— Я была пьяна, — объяснила я. — Ясно, — сказала она. Джина заметила фоторамку лицом вниз на каминной полке, встала и подняла фотографию. Затем вновь села на диван и стала смотреть на меня своим непостижимым взглядом. Я отвернулась. — Как вы? — спросила я, потому что Пейдж или тот, кто знает Джину, мог бы задать такой вопрос. А еще и правда хотела знать. — А как ты думаешь? — Да, глупый вопрос. — Особенно глупый от тебя, — сказала она. — Я полагаю, вы приехали, чтобы побыть в одиночестве. — Я приехала, чтобы сбежать от мужа. — Зачем? — На меня давит и его чувство вины, и мое, — сказала Джина. Из-за постоянной резкости в ее голосе я растеряла все дружеские чувства, которые испытывала заочно. На фотографиях она выглядела добрее. Чайник засвистел. Джина вздрогнула — нервы взвинчены! — и подошла к плите. — Не желаешь ли чашку чая? — спросила она до странного деловито. — Хорошо. — Мята или ромашка? — Мята. Она налила две чашки чая, передала одну мне и села на то же место. — Я хотела с тобой познакомиться, — сказала Джина. — Хотя Лен полагает, что зря. — Я тоже хотела с вами встретиться. — Лгунья. Я не нашлась с ответом. Отхлебнув чаю, я обожгла язык. — Где будешь праздновать День благодарения? — спросила она. Последние восемь лет мы устраивали ужин у Дюбуа. Для меня это всегда был худший день в году, не считая Рождества и моего фальшивого дня рождения. — Не знаю, — ответила я. — А вы? — Мы поедем в гости к моей сестре, — сказала Джина. — Что ж… Какое-то время мы молча пили чай, а я искала предлог, чтобы уйти посреди ночи. — Чувствуешь себя виноватой? — спросила Джина. — Постоянно, — ответила я. — Хорошо. Радиатор бряцал, как плохо настроенный музыкальный инструмент, в комнату проникал жар, но от ее ответа я похолодела. Видимо, Пейдж была девушкой ее погибшего сына, которая рассталась с Тоби перед его самоубийством. — Ты не виновата, я знаю, — сказала Джина. — Правда? — спросила я. Зачем Пейдж могла приехать в загородный домик? — Как вы познакомились? — спросила Джина. — Он никогда не говорил? — Я никогда не спрашивала. — Ясно. — Так как вы познакомились? В женщине передо мной читались тьма и жесткость. Видя такого масштаба горе и гнев, я вспомнила о давно забытых событиях и людях. Как же Пейдж познакомилась с Тоби? — В баре. — Скажи я, что на вечеринке, она могла бы спросить, на какой вечеринке. Скажи я, что на занятиях, меня погубило бы незнание деталей. — В баре, — повторила Джина так, будто у нее во рту остался неприятный привкус. — Да, банально. — Вся эта ситуация банальна. Ее голос стал резким, как острие меча, глаза превратились в темные полумесяцы. — Что он в тебе нашел? Вопрос был мне до боли знаком. Раньше я сама себя спрашивала, что он во мне нашел. Позже мне пришлось задать более важный вопрос: а что я нашла в нем? — Не знаю, — ответила я. — Наверное, у тебя умопомрачительные сиськи, — сказала Джина. — Что? Ее слова прозвучали как удар кнута. Я больше не понимала, как себя вести. — У тебя нет ничего, кроме юности. Ты — просто оболочка. Ты пустая внутри, как будто тебя захватили пришельцы. Меня словно ударили в живот. Мое лицо побагровело, глаза наполнились слезами. Я пошла в спальню и стала одеваться. Я больше не могла выдавать себя за реального человека, не вырезав из души последний кусок своего «я». Все, что сказала Джина, было правдой, хотя она говорила с кем-то другим. Джина последовала за мной в спальню и смотрела, как я натягиваю одежду. — Ты уходишь? — Да. — Я же сказала, ты можешь остаться. — Все нормально. Мне нужно идти. Я запихнула одежду в сумку и осмотрелась — не осталось ли чего-то, что может меня выдать. Два слова крутились на повторе в моей голове. Вон. Отсюда. Я сняла с кольца ключ от домика и оставила его на столе. Затем обернулась и посмотрела на Джину, открывая входную дверь. — Мне очень жаль. — Почему тебе жаль? — спросила она с неподдельным любопытством. — Мне жаль вашего сына, — ответила я. — Моего сына? Почему? Ты его не знала. Она говорила образно? Или я не угадала, кто такая Пейдж? Я шагнула на крыльцо. Мой «Джип» стоял всего в нескольких шагах. Десять шагов, и я на свободе. — Я сожалею о вашей утрате, — сказала я, спускаясь с крыльца. — Только об этом ты сожалеешь? — Я сожалею о многом.