Как только Ванечку призвали, я почувствовала, что добром это не кончится. А потом узнала, что он меня обманывает относительно места службы. Служит, оказывается, в 136-й мотострелковой бригаде. Мог не попасть в Чечню, и все же оказался там. Прошу прощения за пафос, из двух матерей выбрал не меня, а Родину-мать. Что ж, если вы воспитываете своего ребенка правильно, приготовьтесь к тому, что за это придется заплатить. 5 сентября давление поднялось у меня рано утром. Такого еще не было. Приняла таблетки, легче не стало. Снова приладила к руке тонометр. Те же цифры. Включила телевизор. На экране ажиотаж: чеченские боевики вторглись в Дагестан, идут ожесточенные бои. 136-я бригада в самом пекле. Первая мысль – позвонить Саше. У него кругом связи. Он вытащит нашего сына из этой мясорубки. Сидела перед телефоном, ругая себя. Что у меня с мозгами? Господин Волнухин даже не знает, что в Москве живет мальчик с его лицом, с его фигурой и с его характером. Не знает и не должен знать. Вечером он сам появился на экране. Ну, как можно обсуждать без него такое событие? Конечно, выступал за то, чтобы ваххабиты получили решительный отпор. Говорил, как всегда умно, патриотично. А я думала: так бы ты выступал, если бы знал, где сейчас твой сын? Еще мелькнуло: а может, позвонить Наташке в Свидлов, поделиться горем? Уже потянулась к трубке. И снова мысль: что это со мной? Мы же с лучшей подружкой не общаемся уже … дай бог памяти… четырнадцать лет. Бывшие друзья – далеко не всегда враги. А вот бывшие подруги… Всю ночь вспоминала. Я была для него не только матерью. «Проснулся? Вставай, не нежься!» Приучила носить только два вида одежды. Приохотила к простой еде. Заставила прыгать со скалы в море. Единственное, чему не могла научить – это драться. Отдала в секцию восточных единоборств. Но мне не хватало мужской справедливости. Мужчина редко наказывает по пустякам, меньше пилит. А я… Ваня даже шутил, что он просто мечтает, чтобы его наказывал отец, пусть даже ремнем. Ваня Всё произошло в считанные секунды. Первый джип затормозил перед грудой камней. То ли обвал, то ли кто-то перегородил горную дорогу. Мы повыскакивали из машин. В этот момент послышались одиночные выстрелы. Мне обожгло бедро, правда, задело по касательной. Остальные были ранены тоже не смертельно. «Духи» хотели взять нас живыми. С крутого склона послышался голос с характерным чеченским акцентом: – Добро пожаловать в ад! Нас поливали свинцом, не давая поднять головы. Рядом с дорогой не было ни одной скалы, за который можно было бы укрыться. – Бросаем игрушки, поднимаем лапы, псы неверные! – скомандовал тот же голос. Капитан сует руку под бронежилет, где у него лежит граната для самоподрыва. Но не успевает выдернуть чеку – снайпер простреливает ему правую руку. Один за другим раздается два взрыва – это подрывают себя контрабасы. Им особенно нечего было рассчитывать на снисхождение. Осколки достаются капитану и другим грушникам. У меня голова кругом. «Делай!» – орёт капитан. Он надеется, что вместе с собой я подорву и его. Я хватаюсь за чеку, но … Правильно говорят, своей пули не услышишь. Правая рука повисает плетью. Капитан лежал дороге, силясь подняться, у него были перебиты ноги. Старший «духов» Султан, огромный, бородатый, в тюбетейке, подошел к нему. – Выше голову, кафир! Вступишь в нашу веру, бороду отрастишь, повязку джихада наденешь. Капитан – разве чин? Амиром станешь! Капитан лежал, не меняя позы, молчал. – Думай, – взгляд Султана остановился на мне. – А этот как среди вас оказался? Среди волчар-спецназовцев я выглядел ягненком. – Это переводчик, прикомандированный, – хрипло проговорил капитан. – Его только что призвали. Он давал мне понять, что про 136-ю бригаду лучше молчать. – Только призвали и сразу в спецназ? – насмешливо спросил Султан. – Каким языком владеешь? – Английским, немного арабским, – ответил я. Султан оскалился: – Тогда и чеченский освоишь. Знаешь, что такое хазки? Говно молоденького поросенка. Вот ты будешь Хазки. Примешь нашу веру? Один из подручных Султана, его младший брат, вытащил из-за пояса длинный тесак и многозначительно потрогал кончиком пальца лезвие. Потом сорвал с меня нательный крестик. Я чувствовал, как слабеют колени. – Не в бороде честь, Султан, – неожиданно сказал капитан, – борода и у козла есть. «Духи» переглянулись. Удивились дерзости капитана. А я сразу понял: он на себя переключает их ненависть. Я думал, Султан пристрелит капитана, а он только усмехнулся: – Хочешь легкой смерти, кафир? Ваха, – Султан обратился к брату, – давай сюда скотовозку! Ваха махнул кому-то рукой. Из-за скалы показалась старенькая санитарная «буханка». Движок тарахтел неровно и громко. «Духи» открыли заднюю дверцу, покидали вовнутрь тела спецназовцев. – Ты откуда, хазки? – спросил меня Султан. – Меня зовут Иван, – ответил я. – Я уже сказал, как тебя теперь зовут, – нехорошо произнес Султан. – Я спрашиваю, откуда ты, из какого города, кто твои родители? – Меня не выкупят, – сказал я, чтобы сразу внести ясность. – У каждой семьи есть квартира, ее можно продать, – возразил Султан. – У нас комната. Она нам не принадлежит. – Москвич? Я кивнул. – Лимита, что ли? Я снова кивнул. «Буханка» перестала тарахтеть, мотор заглох. Султан недовольно посмотрел на водителя. Тот вышел из кабины, зло пнул колесо. Я слышал по звуку мотора – все дело в клапанах. Сосед по двору работал на «буханке», показал, как это делается. – Клапана отрегулируй, – сказал я водителю. Тот смерил меня уничтожающим взглядом. Но Султана я зацепил. Кивком головы он велел мне заняться клапанами. Я полез в мотор. Через полчаса «буханка» работала как часики. Султан теперь смотрел на меня как-то иначе, помягче: – Переводчик, автомеханик… А за скотиной ухаживать умеешь? Хе-хе-хе. Я молчал. Из капитана на другой день сделали «самовар». Собралось почти все население аула. Пришли даже дети и беременные женщины. Султан что-то сказал по-чеченски. Толпа загалдела, слышались какие-то призывы. Ваха вколол капитану наркотик. Потом перетянул ему жгутом руки и ноги, и начал отсекать их топором. Не только взрослые, даже дети смотрели, не отрываясь. Никого не тошнило, никто не уходил. Наверное, те, кто мог бы не выдержать, вообще не пришли. А меня всего выворачивало, я не мог этого видеть, но Султан меня заставил. Я не понимал, зачем ему это надо. Я ещё не знал, что он – бывший школьный учитель. Он меня воспитывал на свой манер. Пожилой чеченец, с дочерна загорелым лицом, по виду пастух, вызвался пристрелить капитана, Уже наставил на него старую берданку, но Султан не позволил. – Пусть мучается, – сказал он по-русски. – Надень на него форму, – приказал мне Ваха. Я кое-как надел на тело капитана его форму. На то, что осталось от его тела… В таком виде капитана выставили на горной дороге, по которой наши выдвигались на выручку к дагестанцам. Потом в аул пришло известие, что федералы в отместку зашили какого-то полевого командира в свиную шкуру. Ваха чуть не перерезал мне горло. Не дал Султан после того, как я спросил, оттуда в Чечне или Дагестане могли взять свинью? Клава Хочу влюбиться… Влюбиться до крика, до боли. Только не до той боли, которая была… Так, чтобы останавливалось дыхание. Я так давно не любила. Точнее, никогда. Любила только по воображению: артистов кино и эстрады. Любовь, как я понимаю, такая же естественная потребность человека, как дышать, пить и есть. Не дышать и не есть – это смерть. А не любить? Это тоже смертельно. У меня сейчас в жизни, вроде, все нормально, но я – в постоянном ожидании катастрофы. Такое ощущение, будто иду под куполом цирка без страховки. А внутри – музыка из фильма «Челюсти»… Я не по годам взрослая. Говорят, люди взрослеют очень быстро на войне. Я тоже, считай, побывала на войне. Но это – глубоко моё, этим я не делюсь даже с мамой.