– Я ценю то, что вопреки этому ты меня поддерживаешь. Всегда. Арнст не обернулся, но кивнул и, может, даже улыбнулся. Сам вытащил труп, а дальше ― по следам и поломанным веткам ― пришли гвардейцы, заметившие отсутствие короля. Они тоже растерялись, но помогли донести печальную находку до лагеря и даже предложили сколотить для нее подобие гроба. «Смерть в трясине… и вроде ребенок почти… вот и верь после этого вообще в каких-то богов», ― сказал за работой самый старый, и даже довольно набожный Арнст не стал его одергивать. Едва забравшись в карету, Вальин снова лишился чувств и мучился лихорадочным бредом весь остаток пути. Снились ему то звезды в траве и в небе, то незабудки у моря, то мальчишка, чей рот медленно забивался тиной. В краткие мгновения просветления Вальин раз за разом спрашивал: «Тело… здесь?» – и шарил вокруг. На него, кажется, смотрели с ужасом, но послушно кивали, напоминая, правда: «Тело в другом экипаже, господин». Он смутно помнил теплый вечер, когда они все-таки прибыли. Стук копыт перестал терзать воспаленный рассудок, зато маршевая ходьба и лязг алебард о ступени ― начали. Делегацию встречал целый отряд, все как один высокие и поджарые. Часть нуц, часть ― полукровки, бледные, но с золотыми глазами. Вальин собрал все мужество, чтобы приветствовать их. Но едва он открыл дверцу кареты, встречающие отшатнулись ― похоже, решили, будто перед ними шан’ во плоти. Лишь спустя несколько мгновений капитан, тоже златоглазый полукровка, все понял и шагнул вперед, протягивая руку не то для пожатия, не то чтобы помочь. Вальин выдавил улыбку, пробормотал: «Нет, не тревожьтесь, не пугайтесь, а еще мы…» Он не закончил. Свет опять померк. Вальин приходил в себя еще несколько раз, когда его чем-то отпаивали и растирали, куда-то укладывали. Но мир так вертелся, что удержаться в нем не получалось. Лица сливались, почти все были черные и златоглазые, изредка ― знакомые: Арнст или медик. Вальин искал другое лицо, но тщетно, Эльтудинн бывал рядом ― но именно когда бывал, веки не размыкались, получалось только слышать и узнавать по голосу. Слова все были похожими: «Держись»; «Потерпи»; «Выпей». Похожими были и ощущения: горячие ладони легко касались волос, скул, приподнимали голову, подносили ко рту кубок с чем-то похожим на вино с кровью. Один раз Вальин все же сумел ненадолго открыть глаза, которые тут же заслезились от боли ― даже незрячий. Эльтудинн тогда слабо улыбнулся, наклонился и, кажется, поцеловал его в лоб, а потом, осторожно обняв, вдруг прижал к себе. Шепнул: «Спасибо тебе». За что?.. И все снова погасло. Он боролся с недугом почти сэлту, но победил. Встал здоровым, с ясной головой. В честь этого устроили пиршество, где, к удивлению Вальина, темные и светлые уже сносно общались. Сам Эльтудинн говорил с ним о многом… но не о странном нежном поступке и не о… другом. А потом, присмотревшись, Вальин увидел на нем цепочку с необычным цветочным плетением. С шеи того мертвеца. Он не смел ничего спрашивать, больше не разрешал себе гадать ― хотя у болота все почему-то показалось кристально ясным, точно правду шептали на ухо. Теперь же один за другим он лишь ловил взгляды, за которыми было что-то неозвучиваемое, точно не при всех. Он ждал. Ждал день, два, три, что они общались, гуляли по окрестностям, говорили с народом. В серале все тоже было как-то… странно. Например, очаровательная Адинна, служанка-нуц, которую приставили к Вальину, постоянно целовала его руки, начинала ни с того ни с сего плакать, тоже повторяла иногда: «Спасибо, маар». И пока Арнст озадаченно уверял: «Она в вас явно влюбилась», Вальин чувствовал: дело в ином. Объяснения он ждал и сегодня ― Эльтудинн обещал зайти. До заката, но закат уже догорал. Впрочем, Вальин не злился на это опоздание: небо заворожило его. Красоту не хотелось портить горькими разговорами, а что-то подсказывало: разговор получится горьким. Он поднял с пола кубок, полный пахнущей серой воды. Охнул в отвращении, но сделал пару глотков. Поставил назад и страдальчески зажмурился, перебарывая рвоту: жуткая мерзость, и привкус тоже кровавый, хотя там крови нет. Воду эту ему велели пить и утром и вечером каждый день, обещая, что она надолго облегчит недуг. За спинкой софы раздались шаги, а потом знакомая фигура показалась у изголовья, закатный свет блеснул на крупных золотых серьгах. Вальин поспешил принять самый бодрый вид: Эльтудинн раз за разом забавлялся его неспособностью с каменным лицом выпить всего-то кубок целебной воды, это страшно сердило. Но сейчас, благо, он не стал отпускать никаких шуток, улыбнулся скорее сочувственно и присел рядом. Вальин немного подвинулся, кивнул в знак приветствия. – Как себя чувствуешь? ― тихо спросил Эльтудинн, опуская руки на его согнутые колени и пристраивая сверху подбородок. Валь-ин ничего не имел против этого дружеского жеста, лишь в очередной раз удивился естественному, абсолютно здоровому жару кожи, свойственному всем нуц, и улыбнулся. – Вашими силами. – Хорошо. Рад это слышать. Они замолчали, и в этом молчании, как и в прямом взгляде, скользящем по лицу, Вальин быстро почувствовал напряжение. Да, все верно, Эльтудинн здесь не просто так. Опять в воздухе разливается что-то безмолвное, но важное, что-то, на что нужно решиться, что-то, что пытаются отмерить и взвесить. Что-то… болезненное. Ждать было сложно, тревожно, и, просто чтобы как-то отвлечься, Вальин все-таки сказал: – Какая же гадкая у вас вода и какие красивые закаты. Эльтудинн вздрогнул, поднял брови, выдав растерянность, но тут же рассмеялся ― и вроде бы рассмеялся искренне, даже облегченно. – Двойственность жизни во плоти. ― Он покосился на кубок. ― Не пьется? – Я бы добавил меда, ― признался Вальин. ― Или сахара. – Нельзя, ― покачал головой Эльтудинн. ― Но можно зажать нос. Вальин вздохнул и поморщился, чуть откинул голову на подушку. Эльтудинн все вглядывался в него, подаваясь вперед. Мелькнула привычная мысль: Арнст, прочие… хорошо, что они не бывают рядом в такие моменты. У них и так много вопросов к доверию, которое короли друг к другу проявляют, не только в решениях, но и в близких контактах. Для друзей, учителей, соратников и родных на Общем Берегу обыденны объятья, прикосновения к лицу или волосам, порой даже поцелуи ― хотя бы в лоб, в руку, в щеки, у кого-то и в губы. Но конечно же, они не обыденны для врагов. – Ты опоздал, ― все же сказал Вальин и глянул на облака, наливавшиеся первым синим сумраком. ― Все самое красивое кончилось. И снова Эльтудинн промолчал, но глаза отвел. Не виновато. Задумчиво. Ответ можно было прочесть: «Мне понадобилось время, чтобы себя уговорить». Вальин потер лоб. Пальцы не нашли свежих язв, только давние рубцы, и в сердце снова шевельнулась благодарность ― вспомнились повязки, которыми обмотали его лицо в первые дни, там была какая-то заживляющая смесь масел. С благодарностью пришла решимость. – Ты… ― Ждать дольше Вальин не хотел, понимая: скорее всего, станет лишь сложнее. Было неловко, но он сказал прямо: ― Ты, кажется, не находишь себе места. С тобой что-то не так. Не из-за нас ли? Я, наверное, здорово тебя… …Измотал. Как и себя. Вальин даже почувствовал приливающую к щекам краску досады, закусил губу, хотел добавить хоть какое-нибудь извинение и вопрос: «Может, нам уехать?» Но тут же он услышал: – Нет, что ты, нет. ― Эльтудинн снова поднял взгляд, но улыбнуться не смог. ― Наоборот. Все… теперь все так. И придется к этому привыкать. Он убрал руки, сел прямо. Вытянул ноги, откинулся на спинку софы и прикрыл глаза. Не двигаясь, Вальин тоже пользовался возможностью украдкой его поразглядывать ― темные веснушки на почти черной коже, слишком длинные для белого народа ресницы, острые уши, щетину на подбородке. И цепочку, снова эту цепочку, плетение которой напоминало тонкий венок из крошечных соцветий. – Что случилось? ― напрямую спросил он, а потом решился и изменил вопрос: ― Скажи мне… это из-за того, что я привез? Кого я нашел в пути? Эльтудинн молчал и почти не двигался, только его рука скользнула бегло в карман широкой легкой накидки. В Жу под вечер не было холодно, но укрыть руки и плечи хотелось от кровососущих насекомых, Вальин тоже кутался сейчас в плащ: твари были мелкими, омерзительными и прожорливыми. Эльтудинн что-то вытащил на свет и осторожно протянул ему. В маленькой темно-синей вещице Вальин с трудом узнал переднюю сторонку украшенного эмалью переплета. Когда-то на нем была и надпись. – Сказки… ада, ― все, что Вальин смог прочесть, но догадался без труда. ― Сказки Людского Сада. ― Он оглядел останки переплета со всех сторон. Судя по всему, книга когда-то была очень маленькой, с пол-ладони размером. ― Была… при нем? На груди? – Ты нашел моего младшего брата Ирдинна. ― Эльтудинн открыл глаза, но смотрел он в небо. ― Твои люди сказали мне, что он был в обмелевшем болоте, к югу. – Да… ― Вальин сглотнул и в очередной раз проклял себя за хворь, не давшую взять объяснения на себя. Он догадывался, в каких красках Арнст, никогда не отличавшийся деликатностью, тем более к врагам, мог расписать находку. ― Да, и меня привели к нему какие-то искры, это было так странно похоже на колдовство… Он не хотел говорить о скалившемся в небо черепе, не хотел говорить о слоях тины, покрывавших труп, тем более о том, что его явно кто-то успел погрызть, и не раз. Поэтому говорил об искрах, даже готов был признаться, что принял их за звезды. – Почему ты?.. ― Эльтудинн не закончил, но здесь был только один ответ. – Я всегда помнил, что с тобой случилось. И… ― может, не стоило признаваться в таком, но утаивать было бы глупее, ― хотел помочь, если так случится. Потому что эти убийства ужасны. Потому что… – Я благодарен от всего сердца, ― шепнул Эльтудинн и опустил лицо на руки. ― И Адинна. Она… он был ей дорог. Жест дышал таким бессилием и отчаянием, что Вальин, хотевший было податься ближе и вернуть останки книги, опять замер. Ему сложно было представить Эльтудинна в подобной позе, сложно было вообразить, что плечи его могут так сутулиться, сложно было спросить себя, знал ли он прежде слезы и плачет ли теперь. Из них двоих сильнее всегда был он, или по крайней мере так казалось. – Видимо, он увез эту книгу на удачу, ― донеслось до него. Эльтудинн говорил глухо, но ровно. ― Здесь была его любимая сказка. О матери в хрустальном гробу… в детстве он верил, что где-то спит и наша. А охраняют ее крокодилы. Вальин улыбнулся, но тут же сердце его упало, а руки похолодели. Вспомнилось, как Эльтудинн слукавил, сказав, что сказка ему неизвестна. Вот почему. Он все-таки сел, подобрался ближе. Слова не шли, от этого брала досада. «Мне очень жаль» ― вот и все. Но говорить так сухо и пусто, пусть даже ему правда было жаль, не хотелось. – Он поехал спасать отца всего в пятнадцать… ― Это не был вопрос, такую деталь Вальин помнил из рассказов Эльтудинна. ― Это очень храбро. – А я его не остановил, ― эхом отозвался Эльтудинн. ― Это очень глупо. – Он сделал выбор… ― бессмысленно начал Вальин, и Эльтудинн медленно поднял голову. Глаза его были сухими, но горели ярче недавней зари. – Так же несчастливо, как все мы. Здесь ответить было нечего. Вальин замолчал, а чужие глаза снова погасли. Кусая губы, он уставился опять на небо ― все более темное, постепенно расцветавшее звездами. Он просто не знал, что делать и говорить, жалел об одном ― что, болея, пропустил погребальный костер. И вспоминал: когда Эльтудинн обнял его в бреду, от темной, расшитой золотом одежды, кажется, пахло пеплом. – Ненавижу короля, ― сорвалось с губ. Эльтудинн горько усмехнулся. – А мне вот очень даже нравится новый… оба новых. Он снова шутил. Вальин поймал его разбитую улыбку, нашел даже силы ответить, но не успел: она погасла, погасла резко, и снова Эльтудинн спрятал лицо в ладонях. Они задрожали. И из-за них вырвался хриплый стон-вой, едва похожий на человеческий. Он был всего один, тут же повисла тишина. Эльтудинн просто сидел, а его сведенные судорогой пальцы стискивали волосы, в которых там и тут виднелась проседь. Казалось, он молчал долго, но наконец Вальин услышал новый, непривычный, надломленный смех и шепот: – А знаешь… все это время, глубоко внутри, я надеялся, что он где-то живой. Занят чем-то своим. Странствует, или стал следопытом, или пиратом, а может, потерял память и живет иную жизнь. И я пытался дать ему знать о себе. О семье. Всем, что делал. Всем… Слова становились прерывистее, дрожь в руках сильнее. Снова Вальин услышал хрип, стон, шепчущий оклик: «Ирдинн…» ― и наконец все в нем самом окончательно сломалось. Он сел вплотную и потянул врага, друга, заклятого союзника к себе, приклоняя его голову к своему плечу так же, как недавно, в начале круга, приклонял свою к его. Провел пальцами по жестким, как лозы, волосам. И удержал горькие слова: «Может, хорошо, что он не видит нового мира». Эльтудинн с его удивительной волей к жизни не желал слышать даже о его, Вальина, воле к смерти. Не стоило ранить его сильнее. И вместо этого Вальин, обнимая его второй рукой поперек спины, сказал: – Его нет. Но то, что ты ради него сделал, этого стоило. Ведь правда, в Жу было тепло и спокойно. Сюда так и не пришли фиирты, хотя над Ветрэном они все еще властвовали большую часть приливов. Здесь жили довольные люди, которые, пусть проводили кровавые ритуалы, не казались злыми. И здесь необычно смотрели на многое ― например, заглянув в одну из больниц, Вальин с удивлением обнаружил, что тамошних обитателей развлекают бродячие артисты, и узнал, что это старый обычай. Славный край… Про себя Вальин уже решил, что будет бывать здесь чаще. Если только удастся удержать спокойствие в своих и чужих землях. Эльтудинн крепко прижал его к себе, и стало окончательно ясно: в комнате, в лихорадочном жару это тоже не было мороком. От темной накидки и сейчас, пусть слабее, пахло прахом. Смертью. Вальин заставил себя вдохнуть этот запах, чтобы запомнить. – С тобой этого не случится, ― кажется, услышал он, но не был в этом уверен. Не решился отвечать, двигаться ― лишь вдохнул запах пепла еще раз, смутно различая за ним лаванду, полынь и шафран. Над головой сгущалась ночь. А мир казался как никогда прочным. * * * ― A noma t’ Rig. «Я нарекаю тебя рыцарем». Едва Ирис произнесла это и медленно опустила меч на крепкое плечо, как на нее взглянули полные света, счастья, благоговения глаза. Золотистые и, надо сказать, красивые, как и все узкое, но мужественное лицо. – Маара… Она убрала оружие. Ей поцеловали незабудковый перстень, ладонь, на которой вспыхнул цветок, потом ― край платья. Она приняла все с достоинством, но дальше нарушила церемониал: сама подала возведенному в звание рыцарю ладошку, маленькую в сравнении с его закованной в металл лапищей. Но он принял жест, сжал легонько пальцы, встал. Он не был сложен так статно, как, например, Арнст, и увидел от силы приливов семнадцать, но даже он превосходил Ирис ростом. Нарядная толпа заликовала, принялась бросать к ногам своей королевы сосновые ветки. Больше было нечего, все-таки фиирт… но Ирис радовалась и веткам, особенно тем, что с шишечками. С тайной гордостью, хитро смотря снизу вверх в лицо восхищенного вассала, она спросила: – Ну что? Вы более не огорчены, что возвела вас я, а не мой супруг? – Разумеется, нет, ― с легким картавым акцентом отозвался юноша и заправил волосы за ухо, не такое острое, как у чистокровных нуц, но все равно отличавшееся от ушей кхари. ― Для меня это огромная честь. «Я ведь не хуже его, правда?» ― чуть не спросила Ирис, но поняла, что это уже лишнее. Рыцарь может счесть ее… неуверенной? Какая мерзость, Ирис ненавидела выглядеть неуверенной в чьих-либо глазах, а особенно в своих. Толпа уже теряла интерес к церемонии: на другом конце площади музыканты заиграли веселую музыку, а еще чуть поодаль слуги вынесли на столы снедь. Все-таки хитрости Вальину было не занимать – он любил угощать подданных на мероприятиях, зная: так их придет больше. Хотя, может, расщедривался просто по доброте… так или иначе, он не жалел не только хлеба, дичи и вина, но даже вымоченных в сахаре вишен! Вишен, которых в хранилищах осталось мало… Честно говоря, утром Ирис подумывала вишни все же не дать, запретить их выносить. Но смягчилась: это было первое посвящение, которое она проводила сама, одна. Почему не вознаградить и народ, и себя? – Мой друг, ― обратилась она к юноше, хотя даже имя его не успела выучить. Ишарр? Из рода Орхидеи? Или Папоротника? ― Принесите мне, пожалуйста, вина и вишен. И я буду не против с вами поболтать о вашей… м-м-м… судьбе. Правда, он красивый ― стройный, аккуратный, с волосами, которые хочется пощупать: такие шелковые, мягкие, не то что гнездо, например, короля Эльтудинна. Такого можно в дворцовую стражу. Тем более он отличился в недавней битве на Холмах. Битве… ну хорошо, столкновении. Столкновении, невзирая на которое Вальин взял и уехал, и куда, в самое… логово. Зачем, интересно, не контрибуцию же требовать! В последнее время он просто сошел с ума. Ощущая, как загораются уши, Ирис закусила щеку и велела себе: хватит, держи лицо. С рыцарем она спокойно сошла в толпу, вытерпела пару вассальных поцелуев, а потом, когда Ишарр ― Ишарр ведь? ― ее покинул, бессмысленно остановилась у завешенного гирляндами фонтана, в подобии мертвого круга. Люди поглядывали на нее, но не докучали. Король и королева особо не скрывались от народа, близость их не была диковиной, так что теперь горожан куда сильнее интересовала возможность пробраться к еде, поболтать и потанцевать. Стражники все-таки кучковались вблизи, кто в пяти, кто в десяти шагах, ― Ирис безошибочно вылавливала их по желтым плащам. Но и они старательно делали вид, что заняты собой или даже веселятся, поэтому не раздражали. Молодцы. Ирис прислонилась к краю фонтана, дернула плечами, лучше закуталась в меховое манто.