— Успех! — прошипела Сорая. — Я — не то что он, я не сижу сложа руки, предоставив другим сражаться с шурави, и не жду, когда все успокоится, чтобы занять удобное правительственное кресло. Учителям, может быть, не так много платят, но это мое призвание. И кстати, работать в школе куда лучше, чем жить на пособие! — Услышь он тебя сейчас, слова бы с тобой не вымолвил во всю оставшуюся жизнь. — Не волнуйся. — Сорая нервно комкала салфетку. — Его самолюбие не пострадает. Летом 1988 года, за полгода до вывода советских войск из Афганистана, я закончил свой первый роман. Действие его происходило в Кабуле, сюжет вертелся вокруг взаимоотношений отца и сына. Пишущая машинка — подарок генерала — очень мне пригодилась. Я разослал заявки в десяток литературных агентств и был просто ошеломлен, когда в августе получил ответ. Одно агентство из Нью-Йорка просило прислать полный текст. Рукопись я отправил на следующий же день, Сорая поцеловала заботливо упакованные страницы, а Хала Джамиля настояла на том, чтобы возложить на них Коран, и дала обет совершить назр в мою честь (то есть заколоть барана и раздать мясо бедным), если книгу издадут. — Только не назр, прошу вас, Хала-джан. — Я поцеловал ее в щеку. — Хватит и закята. Можно просто дать деньги нуждающимся. Не надо убивать овцу. Через шесть недель мне позвонил из Нью-Йорка человек по имени Мартин Гринволт и сообщил, что берется представлять мои интересы. Об этом я рассказал только Сорае. — Только учти: хотя у меня теперь есть свой литературный агент, это еще не значит, что меня опубликуют. Мартин продаст роман, вот тогда и отпразднуем. Через месяц позвонил Мартин с известием, что публикация не за горами. Сорая чуть не заплакала от восторга, когда узнала об этом. Мы пригласили на торжественный ужин тестя и тещу. Хала Джамиля приготовила кофта — мясные шарики с рисом — и ферни. Генерал со слезами на глазах сказал, что гордится мной. Когда родители жены удалились, мы откупорили бутылку дорогого мерло. Генерал не одобрял, когда женщины пили вино, и Сорая никогда не пила в его присутствии. — Я так рада за тебя, — подняла свой бокал Сорая. — Кэка тоже бы порадовался. — Знаю, — сказал я. Как мне хотелось, чтобы отец был сейчас с нами! Сорая уснула — вино всегда нагоняло на нее сонливость, а я вышел на балкон подышать холодным осенним воздухом. Мне припомнились теплые ободряющие слова, которые написал мне Рахим-хан, когда прочел мой первый рассказ. Мне вспомнился Хасан: «Когда-нибудь, Иншалла, ты будешь великим писателем, твои рассказы будут читать люди во всем мире». Как великодушна ко мне судьба, подарившая такое счастье! Только вот заслуживаю ли я его? Книга вышла летом следующего, 1989, года, и издательство отправило меня в рекламную поездку по пяти городам. Среди американских афганцев я сделался чуть ли не знаменитостью. В том же году шурави окончательно вывели свои войска из Афганистана. Но время славы для моей родины не настало — война разгорелась с новой силой, на этот раз между моджахедами и марионеточным правительством Наджибуллы. Поток беженцев в Пакистан не уменьшился. В этот же год закончилась холодная война, пала Берлинская стена и пролилась кровь на площади Тянанмынь. На фоне таких событий Афганистан как-то отошел на второй план, возродившиеся было надежды генерала Тахери угасли, и карманные часы опять явились на сцену. А мы с Сораей начали всерьез подумывать о ребенке. Сама мысль о том, что я когда-нибудь стану отцом, вызывала во мне целый вихрь чувств. Здесь были страх и воодушевление, уныние и радость, все вместе. Что за отец из меня получится? Такой, как Баба? Хорошо бы. Хотя нет, не дай бог. Прошел год, а Сорая не беременела. Каждый месяц нес с собой очередные ожидания, а вслед за ними неизменно наступало разочарование. Сорая впадала в уныние, становилась нетерпеливой и раздражительной. Тонкие намеки Халы Джамили давно уже канули в прошлое. Теперь теща спрашивала открыто: «Ну так что? Когда я смогу возблагодарить Господа за своего маленького внука?» Генерал подобных вопросов — с его точки зрения, неприличных — никогда не задавал, но и его глаза как-то оживлялись, стоило Хале Джамиле завести разговор насчет ребенка. — Дай срок, и все получится, — сказал я как-то Сорае. — Срок? Целый год прошел, Амир! — Голос у моей жены дрожал. — Что-то у нас с тобой не так, я знаю. — Тогда идем к доктору. Доктор Розен, пухлый человек с меленькими ровными зубками, говорил по-английски с легким акцентом, в котором проскальзывало нечто восточноевропейское, пожалуй славянское. Его страстью были поезда — полки в кабинете были забиты книгами по истории железных дорог, всюду расставлены модели паровозов, на стенах висели картины, где составы мчались вдаль по высоким мостам мимо зеленых склонов, а над столом красовался девиз: ЖИЗНЬ — ЭТО ПОЕЗД, ЗАЙМИ СВОЕ МЕСТО. Перед нами он развернул целый план действий. Сперва обследование пройду я. — Мужчины проще устроены, — заявил доктор, барабаня пальцами по столешнице красного дерева. — У мужчины что мочеполовая, что голова… Все понятно, никаких тебе закавык. А вот дамы — другое дело. Господь Бог немножко перемудрил с вашим организмом. Интересно, он всем своим пациентам вворачивает насчет этой самой «мочеполовой»? — Как нам, оказывается, повезло! — саркастически произнесла Сорая. Доктор неестественно засмеялся и вручил мне пластиковую банку, а Сорае — направление на стандартный анализ крови. Мы обменялись рукопожатием. — Занимайте свои места, — напутствовал нас врач. Все обследования я прошел «на ура». А вот на Сораю обрушилась целая лавина разных лабораторных мучений: базальная температура тела, моча на все что угодно, кровь на все мыслимые гормоны, нечто, именуемое «мазок из шейки матки», и опять кровь, и снова моча. Сорае пришлось пройти «гистероскопию»: доктор Розен вставил ей в матку телескоп и все тщательно осмотрел. — Мочеполовая чистая, — констатировал он, сдирая с рук резиновые перчатки. Провалиться тебе с твоей «мочеполовой»! Долго ли, коротко, но все исследования были проделаны, процедуры соблюдены, и доктор объяснил нам, что ребенка-то мы зачать не можем, а почему — непонятно. И это довольно-таки распространенное явление. «Необъяснимое бесплодие» называется. И к нам стали применять разные терапевтические методы. Лекарство называлось «Кломифен», мы пили его на пару. Сорая прошла курс инъекций пролана «А». Когда это не помогло, доктор Розен порекомендовал нам искусственное оплодотворение. На этот счет мы получили вежливое письмо из местной «Организации поддержки здравоохранения», которая желала нам всего наилучшего и печально констатировала, что не в состоянии оплатить расходы. Тогда на экстракорпоральное оплодотворение был потрачен аванс, который я получил за роман. Процесс оказался длительным, сложным, нудным и ни к чему не привел. Убив многие месяцы на высиживание в приемных и чтение журналов вроде «Домашнего очага» и «Ридерс дайджест», на снимание-надевание бумажных одноразовых халатов и долгое пребывание в ледяных смотровых кабинетах под ярким светом неоновых ламп, на унизительно подробные разговоры с совершенно посторонними людьми о нашей сексуальной жизни, на уколы, мазки и баночки для мочи, мы вернулись к доктору Розену с его поездами. Дело было в марте 1991 года. Доктор побарабанил пальцами по столу и в первый раз произнес слово «усыновление». Всю дорогу домой Сорая проплакала. В конце недели мы отправились в гости к родителям жены и рассказали им последние новости. Разговор происходил на заднем дворе. Мы сидели на раскладных стульях и в ожидании, пока на решетке зажарится форель, попивали йогурт дуг. Хала Джамиля только что полила свои розы и недавно посаженную жимолость, аромат цветов смешивался с чадом рыбы. Теща то и дело наклонялась к Сорае, гладила дочь по голове и повторяла: — Все в руках Господа, бачем. Может быть, все еще уложится. Сорая даже не поднимала на нее глаза. Вид у жены был измученный. — Врач сказал, мы можем усыновить ребенка, — пробормотал я. При этих словах генерал беспокойно пошевелился и прикрыл гриль крышкой. — Это доктор так выразился? — Он сказал, это один из вариантов, — пояснила Сорая. Мы с ней уже говорили об усыновлении и дома, и в машине по пути сюда. — Знаю, это глупо и без смысла, — сказала мне Сорая, — но я ничего не могу с собой поделать. Я всегда мечтала, как возьму на руки существо, в жилах которого девять месяцев текла моя кровь, и однажды с удивлением и испугом узнаю в его глазах, в его улыбке себя или тебя. А без этого… я не права, да? — Нет, все верно. — Это очень эгоистично с моей стороны? — Вовсе нет. — Потому что если ты настаиваешь… — Даже не собираюсь. Какое может быть усыновление, если мы сами сомневаемся? Разве мы сможем полюбить чужого ребенка? Сорая прижалась щекой к боковому стеклу и молчала до самого дома родителей. Теперь за дело взялся генерал. — Бачем… это усыновление… не для нас, афганцев. Сорая устало посмотрела на меня и вздохнула. — Во-первых, ребенок вырастет и захочет узнать, кто его настоящие родители, — продолжал тесть. — И нельзя его за это осуждать. Порой они уходят из дома, где их вырастили, на поиски тех, кто дал им жизнь. Голос крови — страшная сила, бачем, не надо об этом забывать. — Я не хочу больше об этом говорить, — сухо произнесла Сорая. — Я буду краток. — Судя по взволнованному тону, генерал нацелился на небольшую речь. — Вот возьми хотя бы Амир-джана. Все мы прекрасно знали его отца, я был наслышан про его деда и прадеда, да что там, вся его родословная налицо. Потому-то, когда его отец — да покоится он с миром — пришел сватать сына, я не колебался ни секунды. И, поверь мне, его отец не стал бы просить твоей руки, если бы не знал, кто были твои предки. Кровь — могучая сила, сила, бачем, и вы не знаете, чью кровь принесет в ваш дом усыновленный. Для американцев все это неважно — они женятся по любви и не принимают в расчет ни доброго имени семьи, ни происхождения. Им легко брать в семью чужих детей. Ребенок здоров — и слава богу. Но мы-то не американцы, бачем. — Наверное, рыба уже готова, — сказала Сорая. Генерал остановил на ней свой взор и потрепал по коленке: — Радуйся, что у тебя хорошее здоровье и хороший муж. — А ты что скажешь, Амир-джан? — спросила Хала Джамиля. Я поставил свой стакан на оконный карниз к горшкам с геранью. — Я, пожалуй, соглашусь с генерал-сагибом. Тесть величественно наклонил голову и направился к грилю. И Сорая, и генерал высказывались против усыновления. Мне тоже был не по душе приемный ребенок, хотя и по своим причинам. Как видно, судьба надумала лишить меня радости отцовства за прегрешения. Как я мог противиться справедливому приговору? — Может быть, все еще утрясется, — говорила Хала Джамиля. А может, уже утряслось. Только не в мою пользу.