— С Заварзиным уже разобрались, — невозмутимо ответил Пафнутьев. — Пиши дальше… В похищении подозреваются работники авторемонтного кооператива… Феклисов, Махнач и Подгайцев. Вот их данные, — Пафнутьев протянул листок. — И что мне с этими данными? — Ты лучше меня знаешь, что делать с этими данными. Срочно к Королевой. Подробный опрос, фото во все отделения, всем участковым. Группы по адресам этих кооператоров. Опросы, допросы, протоколы и так далее. Забирай моих оперативников. Подключай своих. Анцыферов тебе еще пару выбьет. Советую настоятельно — пройдись по адресам Голдобова и Заварзина. — Голдобов? Начальник управления торговли похищает девок с улицы? — Советую очень настоятельно, — повторил Пафнутьев. — В моей просьбе прошу не отказать, — добавил он без улыбки. — А ты? — А я буду искать этого парня, пока он не перестрелял полгорода. А он может. У него винтовка с оптическим прицелом. И если он начнет охоту… А он может начать охоту… Созрел. — Откуда ты знаешь про винтовку? — Он сам сказал. — И ты поверил? — Да. В таком состоянии врать невозможно. Я у него в долгу. А долги надо платить. Если хочешь оставаться человеком. Позвонит — скажи, что все силы областной милиции брошены на поиски его Светки. Успокой как можешь. Если потребует задействовать воинские части, артиллерию и авиацию — скажи, что танки уже вышли на исходные рубежи. — Ну так уж и танки! — воскликнул Дубовик, который, похоже, все слова Пафнутьева принял всерьез. И когда тот вышел, Дубовик все еще ворчал себе под нос: — Надо же — танки, авиация, артиллерия… А что обстреливать, скажите, пожалуйста? Гараж? Пафнутьев вышел из прокуратуры и, хотя в его распоряжении была машина, отправился по улице пешком. — Я свободен? — крикнул водитель. Пафнутьев обернулся — свободная машина не будет слишком долго стоять во дворе. Вернулся и сел рядом с водителем. — Садовая, — коротко бросил он. — Так это через дорогу, Паша! — Садовая. Гастроном. Халандовский был на месте. Поскрипывая, гудел вентилятор, в углу стоял ящик с пивом. Сам хозяин в распахнутой рубашке сидел за столом. Увидев в дверях Пафнутьева, улыбнулся, сверкнув бесконечно печальными глазами, сдвинул бумаги в сторону, протянул мягкую волосатую руку. — Рад тебя видеть, Паша, живым и невредимым. Кругом трупы, кровь и смерть, а ты… Хоть бы хны! Глоточек? — Потом, Аркаша, потом. Ты не переживай, я наверстаю. Я тебя догоню. — О! Какая самонадеянность, — Аркаша покачал головой. — Стремление похвально, но неосуществимо. Тебе, Паша, меня уже никогда в этом деле не догнать. — Но похвально хотя бы стремление! — усмехнулся Пафнутьев. — Скажи мне, Аркаша, что случилось с твоим шефом? — А ты не знаешь? — Я знаю только то, что наши на дороге увидели. — А… — Халандовский налил пива в граненый стакан, выпил, прислушался к себе и, видимо убедившись, что пиво пошло по назначению, поднял глаза. — Помнишь, Паша, я говорил тебе, что он может сделать ошибку? Он ее сделал. Он нехорошо повел себя с одним человеком. — С кем? Мохнатый палец Халандовского указал на потолок. — Первый? — прямо спросил Пафнутьев. — Похоже на то, Паша. Я думал, что он на довольствии у Голды. Оказывается, все далеко не так, все гораздо сложнее и естественнее… Они оба были друг у друга на довольствии. Симбиоз. Есть такое ученое слово. Оно означает… — Знаю, Аркаша. Дальше. — Помнишь, я говорил о фотографиях, которые вручил однажды нашему общему другу Голдобову Илье Матвеевичу? Так вот при обыске у Голдобова их не найдешь. Но ты их найдешь у Первого, если таковой обыск случится. По некоторым признакам я понял, что Голдобов все-таки показал Первому фотографии. И мой тебе совет… Будешь у Первого, а ты у него будешь… Он наверняка захочет знать о твоих поисках и находках… — Халандовский поднял свой мохнатый палец, но теперь в этом жесте было предупреждение и даже восхищение собственной прозорливостью. — Так вот не повтори Илюшину ошибку. Упаси тебя бог сказать нечто такое, в чем он может усмотреть угрозу скрытую или явную. Преданность! Только преданность должна сверкать в твоих глазах, только робость и признательность за то, что тебе позволено предстать перед столь высоким лицом. — Неужели он? — озадаченно проговорил Пафнутьев. — Не сомневайся, Паша… Я ведь тоже с утра успел кое-где побывать, вопросы кое-какие задал… Вали все на Голдобова, на Заварзина, на кого угодно… А у него можешь просить только понимания и поддержки. Но не вздумай требовать. Первый… не очень умный человек, но у него звериное чувство опасности. И власть. А власть — это больше, чем ум, Паша. Власть вполне может заменять ум, и даже очень успешно. — Времена меняются, — неопределенно заметил Пафнутьев. — Забудь об этом! — с неожиданной живостью ответил Халандовский. — Забудь и выбрось из головы. Времена меняются! Но не при жизни одного поколения. Люди остаются прежними. — Ты не веришь в перемены? — Я верю в перемены! — Халандовский попытался порывисто вскочить, но у него не получилось, и он остался в кресле. — Я верю в перемены! Я жду их с нетерпением и даже с опаской. — Почему с опаской? — Потому что я не верю в счастливые перемены. Подозреваю, что их не бывает. И потом, Паша, тебе нужно пореже присутствовать на разных совещаниях, поменьше читать газеты и слушать радио. Отключись от этих пустобрехов и оглянись вокруг… И убедишься — ничего не меняется. Пафнутьев хотел что-то ответить, но смолчал. Не хотелось ему сейчас вступать в спор, для этого будет другое время. Да и пришел он не за этим. — У тебя сложности, Паша, — проворковал Халандовский, снова наполняя пивом свой стакан. — Говори. — Боевики Голдобова… — Ну? — насторожился Халандовский. — У них есть укромный уголок? Берлога? Халандовский поправил ручку, отодвинул какие-то бланки, подняв голову, надолго уставился в высокое окно. — Мне бы не хотелось говорить на эту тему, Паша, — наконец произнес он. — Извини. — Жить хочется? — Вот и опять ты, Паша, попал в самую точку. — Послушай, — Пафнутьев положил руки на стекло стола, как и хозяин кабинета. Их лбы почти соприкасались, смотрели они друг на друга исподлобья, но без зла. — Послушай… Голдобова нет. Он отлучился, и, похоже, надолго. Заварзин вроде бы того, что боевиками слегка командовал… Его тоже нет. И не будет. И боевики… Они уже больше таковыми не являются. Это разбегающееся хулиганье. — Ошибаешься, Паша. Человек, который прошел школу Голдобова, всегда найдет себе приличное место. Кстати! — неестественно оживился Халандовский, откидываясь на спинку стула. — У тебя есть машина? — Личная? Нет. Государственная стоит у твоего гастронома. — А вот это напрасно. Не надо свои машины ставить у моего заведения. Я уже говорил. — Виноват, — Пафнутьев положил ладонь на руку Халандовскому. — Виноват. — Жаль, что у тебя нет машины. А то я мог бы порекомендовать тебе очень приличное место по ремонту. Они и перекрасить могут, и запчасти достать, каких ты нигде не достанешь… И вообще, там работают отличные ребята. — Работали. — Что так? — Мимо, Аркаша. Они свое заведение закрыли. На неопределенное время. Я с ними немного познакомился. — И жив? — радостно изумился Халандовский. — Жив, хотя на прицеле уже был… Целый час на прицеле. — Что же им помешало спустить курок? — Это одна из загадок… — Если ты целый час был под прицелом, а курок так и не спустили, — рассудительно проговорил Халандовский, — значит, что-то у них разладилось. И Заварзин опять же, и Голдобов опять же… — Ну, вот видишь, ты и сам все понял. — Эх, Паша, если б ты знал, как мне жаль Голдобова, — скорбно проговорил Халандовский, но лицо его при этом приобрело необыкновенно хитрое выражение. — Золотой был человек, щедрый, душа широкая, для друзей такие столы закатывал… Ты никогда не был у него на даче? О, Паша! — Халандовский свел ладони вместе, приблизил их к лицу и, закрыв глаза, тихонько завыл. — Для меня, Аркаша, не бывает угощения выше и дороже, чем то, которое я ощутил на себе как-то вечером! — А! — с неподдельным презрением крякнул Халандовский. — Это ты говоришь по невежеству, потому что не был на даче у Голдобова. — И он поднял мягкий мохнатый указательный палец, пытаясь подчеркнуть и придать значение своим словам. — Участок, — продолжал восторженно стонать Халандовский, — подсобные помещения, подвальные… Пафнутьев наконец понял. Халандовский называл дачу Голдобова. «Боже, но он же боится даже здесь! Даже в своем кабинетике не может говорить откровенно! — поразился своему открытию Пафнутьев. — Ну что ж, может быть, он и прав. Ведь и я могу говорить только намеками… Как и все мы, как и все мы… Это урок, Паша. И кто тебе его преподает? Директор гастронома. Мудрец, вор и пройдоха. И он же — твой лучший друг».