Мои поздравления, Ева! Мама. Я молилась о ее духовном перерождении. Она убила человека, потому что он ее унизил, поколебал ее образ Валькирии, безупречной девы-воительницы, обнажил ее слабость и желание любви. И она отомстила. Я написала ей, что оправдывать себя легко и что она так поступила, потому что чувствовала себя жертвой. Если бы она на самом деле была сильной, то перетерпела бы унижение. Только Иисус наделяет нас силой противостоять греховному искушению. В ответ она процитировала Люцифера из «Потерянного рая» Мильтона: Что из того, что мы побеждены? По-прежнему непобедимы воля С обдуманною жаждою отмщенья И ненависть бесстрашная, и дух, Не знающий вовеки примиренья[6]. Дядя Рэй учил меня шахматам по книжке «Уроки игры от Бобби Фишера». Сам он выучился еще во Вьетнаме. — Надо было как-то убить время, — пояснил он, тронув пальцами заостренный верх белой пешки. Он сам вырезал фигуры: вьетнамских королей, Будд вместо слонов, коней с точеными мордами и причесанными гривами. Трудно было вообразить, сколько месяцев он терпеливо выстругивал их швейцарским складным ножом под разрывы снарядов. Мне нравилась упорядоченность игры, холодный расчет, удовольствие размышления. Мы играли почти все вечера, когда Старр уезжала на собрания анонимных алкоголиков или кокаинистов или в группу по изучению Библии, а мальчишки смотрели телевизор. Дядя Рэй клал на ручку кресла трубку с травкой и курил, пока я обдумывала ход. В тот вечер мальчики смотрели документальный фильм о животных. Самый младший, Оуэн, сосал большой палец, держа в руках мягкого игрушечного жирафа, а Питер накручивал на палец прядь волос. Дейви пояснял братьям происходящее на экране: — Это Смоки, альфа-самец. Свет от телевизора отражался в стеклах его очков. Дядя Рэй смотрел на меня так, что сердце мое раскрывалось, точно лунный цветок. Я чувствовала его взгляд у себя на лице, шее, волосах, рассыпавшихся по плечам и меняющих цвет от картинки в телевизоре. Показывали снежные просторы и охотящихся парами волков со странными желтыми глазами. Я ощущала себя непроявленной фотографией — мой образ постепенно проступал под его взглядом. Волки вцепились в шею оленю, сбили его с ног. — Не надо! — Оуэн крепче сжал жирафа с разорванной шеей. — Закон природы, — заметил Дейви. — Полюбуйся! — указал Рэй слоном на экран. — Если бы Бог спас оленя, волк умер бы с голоду. Почему Он должен отдавать предпочтение одному человеку перед другим? Рэй так до конца и не смирился с моим крещением. — Хорошие страдают точно так же, как плохие. Можно быть святым-пресвятым и все равно подхватить чертову заразу или стать на противопехотную мину. — Хоть какая-то опора, — отозвалась я, двигая крестик по цепочке. — Компас и карта. — А что, если Бога нет? — Тогда притворяешься, что есть, — разницы никакой. Он потягивал трубку, наполняя комнату вонючим дымом. Я смотрела на доску. — А что говорит твоя мать? — «Более достойно — царить в Аду, чем быть слугою в Небе»[7]. — Вот это по мне! Я не стала уточнять, что она зовет его дядюшкой Эрни. В сетчатую дверь доносилась песня сверчков. Я откинула волосы и пошла слоном на b6, угрожая его коню. Он смотрел на мою голую руку, плечо, губы, и я расцветала при мысли, что впервые в жизни кто-то находит меня красивой. Я не считала это преступлением перед Иисусом — все хотят чувствовать себя любимыми. Под колесами захрустел гравий, «Торино» Старр въехал во двор. Раньше обычного. Я расстроилась. Рэй обращал на меня внимание, только когда ее не было дома, в остальное время я оставалась ребенком, как все. И что так рано? Обычно она до одиннадцати пила кофе с алкоголиками или обсуждала со старушками в церкви тринадцатый стих двадцатой главы Евангелия от Матфея. — Вот дерьмо! — Дядя Рэй быстро убрал травку и трубку, и в ту же секунду сетчатая дверь распахнулась и громко щелкнула электрическая мухобойка. Старр на секунду застыла у двери, оглядывая комнату. Мальчишки на диване завороженно глядели на экран. На ее лице появилось смущение, словно она сама не поняла, почему вернулась в неурочный час. Она уронила ключи, подняла их под взглядом дяди Рэя. Грудь чуть не вывалилась из глубокого овального выреза платья. Улыбнулась, скинула туфли, устроилась на подлокотнике кресла и поцеловала Рэя, лизнув ему ухо. — Отменили? — спросил он. Была моя очередь ходить, но он не обращал внимания. Она прижалась к его плечу, уперлась грудью ему в шею. — Просто надоело слушать их нытье, все эти треклятые истории. — Она взяла в руки моего белого коня. — Обожаю шахматы! Почему ты меня не научишь, Рэй, детка? — Я пытался, — проворковал он, поворачивая голову и целуя ее в грудь прямо у меня на глазах. — Не помнишь? Ты взбесилась и перевернула доску. — Он отобрал у нее коня и вернул его на е5. — Тогда я пила. — Могут ли белые взять черных за один ход? — повторил он вопрос из книги Бобби Фишера. — Всего за один? — Она щекотала ему нос прядью волос. — Как-то не очень весело! Я пошла резной фигуркой на f3: — Мат. Они целовались, а потом она велела мальчикам заканчивать и идти в постель, а сама увлекла дядю Рэя в спальню. Всю ночь, лежа в спальнике с брыкающимися мустангами и лассо, я слышала смех и стук их кровати о стену. И думала, ревнуют ли родные дочери своих матерей и отцов, противно ли им, когда отцы целуют матерей, мнут им грудь. Сжала собственную маленькую грудь, горячую из-за спальника, и представила, какой она покажется чьей-то руке, представила, что у меня такое тело, как у Старр. Она была существом другого биологического вида: тонкая талия, круглые, как грейпфрут, груди и такой же круглый зад. Я вообразила, как раздеваюсь и мужчина смотрит на меня, как дядя Рэй — на нее. До чего же жарко… Я расстегнула молнию, вытянулась сверху на горячей фланели. Она даже ничего не скрывает, совсем не по-христиански. Всегда самые коротенькие шорты, обтягивающие блузки, джинсы, врезающиеся в лобок. Хотелось, чтобы и меня так желали, касались меня, как дядя Рэй — ее, как Барри — моей мамы. Жаль, что Кароли не было дома. Она бы отпускала шуточки по поводу скрипящей кровати или дяди Рэя. «Того и гляди кондрашка хватит — все-таки почти пятьдесят, господи ты боже мой, если не помрет от натуги, считай, повезло! Они познакомились в клубе, когда Старр еще работала официанткой, а в такие места одни извращенцы и ходят!» Но Кароли по ночам пропадала. Вылезала в окно, как только Старр желала нам спокойной ночи, и отправлялась к друзьям на реку. Она никогда меня с собой не звала, и это задевало, хотя ее друзья мне все равно не нравились — злобно смеющиеся девчонки и неуклюжие хвастливые парни с бритыми головами. Я вытащила руки из рукавов и потрогала под рубашкой кожу: волосы на ногах, гладкую внутреннюю поверхность бедер и влажное, резко пахнущее интимное место. Я трогала складки и представляла, как грубая рука, на которой не хватает пальцев, касается потайных закоулков моего тела. По другую сторону тонкой перегородки снова стукнула кровать. Мать прислала список для чтения на лето — четыреста наименований: Колетт, Чинуа Ачебе, Мисима, Достоевский, Анаис Нин, Д. Г. Лоуренс, Генри Миллер… Я представила, как она лежит в кровати и перекатывает на языке их круглые, как бусины четок, имена. Старр порой возила нас в библиотеку. Ждала в машине и давала на все десять минут, грозя уехать без нас, если замешкаемся. — Единственная книга, которая мне нужна, у меня уже есть, мисси! Мы с Дейви сломя голову хватали книги, как на рождественской распродаже, а Питер и Оуэн с тоской крутились вокруг дедушки, который читал детям рассказы. Раньше, когда Рэй сидел дома, было лучше — он выбрасывал нас у библиотеки, шел пропустить пивка и возвращался через час или два. Малыши все это время слушали сказки. Теперь Рэй плотничал в районе новой застройки. Я уже привыкла, что он всегда дома, и скучала. Это было его первое постоянное место с тех пор, как он работал учителем труда в средней школе в Санленде. Он повздорил с директором из-за того, что не встал на собрании, когда повторяли Клятву верности. — Я воевал в гребаном Вьетнаме и получил «Пурпурное сердце» за ранение. А что сделал этот университетский говнюк? Герой хренов! Его новый шеф жил в Мэриленде и плевал на Клятвы верности. Рэй получил место через знакомого. А мне в самый разгар лета пришлось целыми днями просиживать в трейлере, глядя, как Старр вяжет гигантский плед, на который точно пролилась радуга. Я читала и рисовала карандашом. Потом Рэй купил мне детский набор акварели, и я начала рисовать красками. Попытки обратить маму к Иисусу я оставила. Видимо, ей нужно самой к этому прийти. Все по воле Бога, как с Дмитрием в «Братьях Карамазовых» из ее списка для чтения. Вместо писем я слала маме карандашные и акварельные рисунки: Старр в шортах и на каблуках поливает из шланга герань; Рэй с пивом любуется с крыльца закатом; мальчишки теплым ласковым вечером вспугнули фонариком сыча; комплект шахматных фигур; Рэй смотрит на доску, подперев кулаком подбородок; паркинсония в прохладные утренние часы; гремучая змея вытянулась на камне. В то лето я рисовала для всех. Ящериц — для Питера, детей на белых жирафах и единорогах — для Оуэна, хищных беркутов, красноплечих канюков, соколов и кактусовых сычей, на дереве и в полете, — для Дейви, по фотографиям в журналах. Нарисовала оплечный портрет Кароли для ее парня и кое-что для Старр, в основном ангелочков и Иисуса, идущего по воде, а также ее саму в разных позах, в купальном костюме, в стиле послевоенных плакатов. Дядя Рэй попросил нарисовать его машину, старенький изумрудный «Форд» с наклейкой «Охранное предприятие „Смит-Вессон“» на бампере. Я нарисовала его ясным утром на фоне гор: аквамарин, оранжево-розовый и голубой. Лето достигло апогея, когда подули как никогда сильные Санта-Ана. Пожары перекинулись через хребет и опалили склоны. Всего в миле от нас, а не где-то там на горизонте, как было в городе. В верховье реки тлели тысячи акров. Упакованные вещи лежали наготове в пикапе Рэя и багажнике «Торино». Ветра задували, точно ураган, площадь горения исчислялась квадратными милями, а в городе передавали сообщения о погромах. Дядя Рэй завел привычку после работы чистить на веранде оружие — пепел от пожаров тонким слоем облеплял все вокруг. Однажды он протянул мне маленькую «беретту», которая смотрелась в руке как игрушечная. — Хочешь пострелять? — Конечно!