Никогда не сомневался, что именно эти слова будут последними, которые я услышу. Рядом со мной над пустотой парила богиня Стикс. Ее пурпурно-черное платье казалось частицей самого Хаоса. Волосы облаком окружали ее прекрасное сердитое лицо. Меня не удивило, что она свободно живет здесь, в месте, куда другие боги боятся даже сунуться. Стикс была не только хранительницей нерушимых клятв – она была воплощением Реки Ненависти. А любой подтвердит, что ненависть – самое долговечное из чувств, оно одним из последних отправляется в небытие. «Я же говорила». Конечно говорила. Много месяцев назад в Лагере полукровок я дал неосторожный обет. Поклялся рекой Стикс, что не буду играть музыку и пользоваться луком, пока снова не стану богом. Я нарушил оба условия, и с тех пор богиня Стикс неотступно следила за мной, осеняя трагедиями и разрушением каждый мой шаг. И теперь мне пришло время заплатить последнюю цену – меня вычеркнут из реальности. Я думал, Стикс отцепит мои пальцы от обсидианового края и, насмешливо показав мне язык, отправит меня вниз, навстречу океану туманной гибели. К моему удивлению, Стикс продолжила говорить. – Ты выучил урок? – спросила она. Будь я не так слаб, я бы, наверное, рассмеялся. Выучил, еще как. И продолжал учить. В тот миг я понял, что все эти месяцы неправильно думал о Стикс. Это не она насылала на меня неприятности – я сам был их причиной. Не она устраивала мне проблемы – проблема была во мне. Она всего-навсего указывала на мою безответственность. – Да, – жалко проговорил я. – Пусть поздно, но я его усвоил. Милосердия я не ждал. И помощи, конечно, тоже. Мой мизинец соскользнул с края. Еще девять пальцев – и я упаду. Темные глаза Стикс внимательно изучали меня. Она не то чтобы злорадствовала – скорее походила на учительницу фортепиано, шестилетний ученик которой наконец сумел сыграть песенку «Сияй, сияй, маленькая звездочка». – Тогда держись за него, – сказала она. – За что, за край? – пробормотал я. – Или за усвоенный урок? Стикс издала звук, почти неуместный на краю Хаоса: она весело рассмеялась. – Думаю, тебе самому придется решить. – С этими словами она превратилась в дымок, который полетел вверх, к беззаботным просторам Эреба. Мне бы тоже хотелось взлететь. Но, увы, даже здесь, на грани небытия, я подчинялся законам гравитации. По крайней мере, я победил Пифона. Ему никогда больше не восстать. Я могу спокойно умереть, зная, что друзьям ничего не угрожает. Оракулы восстановлены. Будущее зовет к свершениям. Что же случится, если Аполлон будет стерт из реальности? Возможно, Афродита права. Одиннадцать олимпийцев – уже много. Гефест может устроить из этого реалити-шоу «Одиннадцати достаточно»[42]. Подписки на его стриминговый сервис будут зашкаливать. Почему же я не сдаюсь? Я упрямо цепляюсь за край. Соскользнувший мизинец снова нашел опору. Я пообещал Мэг, что вернусь к ней. Я не давал клятвы, но это и неважно. Если я так сказал – я должен это сделать. Может быть, именно этому пыталась научить меня Стикс: дело не в том, как громко ты клянешься и какие священные слова произносишь. А в том, намереваешься ли ты в самом деле исполнить обещание. От этого зависит, стоит ли вообще его давать. «Держись, – сказал я себе. – И за камень, и за этот урок». Мои руки, кажется, стали более осязаемыми. Тело – более реальным. Линии света начали сливаться, и в какой-то момент меня словно опутала сетка из чистого золота. Что это было: дающая надежду иллюзия или я и правда сумел подтянуть себя вверх? Первая неожиданность: я проснулся. С теми, кто растворился в Хаосе, такого обычно не происходит. Вторая неожиданность: надо мной склонилась моя сестра Артемида, улыбка которой сияла как полная луна накануне осеннего равноденствия. – Долго ты, – сказала она. Всхлипнув, я поднялся и крепко обнял ее. У меня больше ничего не болело. Я чувствовал себя прекрасно. Я чувствовал… я едва не подумал, что чувствую себя снова собой, но теперь не совсем понимал, что это значит. Я снова был богом. Долгое время моим заветным желанием было вернуть себе прежние силы. Но вместо ликования я плакал на плече у сестры. Мне казалось, что если я отпущу Артемиду, то снова рухну в Хаос. Огромные куски моей личности потеряются, и я никогда не соберу их снова. – Ну-ну, будет. – Она неловко погладила меня по спине. – Хватит, малыш. Теперь все хорошо. Ты справился. – Она осторожно высвободилась из моих объятий. Моя сестра не любит обнимашек, но она позволила мне держать ее за руки. Ее спокойствие помогло мне унять дрожь. Мы сидели рядышком на кушетке в греческом стиле в покоях из белого мрамора, к которым прилегала терраса с колоннами. Оттуда открывался вид на Олимп – просторный город богов, расположенный на вершине горы высоко над Манхэттеном. Из садов доносились ароматы жасмина и жимолости. Вдали слышалось неземное пение Девяти Муз – наверное, они давали свой обычный обеденный концерт на агоре. Я и правда вернулся. Я осмотрел себя. На мне не было ничего, кроме простыни, накинутой ниже пояса. У меня была бронзовая, идеальной формы грудь. На мускулистых руках больше не было шрамов, под кожей не светились огненные линии. Я был прекрасен, и от этого стало грустно. Эти шрамы и синяки дались мне таким трудом. Все страдания, перенесенные мной и моими друзьями… Вдруг до меня дошло, что сказала сестра: «Долго ты». Задыхаясь от отчаяния, я спросил: – Сколько? Серебряные глаза Артемиды всмотрелись в мое лицо: она словно пыталась понять, как сильно пострадал мой разум после пребывания в облике человека. – Ты о чем? Я знал, что у бессмертных не бывает панических атак. И все же мою грудь сдавило. Сердце качало ихор слишком быстро. Я понятия не имел, сколько времени ушло на то, чтобы я снова стал богом. С момента, когда Зевс ударил меня молнией в Пантеоне, до минуты, когда я, уже смертный, рухнул на Манхэттен, прошло полгода. А мой восстановительный сон вполне мог длиться годы, десятки, сотни лет. Может быть, все, кого я знал на земле, уже умерли. Этого я бы не вынес. – Сколько я был без сознания? Какой сейчас век? Артемида ответила не сразу. Зная ее, могу предположить, что ей очень хотелось расхохотаться, но, услышав мой горестный тон, она милостиво передумала. – Не волнуйся, брат, – сказала она. – С вашей схватки с Пифоном прошло всего две недели. Борей, Северный Ветер, не смог бы выдохнуть с той же силой, как я в тот момент. Я сел ровно и отбросил простыню: – А что мои друзья? Они подумают, что я умер! Артемида усердно рассматривала потолок. – Не волнуйся. Мы… я… явила им знаки, очевидно свидетельствующие о твоем успехе. Они знают, что ты снова вознесся на Олимп. А теперь, прошу, надень на себя что-нибудь. Я твоя сестра, но не желаю больше созерцать этот вид. – Пфф! Я прекрасно знал, что она просто дразнит меня. Божественные тела – образец совершенства. Поэтому античные скульпторы и изображали нас обнаженными: такую безупречность просто невозможно прятать под одеждой. Но я согласился с ее желанием. Мне было неловко и неудобно в этом облике, словно меня посадили за руль «Роллс-Ройса», а страховку на машину не оформили. В скромном Лестере экономкласса было куда комфортнее. – Я… э… Да. – Я окинул взглядом помещение. – А тут есть шкаф или… Она все-таки не смогла сдержать смех: – Шкаф. Какая прелесть! Просто пожелай быть одетым, младший братик. – Я… а… – Я знал, что она права, но был так растерян, что даже не стал отвечать на «младшего братика». Я слишком привык не полагаться на божественную силу. Было страшно даже пробовать: вдруг не получится. Или вдруг я случайно превращу себя в верблюда. – Ну хорошо, – согласилась Артемида. – Давай помогу. Она взмахнула рукой – и на мне оказалось серебряное платье до колен, какие носят последовательницы моей сестры, и сандалии на шнуровке. Что-то мне подсказывало, что на голове у меня диадема. – Хм. Может, что-нибудь не в стиле Охотниц? – А по-моему, тебе идет. – Уголок ее рта дернулся. – Но как скажешь. Вспышка серебряного света – и на мне уже белый мужской хитон. Если подумать, этот предмет одежды мало чем отличался от платьев Охотниц. Сандалии остались те же. На голове у меня вместо диадемы теперь, видимо, был лавровый венец, но и они достаточно похожи. Странные гендерные конвенции. Но я решил, что подумаю над этой загадкой в другой раз. – Спасибо, – поблагодарил я. Сестра кивнула: – Остальные ждут в тронном зале. Ты готов? Я вздрогнул, хотя физически не мог чувствовать холод. Остальные. Я вспомнил сон о тронном зале, когда остальные олимпийцы делали ставки на мой успех и поражение. Интересно, много ли они проиграли. И что мне им сказать? Я больше не чувствовал себя одним из них. Я и не был одним из них.