– Конечно нет. – Не похоже. – Значит, проблема в Луизе с Элизой? – Нет, сейчас объясню. «Градус» разговора опасно повысился, обе это почувствовали, Жеральдина сделала глубокий вдох и начала излагать: – Дядю Жака нужно пересадить в торец стола. У него нога в гипсе, так что придется подставлять табуретку. Из-за этого двоюродная бабушка Амелия будет сидеть рядом с Филиппиной Милан, племянницей твоей будущей свекрови. Беда в том, что они не знакомы, а Амелия очень застенчивая. – Она сварливая старая дева, – буркнула Лола. – Пусть сама выкручивается. Жеральдина бросила негодующий взгляд на дочь. – И это говоришь ты? – Я. А научила меня ты, мама. – Спасибо за упрек. – Это не упрек. – Еще какой. – Случайно вырвалось… – Лола… – Мама! Пожалуйста… Умоляю… Я не спала, устала, плохо соображаю и не хочу собачиться из-за одного глупого слова. Жеральдина не отвечала. – Я устала, – повторила Лола. – И ты устала, потому что надрывалась как безумная, чтобы эта свадьба… – …увенчалась успехом. Успех. – Хорошо бы твой отец был здесь и помогал мне. Лола содрогнулась, но Жеральдина сразу спохватилась, взяла себя в руки. Да, мать и правда переутомилась, раз говорит такие «глупости». Она подошла к балконной двери, распахнула обе створки, и в комнату ворвалась волна жаркого воздуха, словно только и ждала возможности напасть на противостоящий ей мир. Ворвалась и обняла двух женщин. Лола смотрела на кудрявые волосы матери, заколотые гребнем, и думала: «Она когда-нибудь носила другую прическу?» Жеральдина опустила веки. Она могла с закрытыми глазами нарисовать три бамбука, высоченную ель, кроваво-красную магнолию, белые гортензии, высокие ромашки, незабудки, а чуть дальше, справа, грядки клубники, салата, зеленой фасоли, четыре ряда лука и чеснока. Рядом шланг, который Эльза то сворачивает, то разворачивает. Японская лесенка ведет на террасу с деревянной калиткой. Пятьдесят восемь ступенек. Она знала расположение, форму и неровности каждой, помнила, как пришлось перекопать лужайку, чтобы их установить. Ногти у нее тогда еще не были безвозвратно испорчены. Жаркий воздух вдруг показался ей благом. Жеральдина почувствовала, что сейчас расплачется. Захотелось оказаться в любящих объятиях. Если бы я верила в Бога, поговорила бы с Ним. Она всю жизнь вставляет гребень в одно и то же место, не испытывает религиозного чувства и никогда никому не сумеет довериться. Не откроется даже Лоле, которую обрекла на самостоятельное взросление. Заставила контролировать свою жизнь. Брать на себя ответственность. Быть готовой ко всему. – Мама… Она открыла глаза. Лола подошла, обвила рукой талию. – Почему ты не устроила жизнь заново после папиной смерти? – Не смогла… – очень тихо ответила Жеральдина, и не подумав солгать. – А сейчас? Мать Лолы посмотрела на сосну, росшую посреди сада. Она была такой прямой и высокой, что вызывала головокружение. Жеральдина не возвела очи горe – нет, я не могу, – сделала глубокий вдох и сжала руки дочери. – А сейчас я веду неравный бой с планом рассадки гостей на твоей… – Мама! – Я слишком старая. – Тебе и пятидесяти нет. – Исполнится через год. – Полтинник – не старость! Я… Лола не сумела выговорить шедшие от сердца слова – снова, как и в тот день, когда Бертран нагишом стоял у лифта. Конечно, это ведь не жестокие упреки, те изрыгаются со страшным грохотом. Ранят. Пропитывают ядом. Таков правящий миром закон притяжения. Жеральдина вернулась к столу и схемам, которые успела выучить наизусть, и произнесла, ужаснувшись своему тону: – Хочу, чтобы все получилось идеально, милая. Так куда мы посадим двух твоих теток и двух бабушек – твою и Франка? Он по-прежнему ее ненавидит? – Еще как! – Это не облегчает задачу. Лола прикидывала варианты, как делала на борту, когда приходилось творить чудеса, чтобы пересадить пассажиров, жаждущих «удобства, естественного света, вида на облака, кресла у иллюминатора и чтобы рядом не оказался солдатик, пахнущий дешевым дезодорантом». Иногда выдвигались пожелания похлеще… – Привет-привет, Лола-Лола! – Привет, красавица! Досмотрела фильм? – Он перематывается в начало. Хочешь мороженого? – Никакого мороженого, Эльза! Уже семь, через десять минут будем есть. – Мороженое? – После ужина, если захочешь! Накроешь на стол, пока мы закончим? Эльза согласно кивнула и запела-затанцевала, как Белоснежка: «Однажды мой принц придет». У будущей новобрачной потемнело в глазах. Однажды случаются неожиданные вещи. Однажды Бертран Руа открыл мне дверь. – Франк возвращается только завтра, можно я останусь ночевать? – спросила она. – Со мной! – крикнула из кухни Эльза. – Конечно! – ответила Лола. – А бабушка Франка согласится сидеть там, куда я ее определю? – поинтересовалась Жеральдина. – Хочу мороженое, мама! – засмеялась Лола. – Мороженое! Сей-час! – Эльза захлопала в ладоши. – Мо-ро-же-но-е! Моррроженое! – Браво! Клянусь тебе, что… – Это не важно. – Правда? А что важно? Что важно? Мать и дочь помолчали. Обменялись улыбками. Лола вспомнила, как улыбался Бертран, рассказывая о сладких африканских апельсинах, и пошла к Эльзе на кухню. Жеральдина стояла в дверях и смотрела, как ее старшая дочь-блондинка разворачивает сладкие рожки, а младшая-брюнетка подпрыгивает, весело мурлычет и с упоением лижет мороженое. Что важно? Мороженое в неурочный час? Жизнь без дочерей? Иногда – очень редко – гнев Жеральдины Баратье остывал, и она переставала спрашивать себя, как это случилось. Ребенку не хватало кислорода? Она плохо старалась, когда рожала? Или самая первая клетка «провалила» старт? Жеральдина смотрела на дочерей, составлявших смысл ее жизни. Что важно? Изредка она чувствовала себя счастливой. Лишь изредка… Эльза протянула матери испачканный мороженым палец. Лола подошла ближе. Насколько глубок дочерний инстинкт? – Ешь мороженое, мама! – закричала Эльза, встав между матерью и сестрой. Ее личико напряглось, Жеральдина откусила от рожка и жевала, пока на лицо младшей дочери не вернулась улыбка, но, как только Эльза поднялась к себе и включила телевизор, бросила остатки в раковину. Достала салатник, горчицу, масло, уксус, соль и перец. Лола невозмутимо накрывала на стол. Забыть. Не требовать невозможного.