Сидевшая на припечке мать бортника подняла голову от носка, который штопала. — Кипяток-то? А найдется, голубок, как не найтись, — забормотала она. — Токмо остылый совсем. Лютик вздохнул разочарованно и подсел к столу, где компания болтала с повстречавшимся на рассвете в лесу бортником. Бортник был невысок ростом, крепкий, черный и дьявольски заросший, поэтому неудивительно, что, неожиданно появившись из зарослей, он нагнал на всех страха — его приняли за ликантропа. Самое смешное, что первым, кто воскликнул «оборотень, оборотень!», был вампир Регис. Возникло некоторое замешательство, но все быстро разъяснилось, а бортник, хоть на вид грубоватый, оказался вопреки сложившемуся о бортниках мнению хозяином гостеприимным и любезным. Компания без церемоний приняла приглашение в его «имение». Имение, которое на бортничьем жаргоне называлось «станом», располагалось на очищенной от пней поляне, бортник жил там с матерью, женой и дочерью. Последние две были женщинами выдающейся, но немного странноватой красоты, явно говорившей о том, что среди их предков затесались дриада или гамадриада. Во время завязавшейся беседы бортник вначале казался человеком, с которым говорить можно исключительно только о пчелах, бортях, окуривании, лезивах, дуплах, воске, меде и медосборе, но это была лишь видимость. — В политике? А что в той политике-то? Что всегда. Дань требовают все более. Три крынки меду и полколоды воска. Едва дышу, чтобы поспеть. От зари до захода на лезиве сижу, борти подметаю… Кому дань-то плачу? А кто требовает. Откедова мне знать, при ком ноне власть? Остатние времена, того-этого, в нильфовой речи орут. Навроде-ка таперича мы имперантная провенция аль как-то так. За мед, ежели чего продаю, плотют императными деньгами, на которых ихний король набит. По обличью-то навроде бы, того-этого, пригожий, хучь суровый. Сразу видать… Обе собаки — черная и рыжая — уселись напротив вампира, задрали головы и принялись подвывать. Бортникова гамадриада отвернулась от печи и прошлась по псам метлой. — Неладный знак, — бросил бортник, — когда псы посередь дня воют. Того-этого… О чем-то я думал сказать? — О друидах из Каэд Дху. — А, ну да, того-этого… Так ты не шутковал, милсдарь? Вы и впрямь хочите к друидам идтить? Жизень вам обрыдла или как? Там же смерть! Омельники кажного, кто на их поляны войтить решится, хватают, в ивовые клети втискивают и, того-этого, на медленном огню жарют. Геральт взглянул на Региса. Регис подмигнул ему. Оба прекрасно знали ходившие о друидах слухи, все до одного надуманные. Зато Мильва и Лютик слушали с повышенным интересом. И с явным беспокойством. — Одне говорят, — продолжал бортник, — что омельники мстят, потому как нильфы им первыми досадили: ступили в святые дубравы перед Доль Ангрой и принялись корчевать друидов безо всяких на то причин. Другие же поговаривают, быдто почали-то, того-этого, друиды, сцапав и вусмерть умучивши императских-то, и за это им Нильфгаард отплачивает. А как оно по-правдошнему стоит, не ведомо. Но только дело это верное, друиды хватают, в Ивовую Бабу суют и жгут. Идтить к ним — верная погибель… Того-этого… — Мы не боимся, — спокойно сказал Геральт. — А и верно. — Бортник измерил взглядом ведьмака, Мильву и Кагыра, который в этот момент как раз входил в халупу, приведя в порядок лошадей. — Видать, вы не из пужливых, храбрые и при железе. Ха, с такими, того-этого, как вы, не страх ходить… Токмо нету уж омельников в Черном Лесе-то, пустой ваш труд и ваша дорога. Прижал их Нильфгаард, вытурил из Каэд Дху. Нету их тама-то. — Что значит — нет? — А то и значит. Утекли омельники, того-этого, прочь. — Куда? Бортник посмотрел на свою гамадриаду, помолчал. — Куда? — повторил ведьмак. Полосатый кот бортника уселся перед вампиром и дико завопил. Гамадриада огрела его метлой. — Неладный знак, когда котяра посередь дня мяучит, — прогудел бортник, странно смутившись. — А друиды… Того-этого… Сбегли, значит, на Стоки. Да. Правду говорю. Ага. На Стоки. — Добрых шестьдесят миль к югу, — оценил Лютик довольно беспечным и даже веселым голосом. Но тут же умолк под взглядом ведьмака. В наступившей тишине было слышно лишь обещающее несчастья мяуканье изгнанного во двор кота. — В принципе, — бросил вампир, — какая нам разница? *** Утро следующего дня принесло новые неожиданности. И загадки, которые, однако, очень скоро нашли объяснение. — Чтоб мне сгнить, — сказала Мильва, которая первой выбралась из скирды, разбуженная шумом. — Чтоб меня скрутило! Ты только глянь, Геральт. Поляна была полна народа. С первого взгляда было видно, что собралось здесь никак не меньше пяти или шести бортничьих станов. Зоркий глаз ведьмака выловил в толпе также нескольких трапперов и по меньшей мере одного смолокура. В целом толпу можно было оценить в двенадцать мужчин, десять баб, десяток подростков обоих полов и столько же малолеток. У сборища было шесть телег, двенадцать волов, десять коров и четыре козы. Много овец, а также немало собак и кошек, лай и мяв которых в таких условиях следовало, несомненно, считать неладным предзнаменованием. — Любопытно, — протер глаза Кагыр, — что это может означать? — Хлопоты, — сказал Лютик, вытрясая сено из волос. Регис молчал, но выражение лица у него было странное. — Просим откушать, милостивые государи, — сказал их знакомый бортник, подходя к скирде в обществе плечистого мужчины. — Готов уж завтрак, того-этого… Овсянка на молоке. И мед… А это, дозвольте представить, Ян Кронин, староста наш бортный. — Очень приятно, — соврал ведьмак, не отвечая на поклон, в частности, еще и потому, что колено у него дико болело. — А народ, они-то откуда тут взялись? — Того-этого… — почесал бортник темечко. — Вишь ты, зима ведь идет… Борти уже полажены, дели заложены, придолжаки приспособлены, завихи, веники, стало быть, подвешены… Сам час уж нам на Стоки возворачиваться. В Ридбрун… Мед отстаивать, перезимовать… Но в лесах опасно… Одному… того-этого… Староста кашлянул. Бортник глянул на мину Геральта и вроде бы немного поуменьшился в размерах. — Вы, того-этого, на конях и при железе, — пробормотал он. — Ратные и смелые, сразу видать. С такими, как вы, идтить не страх. Да и вам удобство выходит… Мы кажну тропку, кажну просечку, кажну болотину и кустарник знаем… И кормить вас будем… — А друиды, — холодно сказал Кагыр, — перебрались из Каэд Дху. Именно на Стоки. Какое невероятное совпадение. Геральт медленно подошел к бортнику. Обеими руками ухватил его за одежду на груди. Но после недолгого раздумья отпустил, поправил кафтан. Ничего не сказал. Ни о чем не спросил. Но бортник и без того поспешил разъяснить: — Я правду говорю! Клянусь! Пусть подо мной земля расступится, ежели соврал! Ушли омельники из Каэд Дху! Нету их тама-то! — И они теперь на Стоках, да? — проворчал Геральт. — Там, куда вам путь лежит, всему вашему сброду? Куда вы вознамерились подыскать себе вооруженный эскорт? Ну, говори, парень. Да гляди, земля и вправду вот-вот расступится! Бортник опустил глаза и с опаской глянул на грунт под ногами. Геральт многозначительно молчал. Мильва, сообразив наконец, в чем дело, крепко выругалась. Кагыр презрительно фыркнул. — Ну! — поторопил ведьмак. — Так куда перебрались друиды? — А кто их, милсдарь, знает, куды, — пробормотал наконец бортник. — Но на Стоках быть могут… Как и где еще. На Стоках край непочатый больших дубрав, а друиды ради дубравы могут… За бортником уже стояли, кроме старосты Кронина, обе гамадриады — мать и дочь. «Хорошо, что дочка пошла в мать, а не в отца, — машинально подумал ведьмак. — Бортник годится жене как шатун кобыле». За гамадриадами стояли еще несколько женщин, вовсе не таких красивых, но с такими же умоляющими взглядами. Он глянул на Региса, не зная, то ли смеяться, то ли ругаться. Вампир пожал плечами. — Если по-честному, Геральт, — сказал он, — то бортник прав. В принципе не исключено, что друиды выбрались на Стоки. Это действительно вполне подходящая для них территория. — Твое «не исключено», насколько я понимаю, — взгляд ведьмака был очень, ну очень холодным, — достаточно велико, чтобы ни с того ни с сего сменить направление и отправиться вслепую вместе с ними? Регис снова пожал плечами. — А какая разница? Ну, подумай. Друидов в Каэд Дху нет. Значит, это направление следует исключить. Возвращение на Яругу — тоже. Думается, дебатировать тут нечего. Все направления равно хороши. — Серьезно? — Температура голоса ведьмака сравнялась с температурой его взгляда. — И которое же из всех остальных тебе представляется предпочтительным? Совместное с бортниками? Или какое-то совершенно противоположное? Ты возьмешься установить это с помощью своей безбрежно безошибочной мудрости? Вампир медленно повернулся к бортнику, бортничьему старосте, гамадриадам и другим бабам. — А чего это вы, — спросил он серьезно, — так боитесь, добрые люди, что пожелали заиметь эскорт? Что именно вызывает у вас опасения? Говорите прямо. — Ох, милсдарь, — простонал Ян Кронин, и в глазах его мелькнул неподдельный ужас. — И вы еще спрашиваете… Нам идтить через Гнилое Урочище! А там, милсдарь мой, страшно! Там, милсдарь мой, бруколаки, листоносы, эндриаги, иноги и прочая мерзопакостность! Тута, две неполных недели тому, схватил леший зятя мово, да так, что зять-то только хрипнуть успел, и все, пропал, стало быть. Такое там дивотище обретается, что ужасть как боимся мы туды с бабами и детьми малыми суваться. Ну? Вампир серьезно взглянул на ведьмака. — Моя безбрежная мудрость, — сказал он, — безошибочно рекомендует мне считать максимально подходящим и соответствующим цели направлением то направление, которое наиболее подходит и максимально соответствует ведьмаку. Именно. *** И отправились мы на юг, к Стокам, местности, лежащей у подножия гор Амелл. Тронулись большим табором, в котором было все: юные девы, бортники, трапперы, бабы, дети, юные девы, домашний скот, домашний скарб, юные девы. И чертовски много меда. От этого меда все так и липло к рукам, даже юные девы. Табор шел со скоростью пешеходов и телег, однако темп марша от этого, в общем, не снизился, потому что мы не блуждали, а шли словно по шнурку — бортники знали дорогу, тропки и перетяжки между озерами, и это знание здорово пригодилось, потому что начало моросить, и неожиданно все чертово Заречье утонуло в плотной как сметана мгле. Без бортников мы б наверняка заблудились, а то и увязли где-нибудь в топях. Не приходилось нам также тратить время и силы на поиски и приготовление пищи — кормили нас трижды в день, сытно, хоть и не слишком изысканно. И позволяли после еды несколько минут полежать пузом кверху. Короче говоря, все было прелестно. Даже ведьмак, этот старый угрюмец и нудяга, начал чаще улыбаться и радоваться жизни, так как высчитал, что мы делаем по пятнадцати миль в день, а с момента выхода из Брокилона нам ни разу не удалось совершить такой фокус. Работ у ведьмака не было никаких, потому что хоть Гнилое Урочище было гнилым настолько, что трудно себе представить что-нибудь еще более прогнившее, никаких монстров мы не встретили. Ну, малость выли по ночам привидения, подвывали лесные плакальщики и болотные огоньки отплясывали на трясинах. В общем, ничего сенсационного. Немножко, правда, беспокоило то, что мы снова шли в довольно случайно выбранном направлении и снова без точно сформулированной цели. Но, как справедливо выразился вампир Регис, лучше без точно сформулированной цели двигаться вперед, чем без цели стоять на месте, и уж наверняка гораздо лучше, чем без цели пятиться. *** — Лютик! Привяжи ты как следует свою тубу. Жаль будет, если полвека поэзии оторвутся и потеряются в папоротниках. — Не боись! Не потеряются! И отобрать не дам. Каждому, кому придет в голову дурная мысль отобрать тубу, придется переступить через мой труп. Позволь узнать, Геральт, чем вызван твой жемчужно-утробный смех? Позволь угадать… Врожденным кретинизмом? Э?