Геральт обернулся, но рубить уже было некого. Мильва застрелила единственного оставшегося рядом бандита. Остальные сбежали в лес, преследуемые разномастным рыцарством. Нескольких гонял на Буцефале Рыцарь Шахматной Доски. Видимо, догнал, потому что было слышно, как зверски он сквернословит в лесу. Один из черных нильфгаардцев, не до конца убитый, вдруг вскочил и кинулся бежать. Мильва мгновенно подняла и натянула лук, завыли перья, нильфгаардец ткнулся лицом в опавшую листву. Между лопаток торчала стрела. Лучница тяжело вздохнула. — Повесят. — Чего ради? — Нильфгаардец же. А здесь Нильфгаард. И я уж второй месяц как стреляю в основном в имперских. — Туссент здесь, а не Нильфгаард. — Геральт пощупал голову, отнял руку. Вся в крови. — Черт! Глянь-ка, Мильва, что там такое? Лучница глянула внимательно и критически, потом сказала: — Просто тебе ухо оторвало. Ничего страшного. — Тебе легко говорить. Я, понимаешь ли, любил это ухо. Помоги чем-нибудь обмотать, а то кровь за ворот течет. Где Лютик и Ангулема? — В халупе, с пилигримами… А, зараза… Затопали копыта, из тумана галопом вынеслись три наездника на боевых конях. Развевались плащи, трепыхались флажки на пиках. Еще не умолк их боевой клич, а Геральт уже ухватил Мильву за руку и затащил под телегу. Не следует шутить с теми, кто нападает, вооруженный четырнадцатифутовыми копьями, позволяющими эффективно поражать противника в десяти футах перед головой коня. — Вылазь! — Кони рыцарей рыли подковами землю рядом с телегой. — Бросай оружие и вылезай! — Повесят! — буркнула Мильва. И вполне могла быть права. — Эй, голодранцы! — звонко рыкнул один из рыцарей, у которого на щите была нарисована черная бычья голова на серебряном поле. — Эй, шелупонь, повесим, слово чести! — Слово чести, — подхватил юношеским голосом другой, вооруженный одноцветным голубым щитом. — На месте иссечем! — Эге-гей! Хватит! Стоять! Из тумана возник на Буцефале Рыцарь Шахматной Доски. Ему наконец-то удалось поднять искореженное забрало шлема, из-за которого теперь торчали буйные светлые усы. — Освободить их, да поживее! — крикнул он. — Это не грабители, а честные и порядочные люди! Девушка мужественно встала на защиту пилигримов, а этот кавалер — прекрасный рыцарь! — Прекрасный рыцарь? — Бычья Голова поднял забрало шлема, весьма недоверчиво пригляделся к Геральту. — Слово чести! Быть не может! — Слово чести! — Шахматный Рыцарь ударил себя кулаком по нагруднику лат. — Быть может! Даю слово! Этот мужественный кавалер жизнь мне спас, когда я оказался в тяжелейшем положении, поваленный на землю бандюгами. Его зовут Геральт из Ривии. — Герб? — Я не могу выдавать, — проворчал ведьмак. — Ни настоящего имени, ни герба. Дал рыцарский обет. Я — странствующий Геральт. — О-о-о-о! — завопил вдруг знакомый нахальный голос. — Гляньте-ка, кого кот принес! Ну, говорила ж я тебе, тетечка, что ведьмак наверняка придет нам на помощь! — И в самую пору! — крикнул подходящий с Ангулемой и группой перепуганных пилигримов Лютик, несущий лютню и свою неразлучную тубу. — Ни на секунду раньше! У тебя изумительное чувство драматизма, Геральт. Ты должен писать пьесы для театров! Он вдруг умолк. Бычья Голова наклонился в седле, глаза у него загорелись. — Виконт Юлиан? — Барон де Пейрак-Пейран? Из-за дубов выехали еще два рыцаря. Один, в горшкообразном шлеме, украшенном очень удачно выполненным чучелом белого лебедя с раскинутыми крыльями, вел на аркане двух пленных. Второй рыцарь, странствующий, но практичный, готовил веревки и подыскивал соответствующий сук. — И не Соловей. — Ангулема заметила взгляд ведьмака. — И не Ширру. Жаль. — Угу, — согласился Геральт. — Но попытаемся исправить дело. Милсдарь рыцарь… Но Бычья Голова — он же барон де Пейрак-Пейран — не обращал на него внимания. Видел он, казалось, одного только Лютика. — Слово чести, — протянул он. — Да уж не подводит ли меня зрение? Это ж милостивый государь виконт Юлиан собственной персоной! Хо! Ну, вот государыня-то княгиня обрадуется! — Что еще за виконт Юлиан? Кто таков? — полюбопытствовал ведьмак. — Это я, — вполголоса сказал Лютик. — Не вмешивайся, Геральт. — Да уж, вот обрадуется госпожа Анарьетта, — повторил барон де Пейрак-Пейран. — О, уж да. Слово чести! Всех вас забираем в замок Боклер. Только без отговорок, виконт, никакие отговорки и слушать не стану! — Часть разбойников сбежала. — Геральт позволил себе довольно холодный тон. — Для начала предлагаю их выловить. Потом подумаем, как продолжить столь увлекательно начавшийся день. Как вы на это, милостивый государь барон? — Слово чести, — сказал Бычья Голова. — Ничего из этого не получится. Погоня невозможна. Преступники сбежали за ручей, а нам за ручей даже ногой ступить нельзя, даже краешком копыта. Тамошняя часть леса Мырквид — неприкосновенное святилище, святая святых в соответствии с компактатами,[17] заключенными с друидами милостиво правящей в Туссенте ее высочеством княгиней Анной-Генриеттой… — Но туда сбежали разбойники, черт побери, — в бешенстве прервал Геральт, — и теперь начнут в этой святая святых людей мордовать и убивать! А мы тут о каких-то компактатах чушь несем… — Мы дали рыцарское слово! — Похоже, барону де Пейрак-Пейрану подходила бы на щите не бычья, а баранья голова. — Нельзя никак! Компактаты! Ни шагу на друидскую территорию! — Кому нельзя, тому не можно, — фыркнула Ангулема, таща за трензеля двух бандитских лошадей. — Кончай пустой треп, ведьмак. Едем. У меня еще не закончены расчеты с Соловьем, а ты, если не ошибаюсь, хотел бы малость потолковать с полуэльфом. — Я с вами! — сказала Мильва. — Подыщу только какую-нибудь кобылу. — Я тоже, — пробормотал Лютик. — Я тоже с вами… — О, что нет, то уж нет! — воскликнул бычьеголовый барон. — Слово чести, милсдарь виконт Юлиан поедет с нами в замок Боклер. Княгиня не простит нам, если мы его встретим, да не привезем. Вас не задерживаем, вы свободны в своих планах и свершениях. Как друзей виконта Юлиана ее высочество госпожа Анарьетта с удовольствием достойно приняла бы в замке и знатно угостила, но ничего не поделаешь, если вы брезгуете приглашением… — Мы не брезгуем, — прервал Геральт, грозным взглядом удерживая Ангулему, которая за спиной барона выделывала согнутой в локте рукой всяческие паскудные и обидные жесты. — Мы далеки от того, чтобы брезговать. Мы не преминем поклониться княгине и воздать ей соответствующие почести. Однако вначале докончим то, что докончить обязаны. Мы тоже дали слово, можно даже сказать, тоже заключили кое с кем компактаты. Как только мы с ними разделаемся, незамедлительно направимся в замок Боклер. Прибудем туда тотчас и в обязательном порядке. — Хотя бы только ради того, — добавил он многозначительно и с нажимом, — чтобы присмотреть, дабы никакой вред и неуважение не были нанесены там нашему другу Лютику. То бишь, тьфу ты, Юлиану. Виконту, значит. — Слово чести! — рассмеялся вдруг барон. — Никакого вреда или неуважения не будет проявлено виконту Юлиану, готов поклясться! О, кстати, совсем забыл сказать, виконт: князь-то Раймунд скончался два года назад от апоплексического удара. Увы нам! — Хо-хо! — воскликнул Лютик, бурно расцветая. — Князек-то чебурахнулся, стало быть! Вот так шикарная и радостная новость… То есть, я хотел сказать, какая жалость и печаль, какое несчастье и утрата… Пусть ему земля будет прахом, в смысле — пухом… Однако, если все обстоит именно так, то едемте в Боклер поскорее, господа рыцари! Геральт, Мильва, Ангулема — до встречи в замке! *** Они перешли вброд ручей, загнали лошадей в лес, меж раскидистых дубов, в доходящие до стремян папоротники. Мильва запросто нашла след убегающей шайки. Поехали с максимально возможной скоростью. Геральт опасался за друидов. Боялся, что остатки недобитой банды, почувствовав себя в безопасности, решат отыграться на друидах за разгром, учиненный им странствующим рыцарем из Туссента. — Ну, лафа Лютику, — неожиданно сказала Ангулема. — Когда нас соловьи окружили в халупе, он признался мне, чего боится в Туссенте. Повезло поэту. — Я догадывался, — отозвался ведьмак. — Только не думал, что он так высоко нацелился. Госпожа княгиня, ничего себе! — Это было несколько лет назад, а князь Раймунд, тот, что чебурахнулся, вроде бы поклялся вырвать у поэта сердце, запечь его и подать неверной благоверной княгине на ужин. И заставить съесть. Подфартило нашему цветику, что не попал он князю в лапы, когда тот еще в силе был. Нам тоже повезло… — Это еще бабка надвое сказала. — Лютик утверждает, что княгиня Анарьетта влюблена в него до умопомрачения. — Обычное Лютиково бахвальство. — Заткнитесь, — буркнула Мильва, натягивая поводья и взявшись за лук. Перебегая от дуба к дубу, в их сторону мчался разбойник, без шапки, без оружия. Ничего не видя и не замечая вокруг, он бежал и падал, вставал, снова бежал и снова падал. И при этом орал. Тонко, пронзительно, жутко. — В чем дело? Что такое? — удивилась Ангулема. Мильва молча натянула лук. Но стрелять не стала, ждала, пока бандит приблизится, а тот бежал прямо на них, словно их не видя. Пробежал между конями ведьмака и Ангулемы. Они видели его лицо, белое как сметана и искривленное ужасом, видели выпученные глаза. — Какого черта? — повторила Ангулема. Мильва отряхнулась от оцепенения, повернулась в седле и послала стрелу беглецу в крестец. Разбойник зарычал и рухнул в папоротники. Земля содрогнулась. С ближнего дуба посыпались желуди. — Интересно, — сказала Ангулема, — от чего он так драпал… Земля задрожала снова. Зашелестели кусты, затрещали ветви. — Да что ж это такое-то? — чуть не простонала Мильва. поднимаясь на стременах. — Что, говорю, такое, ведьмак? Геральт поднял глаза, увидел и громко вздохнул. Ангулема тоже увидела. И побледнела.