И, как на смех, Тут Мишка очутился. Ан вышел грех: Мой Мишка потаскал весь мед в свою берлогу. Узнали, подняли тревогу, По форме нарядили суд, Отставку Мишке дали И приказали, Чтоб зиму пролежал в берлоге старый плут. Решили, справили, скрепили; Но меду всё не воротили. А Мишенька и ухом не ведет: Со светом Мишка распрощался, В берлогу теплую забрался И лапу с медом там сосет Да ý моря погоды ждет. Крестьянин и смерть[83] Набрав валежнику порой холодной, зимной, Старик, иссохший весь от нýжды и трудов, Тащился медленно к своей лачужке дымной, Кряхтя и охая под тяжкой ношей дров. Нес, нес он их и утомился, Остановился, На землю с плеч спустил дрова долой, Присел на них, вздохнул и думал сам с собой: «Куда я беден, боже мой! Нуждаюся во всем; к тому ж жена и дети, А там подушное, боярщина, оброк… И выдался ль когда на свете Хотя один мне радостный денек?» В таком унынии, на свой пеняя рок, Зовет он Смерть: она у нас не за горами, А за плечами. Явилась вмиг И говорит: «Зачем ты звал меня, старик?» Увидевши ее свирепую осанку, Едва промолвить мог бедняк, оторопев: «Я звал тебя, коль не во гнев, Чтоб помогла ты мне поднять мою вязанку». Из басни сей Нам видеть можно, Что как бывает жить ни тошно, А умирать еще тошней. Подагра и паук Подагру с Пауком сам ад на свет родил: Слух этот Лафонтен по свету распустил. Не стану я за ним вывешивать и мерить, На сколько правды тут, и как, и почему; Притом же, кажется, ему Зажмурясь в баснях можно верить. И, стало, нет сомненья в том, Что адом рождены Подагра с Пауком. Как выросли они и подоспело время Пристроить деток к должностям (Для доброго отца большие дети – бремя, Пока они не по местам!), То, отпуская в мир их к нам, Сказал родитель им: «Подите Вы, детушки, на свет и землю разделите! Надежда в вас большая есть, Что оба вы мою поддержите там честь И оба людям вы равно надоедите.