанчиком. Все эти три предприятия существуют уже более четверти века и теоретически относятся к категории незаконных, поскольку серьезно нарушают установленные муниципалитетом правила районирования – по крайней мере так считают те, кто живет в других районах. Примерно раз в два года у какого-нибудь не в меру законопослушного гражданина Санта-Терезы начинается зуд, и он тащится к зданию городской администрации, чтобы во всеуслышание заклеймить это возмутительное безобразие. Мне лично кажется, что после промежуточных выборов деньги начинают оседать в других карманах, и все на время затихает. Сама Роза родом из Венгрии. На вид ей лет шестьдесят пять – небольшого росточка толстуха с необъятным бюстом и низким лбом, она носит просторные гавайские балахоны, красит волосы хной и мажет губы помадой знойного оранжевого цвета (при этом помады она не жалеет, так что создается впечатление, что когда-то рот у нее был гораздо крупнее). Еще она активно пользуется коричневым карандашом для бровей, отчего лицо ее приобретает угрюмый и укоризненный вид. Кончик крупного носа едва не касается верхней губы. Я прошла в глубину зала и заняла свою обычную кабинку. На столике между бутылочкой кетчупа и подставкой с салфетками лежало отпечатанное на ротаторе и закатанное в пластик меню. Названия блюд были напечатаны такими же бледно-фиолетовыми чернилами, какими в свое время учителя начальной школы писали записочки родителям. Большинство слов было написано по-венгерски: текст пестрел апострофами, зетами и значками умляута – одного этого достаточно, чтобы предположить, что еда будет обильной и сытной. Держа наготове блокнот и карандаш, появилась Роза. По ее отсутствующему выражению можно было заключить, что она на меня обижена. Я попыталась сообразить, чем могла перед ней провиниться, но так ничего и не придумала. Роза бесцеремонно выхватила у меня из рук карточку меню, сунула ее на место и, не произнеся ни слова, принялась записывать заказ, всем своим видом давая понять, что, если кому не нравятся местные порядки, тот может катиться ко всем чертям. Закончив, она пробежала глазами написанное, словно проверяя результаты, явно избегая встречаться со мной взглядом. – Ты не была у нас целую неделю, – наконец изрекла она. – Я решила, что ты на меня злишься. Могу поспорить, ты питалась какой-нибудь дрянью, точно? Можешь не отвечать. Не желаю слушать. И не надо передо мной извиняться. Скажи спасибо, что здесь тебя прилично накормят. Вот что ты будешь есть. Роза еще раз критически заглянула в свой блокнотик и стала читать вслух мой заказ – вид у нее был такой, словно она сама впервые слышит все эти названия. – Салат из зеленого перца. Фантастика. Превосходно. Сама готовила, поэтому знаю: все сделано так, как надо. Оливковое масло, уксус, щепотка сахара. Про хлеб можешь забыть – у меня его нет. Генри сегодня не принес свежего, так что я ничего не знаю. Может, тоже злится на меня. Почем мне знать, что я такого сделала? Со мной ведь об этом не разговаривают. Потом я подам тебе жаркое из бычьих хвостов в кисло-сладком соусе. Тут она передумала и хвосты решила вычеркнуть. – Нет. Это слишком жирное. Тебе вредно. Дамка я тебе лучше щуку, запеченную в сметане, отличная вещь. А коли тарелка будет чистая, угощу вишней в сиропе. Если будешь хорошо себя вести – в чем я сомневаюсь. Вино у нас неплохое, хоть и австрийское. Принесу вместе с приборами. С этими словами Роза, гордо расправив плечи, удалилась; волосы у нее были цвета сушеных мандариновых корок. Хамство придавало ей даже некоторую пикантность, хотя порой действовало на нервы. Впрочем, если вам непременно хотелось отведать здешней стряпни, с этим приходилось мириться. Иногда к концу дня мне уже невмоготу выслушивать оскорбления, тогда я предпочитаю перекусить прямо за рулем или дома в спокойной обстановке съесть маринованный огурец и бутерброд с арахисовым маслом.