— Погодь, Кайлей, — сдержал его Гиселер. — Не горячись. Хотспорн, насколько мы его знаем, не привык трепаться зазря и чепуху молоть. Он привык знать, что и почему болтают. А значит, знает сам и нам скажет, откуда взялась столь неожиданная нильфгаардская милость. — Император Эмгыр, — спокойно сказал Хотспорн, — женится. Вскоре у нас в Нильфгаарде будет императрица. Потому и собираются объявить амнистию. Император, говорят, безмерно счастлив, ну, вот и другим отщипнуть желает толику этой безмерности. — В заднице у меня императорская безмерность, — торжественно провозгласила Мистле. — А амнистией я позволю себе не воспользоваться, потому как эта нильфгаардская милость что-то мне свежим запахом щепок отдает. Вроде бы кол заостряют, ха-ха! — Сомневаюсь, — пожал плечами Хотспорн, — чтобы это был обман. Тут вопрос политики. И большой. Большей, нежели вы, Крысы, или все здешнее разбойство, вместе взятое. В политике тут дело. — Это в какой же такой политике? — насупился Гиселер. — Я, к примеру, ни черта не понял. — Марьяж Эмгыра — дело политическое, и при помощи этого марьяжа могут быть решены многие политические проблемы. Император заключает персональную унию, чтобы еще сильнее сплотить империю, положить конец пограничным стычкам и распрям, обеспечить мир. Знаете, на ком он женится? На Цирилле, наследнице престола Цинтры! — Ложь! — рявкнула Цири. — Треп! Вранье! — На основании чего мазель Фалька осмеливается обвинять меня во лжи? — поднял на нее глаза Хотспорн. — А может, упомянутая мазель лучше проинформирована? — Еще как лучше-то! Наверняка! — Потише, Фалька, — поморщился Гиселер. — Когда тебя на столе в гузку кололи, так ты тихонько лежала, а теперь хорохоришься. Что еще за Цинтра такая, Хотспорн? Какая еще такая Цирилла? Почему все это навроде бы так уж важно? — Цинтра, — вмешался Рееф, отсыпая на палец порошок, — это маленькое государствишко на севере, за которое империя воевала с тамошними хозяевами. Три или четыре года тому прошло. — Верно, — подтвердил Хотспорн. — Имперские войска захватили Цинтру и даже перешли через Ярру, но потом вынуждены были ретироваться. — Потому что получили трепку под Содденским Холмом, — буркнула Цири. — Ретировались так, что чуть было портки не растеряли. Драпали, вот что. — Мазель Фалька, как я вижу, знакома с новейшей историей. Похвально, похвально. В столь юном возрасте. Дозволено мне будет спросить, где мазель Фалька ходила в школу? — Не дозволено! — Хватит! — снова напомнил Гиселер. — Давай о Цинтре, Хотспорн, и об амнистии. — Император Эмгыр, — сказал купец, — решил создать из Цинтры плющевое государство… — Сплющенное? Это что еще за штука? — Не сплющенное, а плющевое, несамостоятельное. Как плющ, который не может существовать без могучего ствола, вокруг которого обвивается. А стволом этим, разумеется, будет Нильфгаард. Такие государства уже имеются. Возьмем, к примеру, Метинну, Мехт, Туссент… Там правят местные династии. Как бы правят, разумеется. — Это называется органическая автономия, — похвалился Рееф. — Я слышал. — Однако проблема Цинтры оказалась сложнее. Тамошняя королевская линия угасла… — Угасла?! — Из глаз Цири, казалось, вот-вот сыпанутся зеленые искры. — Хорошо же она угасла! Нильфгаардцы прикончили королеву Калантэ! Пришили самым обычным манером! Это ты называешь «угасла»? — Признаю, — Хотспорн жестом сдержал Гиселера, собиравшегося снова отчитать Цири за вмешательство, — что мазель Фалька явно поражает нас своими обширными не по возрасту познаниями. Королева Калантэ действительно погибла во время войны. Погибла, как считалось, и ее внучка Цирилла, последнее звено в королевской линии. Получалось, что Эмгыру не из чего было слепить эту, как мудро заметил милсдарь Рееф, органическую автономию, в смысле, конечно, ее ограниченной автономности. Но тут неожиданно, как бы ни с того ни с сего, отыскалась вышеименованная Цирилла. — Сказочки, понимаешь, какие-то, — фыркнула Искра, опираясь о плечо Гиселера. — Действительно, — кивнул Хотспорн. — Немного, надобно признать, смахивает на сказку. Говорят, злая чародейка держала Цириллу где-то взаперти на дальнем севере, в магических узах. Но Цирилле удалось сбежать и попросить убежища в Империи. — Все это одна огромная, чертовская, неправдивая неправдивость, болтовня и глупость! — разоралась Цири, потянувшись трясущимися руками к шкатулочке с фисштехом. — Император же Эмгыр, если верить молве, — продолжал не сбитый с толку Хотспорн, — как только ее увидел, влюбился без ума и жаждет взять в жены. — Соколица права, — твердо сказала Мистле, подтверждая свои слова ударом кулака по столу. — Все это чертовы бредни! Никаким чертовым чертом не могу понять, о чем тут говорят. Одно ясно: строить на этой дури надежду на нильфгаардскую милость было бы еще большей дурью. — Верно! — поддержал ее Рееф. — Какое нам дело до императорского жениховства? Хоть с кем хошь император окрутится, нас завсегда будет невеста ждать. Из пеньки сплетенная! — Не в ваших шеях дело, дорогие Крысы, — напомнил Хотспорн. — Это политика. На северных рубежах Империи ширятся восстания, бунты и волнения, особенно в Цинтре и ее округе. А возьми император в жены наследницу Цинтры, так Цинтра успокоится. Если будет торжественно объявлена амнистия, то бунтующие партии спустятся с гор, перестанут рвать Империю и чинить беспорядки. Да и вообще, если цинтрийка взойдет на императорский престол, то бунтовщики вступят в императорскую армию. А вы знаете, что на севере за Яррой продолжаются войны, каждый солдат на счету. — Ага! — выкрикнул Кайлей. — Теперь я понял! Вон она какая амнистия! Дадут тебе на выбор: вот кол острый, вот императорские цвета. Или кол в жопу, или цвета на горбушку. И на войнючку, подыхать за империю. — На «войнючке», — медленно сказал Хотспорн, — действительно бывает по-всякому, как в той песенке. То бишь, на войне как на войне! В конце концов, не каждому достанется воевать, дорогие Крысы. Возможно, конечно, после выполнения условий амнистии, то есть явки с повинной, будет введен некий род… альтернативной службы. — Чего-чего? — Я знаю, в чем дело. — Зубы Гиселера на мгновение сверкнули на загорелом, синеватом от бритья лице. — Купеческая гильдия, дети мои, пожелает приветить нас. Приютить и обласкать. Как матушка родная. — Как курвина мать, скорей, — буркнула себе под нос Искра. Хотспорн сделал вид, будто не слышал. — Ты совершенно прав, Гиселер, — сказал он холодно. — Гильдия может, если захочет, дать вам работу. Официально, в виде альтернативной службы в армии. Дать защиту. Официально и взамен. Кайлей хотел что-то сказать. Мистле тоже хотела что-то сказать, но быстрый взгляд Гиселера заткнул рты обоим. — Передай гильдии, Хотспорн, — сказал ледяным тоном атаман Крыс, — что за предложение мы благодарим. Мы подумаем, поразмыслим, обсудим. Посоветуемся, как поступить. Хотспорн встал. — Я еду. — Сейчас, в ночь? — Переночую в селе. Тут мне как-то не с руки. А завтра прямиком на границу с Метинной, потом главным трактом в Форгехам, где пробуду до Эквинокция, а может быть, и подольше. Потому что там буду ожидать тех, кто уже подумал, размыслил, обсудил, посоветовался и готов явиться, чтобы под моим присмотром ожидать амнистии. Да и вы тоже очень-то не тяните с раздумьями и размышлениями. Добром советую, потому что Бонарт вполне может и решительно готов опередить амнистию. — Ты все время пугаешь нас Бонартом, — медленно сказал Гиселер, тоже поднимаясь. — Можно подумать, будто эта стервь уже за порогом… А он, верно, еще за горами, за лесами, за синими морями… — …в Ревности, — спокойно докончил Хотспорн. — На постоялом дворе «Под головой химеры». Милях в тридцати отсюда. Если б не ваши выкрутасы над Вельдой, вы наверняка наткнулись бы на него уже вчера. Но вас это не волнует, знаю. Ну, бывай, Гиселер. Бывайте, Крысы. Мэтр Альмавера, я еду в Метинну и люблю компанию в пути… Что вы сказали, мэтр? Охотно? Так я и думал. Ну, стало быть, упаковывайте свои причиндалы. Заплатите мэтру, Крысы, за его художества. *** Почтовая станция пропахла жареным луком и картофельным супом, который готовила жена хозяина, временно выпущенная из чуланного заточения. Свеча на столе фукала, пульсировала и раскачивала хвостиком пламени. Крысы наклонились над столом так, что огонек грел их почти соприкасающиеся головы. — Он в Ревности, — тихо говорил Гиселер. — На постоялом дворе «Под головой химеры». Точно день езды отсюда. Что вы об этом думаете? — То же, что и ты, — проворчал Кайлей. — Едем туда и прикончим сукина сына. — Отомстим за Вальдеса, — сказал Рееф. — И Мухомора. — И нечего, — прошипела Искра, — разным там Хотспорнам тыкать нам в глаза чужими делами и прытью. Пришьем Бонарта, этого трупоеда, оборотня. Приколотим его башку над дверьми кабака, чтобы названию соответствовало! И чтоб все знали, что никакой он не волевой, а обычный смертный был, как все другие, и что вообще сам на тех, что посильнее, нарвался. Сразу станет видно, чья ганза покрепче всех будет от Кората до Переплюта! — На ярмарках станут о нас песни распевать! — запальчиво бросил Кайлей. — Да и по замкам тоже! — Поехали. — Ассе хлопнул по столу рукой. — Едем и прикончим стервятника. — А уж потом, — задумался Гиселер, — поразмыслим о хотспорновской амнистии… О гильдии… Ты чего морду кривишь, Кайлей, ровно клопа разгрыз? На пятки нам наступают, а зима приближается. Я так думаю, Крысяты: перезимуем, погреем задницы у камина, амнистией от холода прикрывшись, амнистийное теплое пивко потягивая. Перетерпим с этой амнистией нормально и толково… как-нибудь до весны. А весной… Как травка из-под снега выглянет… Крысы рассмеялись в один голос, тихо, зловеще. Глаза горели у них, как у настоящих крыс, когда те ночью, в темном закоулке подбираются к раненному, не способному защищаться человеку. — Выпьем, — сказал Гиселер. — Бонарту на погибель! Похлебаем супчика и спать. Отдохнуть надо, потому как до зари двинем. — Ясно, — фыркнула Искра. — Берите пример с Мистле и Фальки, те уж час как в постели. Жена хозяина почтовой станции задрожала у чугуна, слыша от стола тихий, злой, отвратный хохот. *** Цири подняла голову, долго молчала, засмотревшись на едва тлеющее пламечко каганка, в котором уже догорал остаток фитиля. — Тогда я выскользнула из станции, будто воровка, — продолжила она рассказ. — Под утро, в полной темноте. Но не сумела убежать незаметно. Когда я вставала с постели, проснулась Мистле. Прихватила меня в конюшне, где я седлала коня. Не выдала удивления. И вовсе не пыталась меня удержать… Начинало светать. — Да и сейчас уже недалеко до рассвета, — зевнул Высогота. — Пора спать, Цири. Завтра продолжишь. — Может, ты и прав. — Она тоже зевнула, встала, сильно потянулась. — У меня глаза слипаются. Но в таком темпе, отшельник, я никогда не докончу. Сколько вечеров прошло? Никак не меньше десяти. Боюсь, на весь рассказ потребуется тысяча и одна ночь. — У нас есть время, Цири. Много времени.