Она была выше меня ростом и очень худенькая: длинные голые руки, синие джинсы, мешковато сидящие на узких бедрах. На поясе сумка с инструментом, из которого, словно дуло пистолета, торчала рукоятка молотка. Коротко стриженные русые волосы с мальчишеским чубчиком. Веснушки, голубые глаза, выцветшие ресницы, никакой косметики – словом, совсем еще подросток. У Беки была спортивная внешность – ничего лишнего, и от нее пахло мылом "Айвори". Я направилась к ванной. – Там у меня окно. Я хотела бы установить на нем какую-нибудь надежную штуковину, которую невозможно сломать. При виде вырезанного стекла Беки оживилась: – Ого. Неплохая работа. Умно. Вы хотите поставить новые запоры только на это окно или на другие тоже? – Я хочу установить запоры на все, включая ящики стола. А дверной замок вы можете сделать? – Разумеется. Все что пожелаете. Если у вас найдется кусок стекла, я могу вставить. Мне нравится это занятие. Оставив ее одну, я вернулась в комнату. Только теперь я заметила разбросанные где попало грязные вещи. Чтобы тебе стало стыдно за то, что ты такая неряха, достаточно пригласить домой кого-нибудь постороннего. Я затолкала в стиральную машину – помимо того барахла, которое в ней уже находилось, – два пляжных полотенца, фуфайку и темный хлопчатобумажный сарафан. (Из-за тесноты я использую стиральную машину как корзину для грязного белья.) Засыпала стиральный порошок, установила режим стирки – который побыстрее – и уже хотела закрыть крышку, как вдруг заметила паспорт Элейн – он торчал из заднего кармана джинсов. Должно быть, на радостях я даже вскрикнула, потому что в следующее мгновение из ванной показалась голова Беки. – Вы меня звали? – Нет-нет, все в порядке. Просто нашла то, что искала. – А-а. Поздравляю. Беки исчезла. Я сунула паспорт в глубь нижнего ящика стола и заперла его на ключ. Слава Богу, нашелся. У меня словно камень с души свалился. Увидев в этом добрый знак, приободренная, я решила поработать над своими отчетами, достала портативную пишущую машинку и поставила ее на стол. Было слышно, как Беки в ванной гремит инструментами; через несколько минут она снова высунула голову в дверь. – Эй, Кинси. Окошко здорово раскурочено. Хотите, чтобы я все поправила? – Конечно. Почему бы нет? – ответила я. – Если получится с окном, у меня для вас еще найдется кое-какая работенка. – Отлично, – сказала она и исчезла. Послышался скрежет – видимо, она снимала раму с петель. Ее бьющая через край энергия и энтузиазм начинали действовать мне на нервы. Что-то хрустнуло. – Пусть вас не смущают эти звуки! – крикнула Беки из ванной. – Один раз я видела, как это делал мой папа, – раз плюнуть! Спустя какое-то время она показалась в очередной раз, робко – чуть ли не на цыпочках – пересекла комнату и, приложив пальчик к губам, заговорщически зашептала, словно почему-то решив, что причинит мне меньше неудобств, если будет говорить как можно тише: – Простите, что пришлось вас побеспокоить. Мне надо взять проволоку в машине. Вы можете не вставать. Я закатила глаза к потолку и продолжала печатать. Через три минуты она постучала в дверь. Мне пришлось подниматься из-за стола, чтобы впустить ее. Она еще раз на ходу извинилась и снова обосновалась в ванной. Я написала сопроводительное письмо Джулии и занялась бухгалтерией. Бам, бам, бам – доносилось из ванной: Беки стучала своим верным молотком. Прошло несколько минут, и она предстала передо мной: – Готово, работает. Хотите проверить? – Минуточку. – Я допечатала адрес на конверте, встала и направилась в ванную. Наверное, так оно и бывает, когда в доме маленький ребенок. Шум, гвалт, то и дело приходится отвлекаться, и от тебя постоянно требуют внимания. Женщина-Мать не переставала удивлять меня. Поразительная сила духа. – Смотрите, – радостно произнесла Беки, поднимая фрамугу. Прежде мне это давалось с трудом. Дойдя до середины, она вечно заедала, а потом неожиданно взлетала вверх и с грохотом ударялась о верхнюю раму, так что стекло только чудом оставалось на месте. Чтобы опустить фрамугу, мне приходилось чуть ли не виснуть на ней всем телом, медленно – дюйм за дюймом – добиваясь своего. Поэтому большей частью окно оставалось закрытым. Теперь окно открывалось как по маслу. Беки беззаботно рассмеялась: – Я же сказала, работает. Я рассеянно уставилась на нее, потом перевела взгляд на окно. Мне в голову пришли сразу две идеи. Я вспомнила о докторе Пикетте с его рентгеном и снова подумала о словах Мэй Снайдер, которая говорила, что в тот вечер, когда убили Марти, она слышала какой-то стук. – Мне срочно надо в одно место, – пробормотала я. – Вы ведь закончили? Беки как-то сдавленно хихикнула тем робким, фальшивым смешком, который невольно вырывается, когда внезапно понимаешь, что твой собеседник немного не в себе. – Да нет еще, – промямлила она. – Вы, кажется, говорили, что у вас еще есть работа. – Завтра. Или как-нибудь на днях, – сказала я, тесня ее к двери. Беки сделала обиженную мину: – Я сказала что-то не то? – Поговорим об этом завтра, – безапелляционным тоном заявила я. – Очень признательна вам за помощь. Сев в машину, я снова отправилась в район Виа-Мадрина. Меня интересовал офис доктора Пикетта на Арбол-стрит. Я уже как-то видела его: один из тех одноэтажных, обшитых досками коттеджей, которые некогда были так популярны в этих местах. Большинство теперь переоборудованы в отделения компаний, торгующих недвижимостью, или в антикварные лавки, которые отличает от перенаселенных частных домишек лишь вывеска у входа. Доктору Пикетту пришлось замостить несколько цветочных клумб, чтобы получилось некое подобие автостоянки. На ней была припаркована единственная машина – "бьюик", модель 1972 года, с престижными, сделанными на заказ, номерными знаками, на которых значилось "FALS ТТН". Я поставила свой "фольксваген" рядом, закрыла дверцу и, обойдя машину спереди, поднялась на крыльцо. Надпись на двери гласила: "ВХОДИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА". Так я и сделала. Все было примерно так же, как в моей старой начальной школе: те же покрытые лаком деревянные полы и запах овощного супа. На кухне кто-то гремел посудой и работало радио – передавали музыку кантри. В центре холла стоял деревянный стол, весь в царапинах, на нем – маленький колокольчик и табличка с надписью "ПРОСЬБА ЗВОНИТЬ". Я позвонила. Справа от меня находилась приемная с простыми пластиковыми стульями и низкими столиками из клееной фанеры. На столиках были аккуратно разложены журналы, однако подписывались на них, видимо, очень давно. Среди прочих я заметила номер "Лайф" с фотографией Дженис Рул на обложке. Кабинет доктора Пикетта отделялся от приемной простой перегородкой. В открытую дверь я увидела старомодное черное кресло и белую фарфоровую плевательницу. Круглый столик на ножке, очевидно, вращающийся. На столике на куске белой бумаги, напоминавшей сервировочную салфетку, набор зубоврачебных инструментов, точно позаимствованных в музее стоматологии. Все-таки хорошо, что я пришла не затем, чтобы удалять зубной камень. Слева вдоль стены стояло несколько допотопных деревянных ящичков для бумаг. Без присмотра. Я почувствовала, что во мне просыпается мелкий бес. Как примерная девочка, я еще раз позвонила. Музыка не смолкала. Я знала эту песню – ее слова всегда разбивали мне сердце. На каждом ящичке имелась маленькая медная рамочка, а в рамочки были вставлены белые бумажные карточки с выведенными от руки буквами алфавита. На первом значилось "А – С", на следующем – "D – F". Дело в том, что старые ящики не закрываются. Бывает, конечно... но эти не закрывались. Мне уже наскучило слушать музыку... к тому же я могла ошибаться – зачем же попусту тратить чужое и свое время? Останавливало меня лишь то соображение, что в судах крайне щепетильно относятся к так называемой чистоте улик. Ты не имеешь права нечестными путями добывать информацию, которую в дальнейшем рассчитываешь представить в качестве вещественного доказательства от обвиняющей стороны. Это дело полиции – добывать улики, складывать их в пакетики, нумеровать и тщательно следить, кто имеет к ним доступ и где они хранятся. Это называется "цепь улик". Я об этом читала – знаю. Я крикнула: "Йо-хо!" – и снова стала ждать, размышляя, является ли восклицание "йо-хо" таким же универсальным для большинства языков, как слова "мама" и "папа". 24 Появилась миссис Пикетт. По крайней мере я решила, что это именно она: дородная, с большим круглым лицом и вздернутым, как у мопса, носом, на котором сидели стеклышки очков без оправы. Она была в платье из темно-синего джерси с рисунком в виде белых стрел, которые разлетались во все стороны; волосы, стянутые резинкой в пучок на макушке, походили на маленький фонтанчик. Завидев меня, она смущенно одернула белый фартук. – Мне показалось, я слышала, что кто-то пришел. Простите, не знаю вашего имени, – сказала она вкрадчивым, с легким южным акцентом голосом. У меня была секунда, чтобы решить, стоит ли говорить правду. Протянув ей руку и представившись, добавила: – Я частный детектив. – В самом деле? – удивилась она. – Что же я могу для вас сделать? – Да пока и сама толком не знаю, – сказала я. – Вы миссис Пикетт? – Да, это так. Надеюсь, Джон ничего не натворил? – У нее были изысканные оперные интонации, придававшие некий драматизм ее словам. Я покачала головой: – Меня интересуют обстоятельства смерти одной женщины, которая жила в этом районе... – Бьюсь об заклад, вы имеете в виду Марти Грайс. – Совершенно верно. – Ах, какая ужасная история! – всплеснула она руками. – Не могу вам передать, как я была расстроена, когда узнала об этом. Такая милая женщина, и такая смерть. Хотя чаще всего так и случается. – Ужасно, – поддакнула я. – И знаете? Ведь того, кто это сделал, так и не нашли. – Она была пациенткой доктора Пикетта, я правильно поняла? – Совершенно верно. И знаете, более милого человека мне встречать не доводилось. Она часто заходила к нам. Мы сидели с ней вот здесь и разговаривали. Если у меня разыгрывался артрит, она всегда подсказывала, куда позвонить, и все такое. Никогда не видела Джона таким расстроенным, как в тот день, когда нас пригласили для опознания останков. Он неделю ходил как убитый. – Это он делал рентген для медицинской экспертизы? – Нет, патологоанатом. Джон представил для сравнения рентгеновские снимки, которые у него были. Не то чтобы личность покойной вызывала сомнения. Они сказали, это пустая формальность. Джон сделал снимки месяца за полтора до ее смерти. Знаете, мы и на похоронах присутствовали, и я всю церемонию проревела белугой. Да и Джон тоже. Впрочем, что же это я? Ведь вы, наверное, хотите поговорить с ним? У него сегодня не приемный день, но он скоро будет. Ушел ненадолго по делам. Вы можете подождать его или зайти попозже. – Думаю, и вы могли бы мне помочь, – сказала я. – Если смогу, – с сомнением в голосе произнесла она. – Сама-то я не специалист, но помогаю ему всю нашу совместную жизнь. Джон часто говорит, что я могла бы пломбировать зубы не хуже его. Но я не люблю делать обезболивание. Не могу делать уколы. У меня руки становятся как ледышки и покрываются мурашками. – Она демонстративно потерла руки ладонями и поежилась. – Спрашивайте, что вы хотели. Я больше не буду перебивать. – Насколько мне известно, у доктора Пикетта была пациентка по имени Элейн Болдт. Не могли бы вы проверить по вашим записям, когда она приходила последний раз? – Кажется, я слышала это имя, однако не могу сказать, что знаю ее лично, не могу. Ручаюсь, она не входит в число наших постоянных пациентов. Я бы запомнила ее, если бы она побывала у нас хотя бы дважды. – Миссис Пикетт наклонилась ко мне и заговорщически прошептала: – Полагаю, вы не можете сказать, какое это имеет отношение к смерти Марти Грайс? – Вы правы. Могу лишь сказать, что они были приятельницы. Миссис Болдт жила в соседнем доме. Миссис Пикетт понимающе кивнула, словно давая понять, что намек ей ясен и она никому не скажет. Она подошла к ящичкам и выдвинула верхний. Я стояла у нее за спиной и наблюдала. Она, похоже, ничего не имела против. Ящик был битком набит карточками – ей с трудом удавалось ухватить их пальцами. Она принялась зачитывать имена: