Я качаю головой. Наталья Андреевна разочарованно вздыхает. – Лучше, если бы был офицером? – Да, с оружием. – Что-то случилось? Наталья Андреевна рассказывает. Я – человек, привыкший ко всему. Но все равно удивляюсь, что такая хрень происходит в маленьком городке. Естественно, не говорю, зачем я в Свидлове. Но смутная догадка уже шевелится в голове. Не мне ли придётся везти Клаву? Прошу показать её фотографию. Сердце ёкает. Неужели это она, Незабудка? Точна она! Только вот цвет волос… – Наталья, Андреевна, Клава красит волосы? – Доченька родилась блондинкой. А почему ты спрашиваешь? Я пожимаю плечами. Обсуждаем, что можно предпринять. Наталья Андреевна боится заявлять здесь, в Свидлове. Даже слышать об этом не хочет. Вся её надежда на то, что я обращусь прямо в Министерство внутренних дел. Обещаю, что так и сделаю. Я уже в дверях. Наталья Андреевна просит передать маме привет. Говорит, что зла не помнит, но и забыть не может. Для того, чтобы забыть, надо встретиться, вместе поплакать. Я говорю, что обязательно встретимся. Наталья Андреевна целует меня в щеку, снова плачет. – В страшное время живем. Возвращаемся в Москву. Я посматриваю на Клаву в зеркало заднего вида. Наверно, ей дали имя в честь Клаудии Шиффер. Почти одно лицо. Она, конечно, лучше своей подруги, рыжеватой, белокожей блондинки Эли. Я хочу подать им знак, что я на их стороне. Пока они считают, что я из банды. Но они на меня не смотрят. Гультяев в приподнятом настроении. Я таким его еще не видел. Шутит, пытается острить, рассказывает о себе. Просит называть его не Кириллом, а просто Киром. Царь персидский, блин. Он достает из бардачка плоскую бутылку коньяка, отхлебывает. Корзун и Шепель уже пьют пиво. Для того я им и нужен, чтобы сразу расслабиться после того, как сделано дело. Я – слуга. Был рабом, а теперь – слуга. Стараюсь не отвлекаться. Надо следить за дорогой. Столько чайников развелось. Гультяев, узнав, что Эля поступила в театральное училище, вспоминает, как сам хотел стать актером, но не получилось. Видно, не судьба. Но он не дал себе засохнуть. – Сколько девчонок благодарны нам по гроб жизни. Но некоторых приходится тащить в рай чуть ли не силком. Специфика. Я догадываюсь, зачем он балагурит. Хочет, чтобы девчонки расслабились. Но по тому, как они меж собой переглядываются, вижу, что хитрость не проходит. Я думаю, что мне-то делать? Обратиться в министерство, как просила Наталья Андреевна, или пытаться самому помочь девчонкам? Может, поднять тревогу на каком-нибудь посту ГИБДД? Нет, лучше не рисковать. Ловлю в зеркале взгляд Клавы. Смотрю по-доброму, даю понять, что я с ними. Клава отворачивается. – Мы пить хотим, – говорит Эля. – А банана не хочешь? – острит Корзун. – Заткнись! – рявкает Гультяев, протягивая девчонкам бутылку пепси. Через минуту Клава просит остановиться. Если решили рвануть, то место не самое подходящее. Попутных и встречных машин мало. Но даже если вздумают привлечь чье-то внимание, едва кто остановится. Точнее, никто не становится. Никто! В этом я уверен на все сто. – Только мальчики и девочки – в одну сторону, – говорит Гультяев. Девчонки уходят подальше в кусты. Киря не возражает. Корзун и Шепель начеку. Девчонок не видно. А если все-таки дали дёру? Что мне тогда делать? Даже если удастся вырубить этих уродов, даже если девчонкам удастся сбежать, дальше что? Свидловские бандюганы вернут их Гультяеву. За товар уплачено! И мне уже не будет нормальной жизни. Тогда чего подмаргивал? Отливаем с Кириллом под одним кустом. Спрашиваю: – Не боишься, что сбегут? – Все уязвимы, Вань, – философски отвечает Гультяев. Девчонки возвращаются в машину. В глазах Клавы злость и презрение. Она мне не верит. Вечером въезжаем в Москву. Подкатываю к нашему дому. Высаживаемся. Глядя со стороны, можно подумать, что приехала на вечеринку компания молодых людей. Корзун и Шепель, берут девчонок под руки, ведут в подъезд. Кирилл протягивает мне деньги, на глаз примерно тысяч тридцать. Настороженно смотрит. У меня такой вид, будто на этот раз я не возьму. Я в самом деле не могу взять. Не могу, хоть застрели меня. – Всё, я больше не ездок. У меня мать больная. – Ну, если что случится, поможем маме, – отвечает Гультяев. – Я не хочу, чтобы что-то случилось. Одно дело, когда с вами добровольно едут, а тут… Вы берёте в рабство, а рабство я не люблю. Кирилл прищуривается: – На кого положил глаз? На Клаву? Понимаю. Но бабки возьми. Работа выполнена, значит, должна быть оплачена. – Считай, что я просто прокатился. – Ну, как знаешь, – Гультяев кладет деньги обратно в карман. Поднимаюсь в свою квартиру. Мама сразу понимает: что-то произошло. Говорю, не дожидаясь вопросов: – Павлова больна, у нее диабет. Живет с дочерью. Знаешь, как ее зовут? – Знаю. Клава. Говорю, что никак не врублюсь, из-за чего они, подруги, стали врагами. Что за манера у людей враждовать из-за пустяков всю жизнь? – У людей разные взгляды на пустяки, – отвечает мама. – Что, по-твоему, неразделенная любовь? Пустяк? – Любовь к кому? – Узнаешь когда-нибудь. Неужели к Гусакову? Мне некогда играть в отгадки. Не нахожу себе места. Что делать? Как отбить девчонок? Зря не взял деньги. Надо было не только взять, но и напроситься на ужин. Они ж там, этажом выше, сейчас ужинают. Мне, как всегда не хватает хитрости. Мама дает поесть. Кусок в горло не лезет. Сижу у окна, смотрю во двор. Слежу. Вдруг девчонок куда-нибудь повезут? Поеду следом, а там видно будет. Клава Квартира не похожа на «малину» бандитов. Высокие потолки. Много света. Евроремонт. Стильная мебель. Хорошо живут работорговцы. Нам отводят отдельную комнату, предлагают принять ванную. Потом ужин в гостиной. Мы с Элей идем в ванную вместе. Больше всего боимся, что нас разлучат. Эля не разговаривает со мной. Считает, что попала из-за меня. Что ж, с этим не поспоришь. – Как-нибудь выберемся, – шепчу Эле, хотя сама мало в это верю. Подружка плачет. – Прекрати реветь! Лучшей думай, как выбраться. – Не кричи на меня, – просит Эля. Обнимаю ее. Она прижимается ко мне. Плачем. Ярослав Платонович Гусаков Обычно я в окно вижу, когда они привозят девиц. Кирилл звонит, и я заглядываю новую партию. На этот раз почему-то не позвонил. Когда они подъехали, я случайно подошел к окну. Успел разглядеть, что это были не обычные мартышки. Одна особенно хороша. Высокая, фигуристая, пухлые губы, тонкий нос, классные сиськи, мой любимый третий размер. Чего-то вдруг разволновался я, быстро принял душ, приоделся, накрыл на стол в кабинете. Потом поднялся к Кириллу.