По его словам, караул был надежен и все делал по регламенту. Но нападение прозевал. Судя по тому, что неизвестные сразу захватили ключевые посты, в прошлом это были солдаты. Их пришло шесть или семь человек, ловких, смелых. Подчаски из нестроевых ничего не смогли им противопоставить. А когда Греховодов схватился за кобуру, ему дали по голове. — Сильно досталось? — уточнил Лыков. — В том-то и дело, что нет, — сообщил полковник. — Опять впечатление, что действовали с умом. Без лишней жестокости. — То есть? — Ну, врезали поручику. Аккуратно так, пся крев! Шишка есть, сам видел. А крови или раны — нет. — А может, он был в сговоре? — влез жандарм. — Для отвода глаз дал себя обезоружить… — Только не Греховодов, — отрезал поляк. — Значит, пожалели? — Такое впечатление, что да. Говорю, бывшие солдаты, не из отчаянных. — Раз напали на караул, значит, отчаянные, — возразил Трепов. — Они увели арестованного с собой? — вернул разговор в рабочее русло Лыков. — Да. — Какие-то приметы нападавших запомнили? Клички, шрамы, особенности речи? — Запомнили, — невозмутимо ответил Ячневский. — С этим я и пришел. Поручик хоть и упал, но остался в сознании. Удар, как я уже говорил, был… щадящий. И он услышал одну фразу. Лыков с Герасимовым чуть не привстали: — Ну? — Там был главный. К нему обратились и назвали при этом очень странно. — Да не тяните вы! Как назвали? — Колька-кун. Тут Алексей Николаевич навис над столом: — Это точно? — Совершенно точно, — подтвердил полковник. — Не пойму, правда, что сие значит. Может, вы поясните? — Да, Алексей Николаевич, — присоединился Трепов. — Вы аж подскочили. Знакомая личность? — Никогда его не видел, господа. Но слышал о нем. Один раз. И сыщик рассказал о той беседе двухмесячной давности, когда он впервые столкнулся с упоминанием странного японского прозвища. — Колька-кун? Бывший стрелок Пятого Восточно-Сибирского полка, прибывший в мае на пароходе вместе с теми изменниками-поляками, — задумчиво произнес Герасимов. — А теперь он выручает из-под ареста революционного агитатора. Вдруг это звенья одной цепи? Надо срочно объявить его в розыск. — Навряд ли Куницын живет в городе под своей фамилией, — возразил Лыков. — Было бы чересчур глупо с его стороны. — Опять японский шпион, — скривился генерал-губернатор. — А еще русский! Ладно бы по… ой! Трепов прикрыл рот рукой и покосился на Ячневского. Тот сделал вид, что не понял. — Господин Лыков, вы подтвердили мою догадку — напали бывшие солдаты, — сказал он. — Потому им и удался налет, что они знали устав караульной службы. Прошу, ваше превосходительство, отметить это в рапорте государю. Трепов глянул на коллежского советника и сказал: — Я со своей стороны не собираюсь беспокоить Его Величество пустяками. В стране каждый день такое творится! Но вот Департамент полиции дважды в месяц строчит отчеты на Высочайшее имя. И государь внимательно их читает… — Мы тоже промолчим, — торопливо заявил сыщик. — Рядовое происшествие, чего шум поднимать. — Рядовое или нет, а этого мерзавца нужно изловить, — строго велел генерал-майор Свиты. — Иначе он нам всю армию развратит. Сегодня же будет в приказе. Вам ясно, господа? — Ясно, ваше превосходительство, — хором ответили сыщик с жандармом. — А о чем, кстати, велась агитация? — сощурился Герасимов. — Что воевать не надо, — припомнил Ячневский. — Ну, это сейчас все говорят. А еще? Поляк внимательно посмотрел на жандарма и добавил: — Что царя тоже не надо. И министров, и вообще господ. А нужен крестьянский режим, чтобы мужики сами собой управляли. — Ого! Что-то новое. Даже эсеры до такой глупости не додумались. — А еще, — продолжил Ячневский, — агитатор призывал солдат моего полка начать восстание. Мол, только армия сможет сломать хребет царизму. Надо создать тайную революционную организацию, в которую включить все полки столичного гарнизона. И сейчас, когда царь вооружил простой народ, самое время к этому приступить. Лица у слушателей вытянулись. Все долго молчали, потом Герасимов спросил с недоверием: — Это вам поручик рассказал? Лежал с ушибленной головой, но все запомнил? — Нет, — с ледяной вежливостью ответил полковник. — Я провел собственное дознание… Поверхностное, конечно, зато по горячим следам. И записал то, что услышал от солдат, подвергшихся агитации. Трепов встал, все остальные последовали его примеру. — Приказываю создать особую группу для поимки этого мерзавца Куницына. И всей его шайки. В группу включить Петербургское охранное отделение, Департамент полиции и военную прокуратуру. — А также сыскную полицию, — подсказал Алексей Николаевич. — Да, и ПСП[33] тоже, — согласился диктатор. Потом обвел всех суровым взглядом и добавил: — Старшим назначаю коллежского советника Лыкова. Подполковник Герасимов расправил плечи и пробормотал: — Слушаюсь. Прямо с Мойки офицеры и Лыков отправились на Малую Охту. По дороге они разговорились. — Агитатор потому вел свою агитацию в Новочеркасском полку, — предположил сыщик, — что это единственный в столичном гарнизоне армейский полк. Все остальные части — гвардейские. Там и условия службы лучше, и традиции, да и надзор строже. — У нас тоже славные традиции, — обиделся Ячневский. — Но согласитесь, что у гвардии привилегированное положение. — Конечно. Уж там агитаторов сразу взяли бы за ворот. Герасимов хмыкнул: — Эх, господа… Поражаюсь вашей наивности. Признаки разложения имеются в Преображенском и Кавалергардском полках, а это лучшие полки гвардии! Преображенцы вообще обнаглели: моих филеров часовые не пускают в казармы, зато агитаторам вход свободный. — Вот! — обрадовался поляк. — А вы говорите, что ядро заговора у нас, у армейцев. Гвардия и здесь впереди всех! Казармы 145-го Новочеркасского полка поразили Лыкова порядком и чистотой. Герасимов, который до ОКЖ служил в резервном батальоне, и вовсе опешил. — Однако у вас строго, — вынужден был признать он. — Со стороны поглядеть, так ажур. Народу в полку было маловато: все на войне. Но нестроевые чины показывали отличную выправку. Как же они с такой выправкой прошляпили агитаторов? Сыщик с жандармом переглянулись, думая об одном. Ячневский вызвал тех, кто был в подвергшемся нападению карауле. Люди повторили примерно одно и то же. Шесть или семь человек налетели неожиданно и действовали крайне дерзко. Показали револьверы и ножи. Когда свалили с ног поручика, сразу все и кончилось… Никто из солдат не успел применить оружие. Винтовки у них отобрали, заперли в камере и велели помалкивать. Еще все подтвердили, что налетчики избегали лишней жестокости. Офицера стукнули аккуратно, а рядовых вообще пальцем не тронули. Фельдфебелю, правда, подбили глаз за то, что не хотел отдавать кобуру с наганом. Ну так это за дело… Вспомнить приметы никто не смог. Похожи на солдат срочной службы. Один повыше других, он смахивал на матроса. Главный, к которому обратились как к Кольке-куну, наружности самой заурядной. Борода с проседью, да на макушке много седины. Глаза внимательные, спокойные. Голос негромкий, но внушительный — никому и в голову не пришло возразить. На вопрос, что за агитатора пришли выручать, караульные ответили более обстоятельно. И пересказали все те слова, что Ячневский воспроизвел у Трепова. Дядька был постарше других, но той же солдатской породы. Может, из запасных… Однако говорил убежденно и многих в полку смутил. Три дня говорил! И никто из новочеркасцев его не выдал. Лишь на четвертый день смутьян попался на глаза полковнику и был нехотя, по его приказу, арестован. Как же налетчики проникли на охраняемую территорию, спросил Лыков. А потом спокойно вышли вместе с арестантом? Да через калитку, что позади гауптвахты, пояснили караульные. Лыков с Герасимовым отправились смотреть на эту калитку. Ну, дверь в заборе, перед ней часовой. Выходит, злодеев впустили? Ячневский приказал привести того самого часового, который нарушил устав. Он сидел в одиночной камере. Явился детина ростом с каланчу. — Как же ты их впустил? — задал вопрос сыщик. — А подошел он и попросил.