— Нет… — …поставили на колени… — Господи, нет… — …и выстрелили в затылок. — Нет… — Фарзана с криками кинулась на них… — Нет… — …и ее застрелили тоже. Потом талибы заявили, что это была самооборона. — Нет, нет, нет, — шептал я в отчаянии, позабыв все остальные слова. 1974-й год. Больничная палата. С Хасана сняли повязки после пластической операции. Баба, Рахим-хан, Али и я толпимся вокруг его койки. Хасан разглядывает свою губу в зеркальце, а мы ждем, что он скажет. Человек в камуфляже приставляет дуло калашникова к затылку Хасана. Звук выстрела разносится далеко. Хасан падает на землю, и его праведная душа отлетает прочь, словно воздушный змей. Смерть, смерть вокруг меня. А я по-прежнему жив и здоров. — Талибы вселились в дом, — бесстрастно произнес Рахим-хан. — Лица, вторгшиеся в чужое владение, изгнаны, все по закону. Убили кого-то? Самооборона. Никто не возражал, боялись. Разве можно рисковать всем ради двух ничтожных хазарейцев? — А что они сделали с Сохрабом? — Язык у меня заплетался. Приступ кашля скрутил Рахим-хана. Лицо у него сделалось малиновое, глаза налились кровью. — Говорят, отправили в приют где-то в Карте-Се, — прохрипел он, задыхаясь и старея на глазах. — Амир-джан, я вызвал тебя сюда, не только чтобы свидеться перед смертью. У меня к тебе есть дело. Я молчал, уже догадываясь, что он собирается сказать. — Хочу, чтобы ты поехал в Кабул, нашел Сохраба и привез сюда. Нужные слова в голову не приходили. Я ведь еще даже не освоился с известием, что Хасан убит. — Послушай. Среди моих пешаварских знакомых есть американцы, муж и жена, Томас и Бетти Колдуэлл, очень добрые люди. Они представляют небольшую благотворительную организацию, существующую на частные пожертвования. У них сиротский приют, в основном они занимаются афганскими детьми. У них чисто и безопасно и за детьми уход хороший, сам видел. Они уже сказали мне, что с радостью примут Сохраба. — Рахим-хан, ты, наверное, шутишь. — С детьми надо обращаться бережно, Амир-джан. Кабул и так полон беспризорников. Не хочу, чтобы Сохраб стал одним из них. — Рахим-хан, я не поеду в Кабул. Это немыслимо, невозможно. — Сохраб — очень талантливый мальчик. Здесь мы дадим ему новую жизнь, новую надежду, он попадет к любящим его людям. Томас-ага — очень хороший человек, а Бетти-ханум — отличный воспитатель. Видел бы ты, как они относятся к своим сироткам! — Но почему я? Найми кого-нибудь, пусть съездит в Кабул. Если дело за деньгами, я готов оплатить расходы. — Дело тут не в деньгах, Амир, — взревел Рахим-хан. — Ты оскорбляешь меня, человека при смерти! Когда это деньги были для меня на первом месте? И мы оба прекрасно знаем, почему я выбрал именно тебя. Я понял, о чем он. А лучше бы не понимать. — Послушай, у меня в Америке жена, дом, карьера. Кабул — опасное место, как я могу рисковать всем ради… — Слов мне опять не хватило. — Знаешь, мы как-то говорили о тебе с твоим отцом. Его очень беспокоило твое поведение. И он сказал мне: Рахим, из мальчика, который не может постоять за себя, вырастет мужчина, на которого нельзя будет положиться ни в чем. Оказывается, он был прав? Так и вышло? Я потупил глаза. — Я прошу тебя выполнить последнюю волю умирающего, — сурово проговорил Рахим-хан. Что называется, зашел с козырной карты. В воздухе повисло молчание. Какие слова я мог подобрать? А еще писатель. — Наверное, Баба был прав, — пробормотал я наконец. — Ты серьезно, Амир? — А ты так не думаешь? — В глаза ему я смотреть не мог. — Иначе я бы тебя сюда не пригласил. Я вертел на пальце обручальное кольцо. — Ты всегда был слишком высокого мнения обо мне, Рахим-хан. — А ты о себе — слишком низкого. — Рахим-хан передохнул. — Но есть и еще кое-что. Об этом ты не знаешь. — Рахим-хан, умоляю тебя… — Санаубар была Али не первой женой. Я вскинул на него глаза. — Его первая жена была хазареянка из Джагори. До твоего рождения было еще далеко. Они состояли в браке три года. — И при чем тут все это? — Детей у них не было, и через три года она ушла от Али, вышла замуж за доброго человека из Хоста и родила тому троих дочерей. Вот и все, что я хотел тебе сказать. Я начал понимать, к чему он клонит. Но я не желал больше об этом слышать. Главное — это Калифорния, обеспеченная жизнь, старый викторианский дом с остроконечной крышей, карьера писателя, любящие родственники. Все остальное — побоку. — Али был бесплоден, — пояснил Рахим-хан. — Как это? У него и Санаубар родился сын. И звали его Хасан. — Он не мог иметь детей. — А от кого же тогда Хасан? — Сам знаешь от кого. Мне казалось, я скатываюсь вниз по крутому склону, напрасно пытаясь ухватиться за траву и кусты ежевики. Комната качалась и кружилась у меня перед глазами. — Хасан знал? — Застывшие губы меня не слушались. Рахим-хан закрыл глаза и покачал головой. — Сволочи, — пробормотал я и вскочил на ноги. — Какие же вы все сволочи! Лживые мерзавцы! — Прошу тебя сесть. — Как вы могли скрывать это от меня? От него? — Подумай сам, Амир-джан. Ведь такой позор. Пошли бы сплетни, все было бы втоптано в грязь, и честь, и доброе имя. Проболтаться нам было никак нельзя, сам понимаешь. Рахим-хан протянул мне руку, но я оттолкнул ее и кинулся к выходу. — Амир-джан, не уходи. Я распахнул дверь. — А что меня здесь держит? Что ты мне еще поведаешь? Мне тридцать восемь лет, и вдруг ты мне сообщаешь такое, что все прожитые годы летят псу под хвост! Вся моя жизнь — одна сплошная ложь! Чем теперь ты утешишь меня? Тебе нечего мне сказать! С этими словами я пулей вылетел из комнаты. 18 Солнце почти село, окрасив небо в лиловые и малиновые тона. Дом, где жил Рахим-хан, остался далеко позади. В густой толчее вязли велосипеды и рикши. Рекламные щиты призывали покупать кока-колу и сигареты, на пестрых афишах пакистанских фильмов загорелые красавцы танцевали со страстными дамами на фоне цветущих лугов. В крошечной чайной, куда я вошел, дым стоял столбом. Спросив чаю, я сел на складной стул, откинулся назад, потряс головой, провел по лицу руками. Мне уже не казалось, что я куда-то лечу. Я словно проснулся в собственной кровати и обнаружил, что вся мебель в доме переставлена, привычная обстановка исчезла, все вокруг сделалось чужим и незнакомым и надо привыкать жить по-новому. Где были мои глаза? Ведь улик хватало. Баба пригласил доктора Кумара сделать Хасану пластическую операцию, Баба всегда делал подарки Хасану на день рождения. Что сказал мне отец, когда мы сажали тюльпаны и я заикнулся насчет новых слуг? Хасан останется с нами. Он здесь родился, здесь его дом, его семья. Да ведь Баба плакал, плакал, когда Али объявил, что они уходят от нас! Официант поставил передо мной чашку. Кольцо из медных шариков, каждый размером с орех, как бы сцепляло скрещивающиеся ножки стола, один шарик еле держался. Я нагнулся и завинтил его. Ах, если бы вот так же легко можно было исправить собственную жизнь! Я отхлебнул чернейшего чаю (давненько не пил такого) и попробовал отвлечься — заставил себя думать о Сорае, о генерале, о Хале Джамиле, о своем неоконченном романе. Передо мной сновали люди, из транзисторного приемника на соседнем столике звучал кавали ,[37] но ничто не занимало моего внимания. Образы прошлого поднимались в памяти. Вот Баба рядом со мной в машине после выпускного вечера. Как жалко, что Хасана нет сейчас с нами.