— Нет. Лучше бы и ты не брала. — Это почему? — Потому. — Кагыр, а ты? — Наркотик не употребляю. — Ну и святоши мне попались, — покрутила она головой. — Никак сразу же приметесь морали читать. Мол, от порошка я ослепну, оглохну и облысею. Рожу ненормального ребенка. — Прекрати, Ангулема, и докончи рассказ. Девушка громко чихнула. — Ладно, если хочешь. Так на чем я… Ага. Ну, началась, значит, война с Нильфгаардом, родственнички растеряли все имущество и вынуждены были бросить дом. Было у них несколько собственных детей, а я стала для них обузой, вот и отдали меня в приют. Содержали приют жрецы при каком-то храме. Веселенькое это было, как вскорости оказалось, местечко. Обычный бордель, ни прибавить, ни убавить, для таких, что любят незрелое яблочко, сечешь? Молоденьких девочек, да и мальчиков тоже. Я, когда туда попала, была уже слишком взрослой, переростком, на меня любители не находились… Совершенно неожиданно она залилась румянцем, который был виден даже при свете костра. — Ну, почти не находились, — добавила она сквозь зубы. — Сколько тебе тогда было лет? — Пятнадцать. Познакомилась я там с одной девчонкой и пятью мальчишками моего возраста и постарше. И мы быстренько нашли общий язык. Как ни говори, а знали мы легенды и предания. О Бешеном Дее, о Чернобородом, о братьях Кассини… Захотелось нам на большак, на свободу, на разбой! Это что же, сказали мы себе, только из-за того, что нас тут дважды в день кормят, мы должны каким-то старперам и отвратникам по первому зову задницы подставлять… — Попридержи словотворчество, Ангулема. Сама знаешь, перебор хуже недобора… Девушка протяжно отхаркнулась, сплюнула в костер. — Ну и святоша! Ладно, перейду к делу, что-то мне болтать не хочется. В приютской кухне отыскались ножи, достаточно было их как следует на камне навострить и на пояс подвесить. Из точеных ножек дубового стула получились шикарные колья. Нужны были только лошади и деньги, ну, дождались мы приезда двух развратников, постоянных бывальцев, стариков, тьфу, почти сорокалетних. Приехали они, винцо потягивают, ждут, когда им попы по обычаю привяжут выбранную малолетку к такой специальной удобной штуковине… Но в тот день им поиграть не удалось! — Ангулема! — Ладно, ладно. Короче: прирезали мы и забили обоих развратных старцев, трех попов и пажа, единственного, который не сбежал и коней ихних сторожил. Храмового эконома, который не хотел дать ключей от сундучка с деньгами, мы огнем припекали до тех пор, пока не дал, но жизнь ему сохранили, потому как милый был старичок, всегда доброжелательный и покладистый. И пошли на грабеж, на тракты и большаки. Разные колеи оказались у наших судеб, то на возу, то под возом, то мы дрались, то нас избивали. То было сыро, то холодно. Ха, холодно-то чаще. Из того, что ползает, я ела в жизни все, что удавалось, мать их так, поймать. А из того, что летает, однажды сожрала даже воздушного змея, потому как он был склеен мучным клеем. Она умолкла, яростно почесала голову, заросшую светлыми, как солома, волосами. — Да уж, что было, то было. Вот что я тебе скажу: из тех, что со мной в приюте сидели, уж никого в живых не осталось. Двух последних, Овена и Абеля, прикончили несколько дней тому кнехты господина Фулько. Абель сдался, как и я, но его все равно зарубили, хоть он меч бросил. Меня пощадили. Не думай, что по доброте душевной. Нет, меня на плацу уже крестом раскладывали, но тут примчался офицер и не допустил потехи. Ну а от эшафота ты меня упас… Она на минуту замолчала. — Ведьмак? — Слушаю. — Я знаю, как отблагодарить. Если только захочешь… — Ну? — Пойду взгляну, как там с лошадьми, — быстро сказал Кагыр и встал, заворачиваясь в плащ. — Прогуляюсь немного… по округе… Девушка чихнула, потянула носом, кашлянула. — Ни слова больше, Ангулема, — опередил ее по-настоящему злой, по-настоящему устыдившийся, по-настоящему смутившийся Геральт. — Ни слова! Она снова кашлянула. — Ты действительно не хочешь меня? Ни капельки? — От Мильвы ты уже получила ремнем, соплячка. Если немедленно не замолкнешь, получишь добавку от меня. — Все, молчу. — Послушная девочка. *** В склоне горы, поросшем худосочными и кривыми сосенками, зияли дыры и ямы, прикрытые или обшитые досками, соединенные мостками, лесенками и лесами. Из дыр торчали опирающиеся на скрещивающиеся столбы помосты. По некоторым бегали люди, толкающие тележки и тачки. Содержимое тележек и тачек — которое на первый взгляд казалось грязной, перемешанной с камнями землей — сваливали с помостов в большое четырехугольное корыто, вернее, в набор постепенно уменьшающихся, перегороженных досками корыт. По корытам постоянно и шумно текла вода, подводимая с лесистой возвышенности по опирающимся на невысокие крестовины деревянным желобам. И таким же образом выводимая вниз, к обрыву. Ангулема слезла с лошади, дала знак Геральту и Кагыру сделать то же. Оставив лошадей у изгороди, они направились к постройкам, увязая в грязи, скопившейся вдоль неплотно сбитых желобов и труб. — Промывка железной руды, — сказала Ангулема, указывая на приспособления. — Вот оттуда, из шахт рудника, вывозят добычу, выгружают в корыта и смачивают водой, которую берут из ручья. Руда оседает на поддонах, оттуда ее выбирают. Вокруг Бельхавена множество рудников и таких промывочных. А руду везут в долину, в Маг Тургу, там расположены печи и плавильни, потому как там больше лесов, а для выплавки нужны дрова. — Благодарю за лекцию, — кисло прервал Геральт. — Мне доводилось в жизни видеть несколько рудников, и я знаю, что именно необходимо для выплавки. Когда ты наконец скажешь, зачем мы сюда приехали? — Чтобы поговорить с одним моим знакомцем. Здешним штайгером. Пошли за мной. Ха, да вот он! У столярной мастерской. Пошли. — Краснолюд? — Ага. Его зовут Голян Дроздек. Он, как я сказала… — …здешний штайгер. Это-то ты сказала, а вот о чем собираешься с ним поболтать, сказать забыла. — Гляньте на свои сапоги. Геральт и Кагыр послушно глянули на обувь, испачканную шламом странно красного цвета. — У полуэльфа, которого мы ищем, — опередила вопрос Ангулема, — во время разговора с Соловьем была точно такая же грязюка на гамашах. Улавливаете? — Теперь да. А краснолюд что? — Не заговаривайте с ним вообще. Переговоры я беру на себя. А вас он должен считать теми, которые не болтают, а работают мечами. Сделайте грозные мины. Делать грозные мины не понадобилось. Одни из присматривавшихся к ним горняков быстро отводили глаза, другие замирали, раскрыв рты. Оказавшиеся у них на пути спешили уступить дорогу. Геральт догадывался почему. На лице Кагыра и его собственном все еще были видны синяки, кровоподтеки, царапины и припухлости — красочные следы драки и порки, которую учинила им Мильва. Так что выглядели они людьми, обожающими давать по зубам друг другу, а уж чтобы дать по морде третьему, их долго упрашивать не было нужды. Краснолюд, знакомец Ангулемы, стоял у домика с табличкой «Столярная мастерская» и выводил что-то на щите, сколоченном из двух оструганных досок. Увидев приближающихся, он отложил кисть, отставил банку с краской, глянул исподлобья. На его физиономии, которую украшала заляпанная краской борода, возникло удивление. — Ангулема? — Как дела, Дроздек? — Это ты? — Краснолюд раззявил скрывающийся под бородой рот. — Это, что ль, верно ты? — Нет. Не я. Воскресший пророк Лебеда! Ну, спроси еще о чем-нибудь, Голян. Что-нибудь другое. Поумней. Для разнообразия. — Не шути, Светлая. Я уж тебя увидеть не ожидал больше. Был тут пяток дней тому Мулица, говорил, сцапали тебя и на кол насадили в Ридбруне. Клялся, что не врет. — Все ж какая-никакая, а выгода, — пожала плечами девушка. — Ежели теперь станет Мулица у тебя под свою честность деньги просить и клясться, что вернет, так ты будешь знать, чего его клятвы стоят. — Я это и без того давно знал, — ответил краснолюд, быстро моргая и шевеля носом совсем как кролик. — Я б ему и шелонга ломаного не одолжил, хоть он усрись и землю жри. Но тому, что ты жива и цела, рад, рад. Эй, а может, по такому случаю и ты мне долг отдашь? — Не исключено. Вполне даже может быть. — А кто ж это с тобою, Светлая? — Добрые други. — Ну, морды… А куда ж боги ведут? — Как обычно, куда глаза глядят. — Ангулема проигнорировала испепеляющие взгляды ведьмака, втянула носом щепотку порошка, остальное втерла в десну. — Нюхнешь, Голян? — Пожалуй. — Краснолюд подставил руку, втянул носом подаренную щепоть наркотика. — Если по правде, — продолжала девушка, — то думаю в Бельхавен податься. Не знаешь, Соловей с ганзой не там ли, к случаю, залег? Голян Дроздек наклонил голову. — Тебе, Светлая, надобно Соловья избегать. Разозленный он, говорят, на тебя, как та еще росомаха, когда ее в зимнюю пору разбудить. — Жуть! А если до него весть дошла, что меня на острый кол парой лошадок натянули, у него сердце не помягчало? Не пожалел? Слезинки не обронил, бороденки не обсопливил? — Никак нет. Говорят, сказал, получила, мол, Ангулема то, что ей давным-давно полагалось: палку в жопу.