То непутём Мяукал он котенком; И, словом, разогнал всех птиц своим пеньём. Мой милый Скворушка, ну что за прибыль в том? Пой лучше хорошо щегленком, Чем дурно соловьем. Пруд и река[75] «Что это? – говорил Реке соседний Пруд. — Как на тебя ни взглянешь, А воды всё твои текут! Неужли-таки ты, сестрица, не устанешь? Притом же, вижу я почти всегда, То с грузом тяжкие суда, То долговязые плоты ты носишь, Уж я не говорю про лодки, челноки: Им счету нет! Когда такую жизнь ты бросишь? Я, право, высох бы с тоски. В сравнении с твоим как жребий мой приятен! Конечно, я не знатен, По карте не тянусь я через целый лист, Мне не бренчит похвал какой-нибудь гуслист. Да это, право, все пустое! Зато я в илистых и мягких берегах, Как барыня в пуховиках, Лежу и в неге, и в покое; Не только что судов Или плотов Мне здесь не для чего страшиться: Не знаю даже я, каков тяжел челнок; И много, ежели случится, Что по воде моей чуть зыблется листок, Когда его ко мне забросит ветерок. Что беззаботную заменит жизнь такую? За ветрами со всех сторон, Не движась, я смотрю на суету мирскую И философствую сквозь сон». «А, философствуя, ты помнишь ли закон, — Река на это отвечает, — Что свежесть лишь вода движеньем сохраняет? И если стала я великою рекой, Так это оттого, что, кинувши покой, Последую сему уставу. Зато по всякий год Обилием и чистотою вод И пользу приношу, и в честь вхожу и в славу, И буду, может быть, еще я веки течь, Когда уже тебя не будет и в помине И о тебе совсем исчезнет речь». Слова ее сбылись: она течет поныне; А бедный Пруд год от году все глох, Заволочён весь тиною глубокой, Зацвел, зарос осокой И наконец совсем иссох. Так дарование без пользы свету вянет, Слабея всякий день, Когда им овладеет лень И оживлять его дея́тельность не станет. Тришкин кафтан[76] У Тришки на локтях кафтан продрался. Что долго думать тут? Он за иглу принялся: По четверти обрезал рукавов — И локти заплатил. Кафтан опять готов;