— Какая от меня помощь? Помогать будет бог, вот его и попросим. Один умер, второго отстоим. Мария Степановна в благодарность вытащила из сумочки деньги, тридцать рублей, и протянула их Петру. Тот с недовольным выражением на лице отвел ее руку и указал на небольшой ящичек в виде копилки: — Мне самому денег не надо, а вот на постройку храма они нужны. Врачи упорно боролись за жизнь старшего мальчика. Его мать с опухшим от слез лицом не выходила из больницы, а бабушка усердно молилась. На следующий день после посещения «брата» Петра тетя Ксеня повезла Соколову в город, на собрание «пятидесятников». Их моление не было похоже на церковную службу. Тетя Ксеня посадила Марию Степановну на первую скамью, совсем близко к столу, за которым сидели брат Петр и еще двое мужчин. Верующие постепенно тихо заполняли помещение, в доме становилось тесно и душно. Священника здесь не было. Один из сидевших за столом мужчин — обыкновенный, ничем не примечательный на вид человек — простыми и понятными словами обратился ко всем находящимся в комнате. Его слова сразу поразили Соколову. — Братья и сестры! — говорил мужчина. — Когда вы с богом, вам все открыто, и, утомленные от жизни земной, вы всегда найдете в нем спокойствие для своей души. Глаза проповедника встретились с глазами Марии Степановны, и она вдруг задрожала, слезы подступили у нее к горлу. А проповедник, словно поняв, что с ней творится, продолжал сладким, проникновенным голосом: — Ныне, к радости нашей и ликованию, среди нас находятся необращенные, ищущие веры. Пусть они найдут ее... И тут голос проповедника потонул сначала в нестройном, а затем все крепнущем хоре: — Не может несчастье проникнуть туда, Где бодрствует ангел на страже всегда... Услышав эти слова, Соколова не справилась с собой, закрыла лицо руками и заплакала. Ее трясло, как в лихорадке, она была почти в беспамятстве. Ей казалось, что хор поет где-то наверху, над головой. Тишина и умиротворение снизошли на нее. На следующий после моления день врач в больнице сказал: — Внуку вашему стало лучше, теперь пойдет на поправку. «Вот оно, чудо, свершилось», — подумала Мария Степановна, и сердце у нее радостно забилось, но тут же тоскливо сжалось: «Пошла бы пораньше, и Павлуша был бы живой», — и она почти с ненавистью подумала о муже, запретившем ей раньше обратиться к брату Петру. С тех пор Мария Степановна стала все больше и больше отдаляться от мужа. Ей казалось, что только там, в общине, идет настоящая жизнь, которую следует прожить на земле, чтобы подготовиться к бессмертию. Руки ее делали привычную домашнюю работу, а мыслями она была среди «братьев и сестер». Каждый раз на молитвенном собрании Соколова страстно ждала той минуты, когда все начинали молиться вслух, рыдать, каяться, испрашивать у всевышнего милости. Вскоре она стала одной из самых больших фанатичек в секте «пятидесятников». Другим путем пришел в религию брат Петр, который стал руководителем, наставником и властителем души Соколовой, волю которого она выполняла беспрекословно. Его родители в свое время были матерыми спекулянтами. Дом у них был — полная чаша. Соответственно и сыну они ни в чем не отказывали. Избалованный, привыкший к тому, что любые его желания выполнялись, вихрастый рыжеволосый парень верховодил сверстниками. Он привык быть «первой величиной» и дома, и на улице. В школе поначалу он тоже был первым, но постепенно от родителей, которые часто при нем вели разговоры о своих «коммерческих делах», перенял пренебрежительное отношение к труду и твердо усвоил, что счастье в жизни дают только деньги и чем их больше, тем лучше. Поэтому он, еле-еле окончив школу, стал уже подумывать о том, как лучше использовать родительскую мошну для продолжения легкой и сытой жизни. Но, видно, родители слишком увлеклись своей «коммерческой» деятельностью, за что и отбыли в места не столь отдаленные, и мошна их иссякла. Ставший уже великовозрастным, Петр начал искать подходящую работу, но в любом месте для того, чтобы получать деньги, надо было честно трудиться, а это противоречило его стойким убеждениям. Петр был не глуп от природы, и весь свой ум он направил на изобретение легких способов добывания денег — стал мошенником. Много доверчивых людей оплачивало его веселую жизнь. Но в конце концов он все же попался. «Три года лишения свободы», — гласил первый приговор. Отбыв срок наказания, Нестерец научился подделывать облигации государственных займов, и... снова колония. Годы шли, второй срок наказания подходил к концу. Петр стал серьезно задумываться о честной жизни. Возможно, он и порвал бы с прошлым, если бы не одна встреча... Как-то в колонии появился седой благообразный старикашка, неизвестно за что получивший срок. Он и рассказал Петру о «пятидесятниках». Вскоре разговоры их стали долгими и систематическими. Сначала Петр слушал просто от скуки, но однажды у него мелькнула мысль: «Надо переквалифицироваться». От старика он узнал многое о создании этой секты, ее целях и принципах деятельности. На свободу Нестерец вышел, снабженный нужными адресами. Он завел необходимые знакомства, стал читать «духовную» литературу, а когда почувствовал себя достаточно подготовленным, начал действовать уже как проповедник. И опять началась безбедная, сытая жизнь. Она продолжалась почти девять лет. Почти девять лет Петра, как он откровенно и цинично признавался в письмах к своему родителю, «питал бог». Но сам он не верил ни в бога, ни в черта. Деньги — вот какой был у него бог. За «христовы поучения» брат Петр успешно вымогал у верующих пожертвования для «божьих дел». Всю свою изворотливость, всю хитрость ума он направил на то, чтобы завлекать людей в секту и держать свою общину в слепом повиновении. Тайно на квартирах сектантов в поселке и в городе и даже в лесу устраивались молитвенные сборища, на которых людей доводили до исступления, когда они начинали выкрикивать бессмысленные слова, трястись, рыдать. И, если было нужно, в такие моменты брат Петр прибегал к холодному, расчетливому запугиванию: — Сестра! Услышал бог твою молитву, хотя и грешна ты. В последний раз прощаются тебе сомнения в истинности евангельской веры, помни это! Мария Спиридоновна благоговейно слушала своего «брата» по секте и кивала головой. А брат Петр будто мед лил ей на сердце — говорил протяжно, и сладко. Эта его речь и весь облик действовали на нее странно успокаивающе. Соколова никак не могла собраться с мыслями и только беспрестанно повторяла: — Истинно, брат Петр... — ...Значит, богу угодна жертва, — закончил «святой». — Истинно, истинно, — прошептала притихшая Мария Спиридоновна и вслед за проповедником начала молиться. В начале молитвы она попыталась подумать, каким образом ей удастся принести эту жертву, но певучий голос «брата» совершенно гасил ее сознание: — ...Пришла женщина с алавастровым сосудом мирры из нарда чистого, драгоценного и, разбивши сосуд, возлила ему на голову... Соколова раскачивалась в такт молитве, и у нее мелькали отрывочные мысли: «Может, он согласится отдать деньги? Нет, не отдаст... Тогда...» Дальше она не хотела думать, все ее существо начинало протестовать против этих мыслей. Нестерец уже давно ввел в своей секте закон: он, как духовный отец, должен знать материальное положение каждого члена общины. И теперь ему не давали покоя солидные сбережения Соколова, накопленные им за всю жизнь. «Почти двадцать тысяч...» — часто думал «святой», и у него рождались планы, один коварнее другого. «Сестра Мария» согласилась отдать эти деньги «во славу Христа». Но как только она заикнулась о них мужу, тот опять накричал на нее и запретил всякие разговоры на эту тему. Мысли о двадцати тысячах изо дня в день жгли огнем распаленный жадностью мозг главаря общины. И вот он задумал рискованное, но, как ему казалось, верное дело. В течение пяти месяцев склонял он на это дело Марию Спиридоновну. Паук плел тонкую паутину, опутывая и затуманивая сознание женщины. Наконец она согласилась. Наступил решающий день... Мария Спиридоновна встретила мужа после работы у бухгалтерии леспромхоза и, сказав, что ей захотелось прогуляться по лесу, вместе с ним отправилась домой. Как и было рассчитано, Нестерец встретил Соколовых на дороге при выходе из леса сразу после того, как мимо них в обычное для него время проехал на «Мазе» из леспромхоза шофер Усик. Огромным скачком Нестерец прыгнул из-за дерева к Василию Степановичу и обрушил на его голову могучий удар кастетом. Сбив с ног ударом по лбу и его жену, он наклонился над ней и, как змея, прошипел: — Так было угодно богу. Вас сбила машина. Перед глазами Марии Спиридоновны замелькали кровавые пятна, и она потеряла сознание, а когда очнулась, перед ней стоял дорожный мастер Чернышев. — Машина, машина... — простонала она. Все вышло по-задуманному. Вступив в наследство (дочери отказались от него в пользу матери), Соколова передала деньги своему «благодетелю», но в конце концов простые человеческие чувства, вызванные в ней стараниями Кузнецова, взяли верх, как ни сильно было опутано ее сознание паутиной слепой веры. — Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики... Зал облегченно вздохнул, когда услышал, что Соколова приговаривается к условной мере наказания, и одобрительно загудел, когда Петру Нестерец объявили высшую меру наказания — расстрел. Осмотр места происшествия — Самоубийство, — сказал участковый Аликин. — Я уже опросил соседей и управдома. Демин уже давно говорил, что покончит с собой. Труп лежал навзничь на железной кровати. В посиневших пальцах правой руки, откинутой в сторону, был зажат кухонный нож с длинным односторонним лезвием. В левой части грудины алела небольшая продолговатая рана. Ни следов борьбы, ни следов самообороны. Все свидетельствовало о том, что человек добровольно свел счеты с жизнью. Следователь Качалкин еще раз окинул взглядом провонявшую табаком комнату и склонился над протоколом. Даже в том случае, если дело казалось ему совершенно ясным и простым, он соблюдал необходимую, на его взгляд, скрупулезность при осмотре и описании места происшествия. «На столе три пустые бутылки со стандартными наклейками, на каждой изображен товарный знак с буквами «ЛГЗ» и надпись: «Любительская горькая, крепость 28%, емкость 0,5 л, ГОСТ 7190-71, — неторопливо писал он. — При осмотре на свет и опылении порошком графита отпечатков пальцев на посуде не обнаружено». «Довольно странно, — мелькнула у Качалкина мысль, — не мог же самоубийца стереть свои отпечатки со стаканов и бутылок. Да и зачем ему это нужно? А ведь даже нечеткие мазки и те отсутствуют». Казалось, в этой комнате обитал не живой человек, а бесплотный дух. Ни на зеркале, ни на подоконниках, ни на металлических спинках кровати — нигде не нашел Качалкин отпечатков пальцев. И тут внимание его привлекла одна из многочисленных деревянных рамок с фотографиями. Такими рамками сплошь были увешаны давно не беленные стены комнаты. Кто-то совсем недавно вытащил отсюда две фотографии: на старой бумаге, покрывавшей внутреннюю сторону рамки, выделялись два невыгоревших прямоугольника, а на стекле следователь обнаружил два четких отпечатка пальцев с узорами папиллярных линий. Участковый посматривал на Качалкина недовольно: считал, что следователь зря теряет здесь время. Он переговорил еще с несколькими соседями Демина и теперь совершенно утвердился в своем первоначальном мнении: это самоубийство. Многие соседи по квартире и по дому не один раз слышали, как Демин в пьяном виде кричал, что ему все надоело и он перережет себе глотку. Соседи в один голос утверждали, что к потерпевшему никто не ходил и накануне шума в его квартире они не слышали. Проживающий с Деминым на одной лестничной площадке Сойкин два дня назад, вечером, столкнулся с ним в подъезде. Демин торопливо поднялся по лестнице и скрылся в своей квартире. В руках у него была «авоська» с тремя бутылками спиртного и несколькими свертками. С тех пор его никто не видел. И вот теперь, взломав дверь его комнаты, запертую изнутри на ключ, они обнаружили его труп на грязном матраце. Водка была выпита. Что же яснее может свидетельствовать о самоубийстве? «И зачем это следователь так тщательно осматривает окна, приказал выпилить замок, рассматривает какие-то фотографии?» — с недоумением размышлял Аликин. Хотя он был старым милицейским работником, но в таких процедурах участвовал редко: происшествий на участке почти не бывало. Качалкин, оторвавшись от фотографий, уже в который раз подошел к входной двери и начал ее внимательно осматривать, затем стальной линейкой измерил небольшой зазор между порожком и нижним полотном двери. Перейдя к трупу, следователь несколько раз сфотографировал его, то отходя на три-четыре шага, то приближаясь к нему вплотную. — Это самоубийство! — сказал Качалкин, подавая прокурору заключение криминалистической экспертизы. — Теперь точно известно, что замок был закрыт именно тем ключом, который вставлен в него изнутри. Следов каких-либо других предметов на механизме замка и ключе не обнаружено. Я думаю, можно готовить постановление о прекращении уголовного дела. — И все же я советую не торопиться, — заметил прокурор. — Ну а вдруг убийство? Заранее продуманное и спланированное. Не случайно ведь мы не обнаружили в комнате явно видимых отпечатков пальцев самого Демина... — Ну и ну, — то ли с недоверием, то ли с интересом протянул Качалкин, поправляя очки. — Следы борьбы отсутствуют; шума никто не слышал; дверь заперта изнутри, и именно ключом, вставленным в замочную скважину; осмотр свидетельствует о том, что злоумышленник не мог покинуть комнату через окно, — все говорит о самоубийстве. — А в совокупности с другими фактами это может говорить не о самоубийстве, а об инсценировке. Я сегодня еще раз прочел протокол осмотра места происшествия. Кстати, вы провели его безупречно, а вот с выводами торопитесь. Кроме того, по моей просьбе научно-технический отдел милиции отпечатал с отснятой вами пленки увеличенные фотографии. Вот они. Взгляните. — Что же они проясняют? — уже с явным интересом спросил следователь. — Смотрите, Александр Терентьевич, — прокурор положил на стол фотографию, на которой крупным планом была запечатлена верхняя часть туловища человека с откинутой в сторону рукой, в которой был зажат нож. Довольно четко были видны края раны, расположенной в левой части груди. — Обратите внимание на форму раны и положение ножа в руке. — Вот оно что! — удивился Качалкин. — Выходит, покойничек-то после нанесения себе смертельного удара повернул в руке нож другой стороной. — Выходит, именно так, — согласился прокурор. — Я обратил на это внимание, еще когда читал протокол. Положение ножа в руке и рисунок раны там подробно описаны. Но фотография, да еще увеличенная, дает наглядное представление. — Ну и ситуация, — озабоченно сказал следователь. — Как же я сам сразу не обратил на это внимания? Видно, увлекся версией о самоубийстве. — Судебно-медицинский эксперт допускает, что погибший после нанесения себе смертельного удара мог откинуть руку с ножом в сторону, но чтобы он мог повернуть нож в руке другой стороной — это эксперт категорически отрицает, — заметил прокурор. — Я сегодня говорил с ним по телефону. — Да, но как же убийца мог покинуть комнату Демина? — Вот на этот вопрос нам и предстоит ответить. А чтобы на него ответить, вы должны обратить самое серьезное внимание на уточнение следующих обстоятельств. Первое: что за фотографии исчезли из рамки на стене. Второе: чьи отпечатки пальцев оставлены на стекле. Третье: почему замок в комнате Демина закрыт не на два полных, а лишь на один и три десятых оборота? В первую очередь следователь решил пригласить к себе бывшую жену Демина — Кайсину Евгению Тимофеевну.