Вступая в зрелый возраст, юная дева начинает исследовать области жизни, до того ей недоступные, которые в сказках символизируются проникновением в таинственные башни и поисками укрытой там комнаты. Девушка взбирается на вершину башни, ступая по винтовой лестнице — лестницы в снах представляют собою символы эротических переживаний. Запретная комната, этот маленький, замкнутый на замок покой, символизирует вагину, а поворот ключа в замке — сексуальный акт. Бруно Беттельгейм. «The Uses of Enchantment, the Meaning and Importance of Fairy Tales» Западный ветер нагнал ночную бурю. Фиолетово-черное небо раскололось вдоль зигзага молнии, взорвалось рассыпчатым грохотом грома. Обрушившийся на землю дождь резко забарабанил по дорожной пыли густыми как масло каплями, зашумел по крышам, размазал грязь на пленках оконных пузырей. Но сильный ветер быстро разогнал ливень, отогнал грозу куда-то далеко-далеко, за испещренный молниями горизонт. И тогда разлаялись собаки. Зазвенели копыта, забренчало оружие. Дикие крики и свист вздымали волосы на головах разбуженных кметов, в панике вскакивающих с постелей, подпирающих кольями двери и оконные рамы. Вспотевшие руки сжимали рукояти топоров, черенки вил. Сжимали крепко. Но бесполезно. Террор, террор несся по деревне. Преследуемые или преследователи? Взбесившиеся от ярости или от ужаса? Пролетят, не задержат лошадей? Или же вот-вот осветится ночь огнем полыхающих крыш? Тише, тише, дети… Мама, это демоны? Это Дикий Гон? Привидения, вырвавшиеся из ада? Мама, мама! Тише, тише, дети! Это не демоны, не дьяволы. Хуже. Это люди. Надрывались собаки. Завывал ветер. Звенели подковы. Сквозь село и сквозь ночь мчалась разгульная ватага. *** Хотспорн влетел на пригорок, сдержал и развернул коня. Он был предусмотрительным и осторожным. Не любил рисковать, тем более что осторожность ничего не стоила. Он не торопился спускаться вниз, к речке, к почтовой станции. Предпочитал сначала как следует приглядеться. Около станции не было ни лошадей, ни телег, стоял там лишь один фургончик, запряженный парой мулов. На тенте виднелась надпись, которую Хотспорн издалека прочесть не мог. Но опасностью не пахло. Опасность Хотспорн учуять умел. Хотспорн был профессионалом. Он спустился на заросший кустарником и ивняком берег, решительно послал коня в реку, галопом прошел меж бьющих повыше седла всплесков воды. Ныряющие вдоль берега утки разлетелись с громким кряканьем. Хотспорн подогнал коня, через раскрытую заграду въехал во двор станции. Теперь уже можно было прочесть надпись на тенте фургона: «МЭТР АЛЬМАВЕРА, ИСКУСНИК ТАТУИРОВКИ». Каждое слово было намалевано другим цветом и начиналось с преувеличенно огромных, изящно изукрашенных букв. А на корпусе фургона, повыше переднего колеса, красовалась выведенная пурпурной краской небольшая стрела с раздвоенным наконечником. — С коня! — услышал он за спиной. — На землю, да поживее! Руки прочь от меча! Его поймали и беззвучно окружили: справа — Ассе в черной кожаной курточке, расшитой серебром, слева — Фалька в зеленом замшевом кафтанчике и берете с перьями. Хотспорн стянул капюшон, закрывавший лицо. — Ха! — Ассе опустил меч. — Это вы, Хотспорн. Я бы узнал, но меня обманул ваш воронок. — Но хороша кобылка! — восторженно сказала Фалька, сдвигая берет на ухо. — Черна и блестит как уголь, ни волоска посветлее. А стройна! Ух, красавица! — Да уж, такая вот досталась за неполные сто флоренов, — небрежно улыбнулся Хотспорн. — Где Гиселер? Внутри? Ассе кивнул. Фалька, зачарованно глядя на кобылу, пошлепала ее по шее. — Когда мчалась через воду, — она подняла на Хотспорна большие зеленые глаза, — то была словно настоящая кэльпи! Если б вынырнула из моря, а не из речки, не поверила бы, что это не настоящая кэльпи. — А ты, Фалька, когда-нибудь видела настоящую кэльпи? — На картинке. — Девушка вдруг погрустнела. — А, чего болтать-то. Пошли в дом. Гиселер ждет. *** У окна, дающего немного света, стоял стол. На столе, опираясь о крышку локтями, полулежала Мистле, совершенно голая ниже пояса. На ней не было ничего, кроме черных чулок. Между нескромно раздвинутыми ногами копошился худой, длинноволосый тип в грязном халате. Это не мог быть никто иной, как только мэтр Альмавера, искусник татуировки, поскольку он-то как раз и был занят тем, что выкалывал на ляжке Мистле цветную картинку. — Подойди ближе, Хотспорн, — пригласил Гиселер, отодвигая табурет от дальнего стола, за которым сидел с Искрой, Кайлеем и Реефом. Двое последних, как и Ассе, тоже были одеты в черную телячью кожу, усеянную застежками, кнопками, цепочками и другими изысканными украшениями из серебра. «Какой-то ремесленник здорово подзаработал», — подумал Хотспорн. Крысы, когда на них находил стих и распирало желание помодничать, платили портным, сапожникам и шорникам воистину по-королевски. Ясное дело, они никогда не упускали случая сорвать с подвергшегося нападению человека одежду либо финтифлюшки, попавшиеся на глаза. — Вижу, ты нашел нашу цедулю в развалинах старой станции, — потянулся Гиселер. — Да что я, иначе б тебя тут не было. Надо признать, быстренько ты явился. — Потому как кобыла хороша, — вставила Фалька. — Поспорю, что и резвая! — Я ваше сообщение нашел. — Хотспорн не сводил глаз с Гиселера. — А как с моим? Дошло? — Дошло… — кивнул головой крысиный главарь. — Но… Но, чтоб не разводить… У нас тогда не было времени. А потом мы упились, и пришлось малость передохнуть. А позже другой нам путь вышел… «Говнюки», — подумал Хотспорн. — Короче говоря, ты поручение не выполнил? — Угу. Прости, Хотспорн. Некогда было… Но в другой раз, хо-хо. Обязательно! — Обязательно! — высокопарно подтвердил Кайлей, хоть никто его об этом не просил. «Чертовы безответственные говнюки. Перепились. А потом, ишь ты, другая дорога им вышла. К портняжкам за завитушками и цацками, не иначе!» — Выпьешь? — Благодарю. Нет. — А может, отведаешь этого? — Гиселер указал на стоящую среди бутылей и кубков разукрашенную лаковую шкатулочку. Хотспорн уже знал, почему глаза у Крыс так блестят, почему их движения такие нервные и быстрые. — Первоклассный порошок, — заверил Гиселер. — Не возьмешь щепотку? — Благодарю, нет. — Хотспорн многозначительно указал на кровяное пятно на полу и уходящий в каморку след на половиках, явно говорящий, куда и когда утащили труп. Гиселер заметил взгляд. — Один типчик тут больно шустрый собрался героя из себя строить, — фыркнул он. — Ну так Искре пришлось его маленько пожурить. Искра гортанно засмеялась. Сразу было видно, что наркотика они приняли сверх меры. — Да так пожурила, что он кровью захлебнулся, — похвалилась она. — Ну а тогда другие сразу поутихли. Это называется «террор»! Она, как обычно, была увешана драгоценностями, даже в крылышке носа красовалось колечко с бриллиантом. Она носила не кожу, а вишневого цвета кафтанчик с парчовым рисунком, уже достаточно знаменитый, чтобы считаться последним писком моды у золотой молодежи из Турна. Как, впрочем, и шелковый платочек, которым повязал голову Гиселер. Хотспорну уже доводилось слышать о девушках, которые стриглись «под Мистле». — Это называется «террор», — задумчиво повторил он, продолжая рассматривать кровавую полосу на полу. — А хозяин станции? А его жена? Сын? — Нет-нет, — поморщился Гиселер. — Думаешь, мы всех порубили? Что ты! В чулане их временно заперли. Теперь, как видишь, станция наша. Кайлей громко прополоскал рот вином, выплюнул на пол. Маленькой ложечкой набрал из шкатулки немного фисштеха, как они именовали наркотик, осторожно высыпал на послюнявленный кончик указательного пальца и втер себе в десну. Подал шкатулку Фальке, та повторила ритуал и передала порошок Реефу. Нильфгаардец отказался, занятый просмотром каталога цветных татуировок, и передал шкатулку Искре. Эльфка отдала ее Гиселеру, не воспользовавшись. — Террор, — буркнула она, щуря блестящие глаза и шмыгая носом. — Мы станцию держим под террором! Император Эмгыр весь мир так держит, а мы только эту халупу. Но принцип тот же! — А-а-а-а-а, хрен тя возьми! — взвыла на столе Мистле. — Ты гляди, чего колешь! Сделаешь еще раз так, я тебя так кольну! Насквозь пройдет! Крысы — кроме Фальки и Гиселера — расхохотались. — Коли ее, мэтр, коли, — добавил Кайлей. — Она промежду ног закаленная! Фалька грубо выругалась и запустила в него кубком. Кайлей увернулся. Крысы снова зашлись хохотом. — Стало быть, так. — Хотспорн решил положить конец веселью. — Станцию вы держите под террором. А зачем? Ежели отбросить удовольствие, проистекающее из терроризирования? — Мы здесь, — ответил Гиселер, втирая себе фисштех в десну, — вроде караул стоим. Кто сюда явится, чтобы коней сменить или передохнуть, того мы обдираем. Это удобнее, чем где на перекрестках или в чащобе при тракте. Хотя, как только что сказала Искра, принцип тот же. — Но сегодня, с рассвета, только этот нам попался, — вставил Рееф, показывая на Альмаверу, почти с головой скрывшегося между разведенными ляжками Мистле. — Голодранец, как всякий искусник, ничего у него не было, ну так мы его с его искусства обдираем. Киньте глаз, какой он способный к рисованию. Рееф натянул рукав и показал татуировку — обнаженную женщину, шевелящую ягодицами, когда он сжимал кулак. Кайлей тоже похвастался: вокруг его руки, повыше шипастого браслета, извивался зеленый змей с раскрытой пастью и пурпурным раздвоенным языком. — Со вкусом сделано, — равнодушно сказал Хотспорн. — И полезно при распознании трупов. Ничего у вас из грабежа не получилось, дорогие Крысы. Придется заплатить художнику за его искусство. У меня не было времени предупредить вас: вот уже семь дней, с первого сентября, знаком является пурпурная стрела с раздвоенным наконечником. Как раз такая намалевана на фуре. Рееф тихо выругался. Кайлей рассмеялся. Гиселер равнодушно махнул рукой. — Ничего не поделаешь. Оплатим ему иглы и краску. Пурпурная стрела, говоришь? Запомним. Если до утра еще такой со знаком стрелы появится, мы ему плохого не сделаем.