Мухи – вот чего я терпеть не мог в сортире. До дна было далеко, и они всегда были там, питаясь нечистотами, а у меня был иррациональный всепоглощающий страх, что они собираются взлететь и забраться мне в задницу. Однажды, когда мне было лет пять, бабушка оставила меня дома на несколько часов и ушла по делам. Я лежал на полу в спальне и читал. Мне надо было выйти, но лил дождь. Я боялся идти по улице под дождем к туалету, промокнув до нитки, а вода капала бы на меня с прохудившегося потолка. Да еще – мокрые газеты, мухи, атакующие меня снизу… Потом у меня появилась мысль. Зачем вообще беспокоиться по поводу сортира? Почему бы не положить газету на пол и не сделать свои дела, как щенок? Так я и сделал. Я взял газету, положил ее на пол в кухне, снял штаны, присел на корточки и приступил. Когда ты облегчаешься, то в момент, когда ты только присел, процесс еще не совсем начался. Ты еще не гадящий человек. Ты пока на переходе от человека, который собирается облегчиться, к человеку, который облегчается. Ты не сразу выхватываешь свой смартфон или газету. Требуется минута, чтобы процесс пошел, чтобы ты расслабился и почувствовал себя удобно. Как только ты достигаешь этого момента, все идет на лад. Это яркое впечатление, облегчение. В этом есть что-то волшебное, даже проникновенное. Я думаю, бог распорядился, чтобы люди облегчались так, как облегчаются, потому что это возвращает нас на землю и придает нам смирение. И неважно, кто ты. Все мы гадим одинаково. Бейонсе облегчается. Папа римский облегчается. Королева Елизавета облегчается. Когда мы облегчаемся, то забываем о своей важности и месте в обществе, забываем, насколько мы знамениты или богаты. Все это исчезает. Ты никогда не бываешь настолько самим собой, как когда гадишь. Это тот момент, когда ты осознаешь: «Это я. Я такой, как есть». Мочиться ты можешь, не задумываясь ни на секунду, но с облегчением дело обстоит не так. Смотрели ли вы когда-нибудь в глаза младенца, когда он какает? Это момент абсолютной погруженности в себя. А вот предназначенный для тебя ветхий сортир… Дождь, мухи у тебя отняли этот момент, а ни у кого нельзя его отнимать. Сидя на корточках и облегчаясь на кухонный пол в тот день, я думал что-то вроде: «Вау! Мух нет. Стресса нет. Это действительно здорово. Мне это правда нравится». Я знал, что сделал отличный выбор, я очень гордился собой за этот выбор. Я достиг того момента, когда мог расслабиться и быть самим собой. Потом я мимоходом оглядел комнату, взглянул налево, а там, буквально в метре от меня, прямо у угольной печи, сидела Коко. Это было как в сцене из «Парка Юрского периода», когда дети обернулись, и прямо рядом с ними был тираннозавр. Ее глаза были широко открытыми, мутно-белыми, и она водила ими по комнате. Я знал, что она не может меня видеть, но она стала морщить нос: она могла чувствовать, что что-то здесь не так. Я запаниковал. Все, что можно сделать во время облегчения, – закончить процесс. Моим единственным вариантом было закончить как можно тише и спокойней, именно так я и решил поступить. Потом: тишайший плюх какашки маленького ребенка на газету. Голова Коко повернулась на звук. – Кто там? Эй? Эй?! Я замер. Задержал дыхание и ждал. – Кто там? Эй?! Я сидел тихо, ждал, потом продолжил свое. – Есть кто-нибудь?! Тревор, это ты?! Фрэнсис? Эй? Эй? Она начала выкрикивать имена всех членов семьи. «Номбуйисело? Спонгхили? Млунгиси? Булелва? Кто там? Что происходит?» Это было похоже на игру, словно я пытался спрятаться, а слепая женщина пыталась меня найти, используя эхолокатор. Каждый раз, когда она звала, я замирал. Была полная тишина. «Кто здесь? Эй?!» Я делал паузу, ждал, чтобы она снова устроилась на стуле, потом продолжал. Строительство подъездной дорожки было чем-то вроде мечты об автомобиле. История Соуэто – это история подъездных дорожек. Это место, полное надежд. Наконец, когда, казалось, прошла вечность, я закончил. Я встал, взял газету (это было не очень-то тихо) и ме-е-е-едленно свернул ее. Она зашуршала. «Кто здесь?» Я снова остановился, подождал. Потом получше свернул ее, подошел к мусорному ведру, положил свой грех на дно, осторожно прикрыл его другим мусором. Потом на цыпочках вернулся в другую комнату, устроился на матрасе на полу и притворился спящим. Дело было сделано, выходить из дома не пришлось, а Коко осталась в неведении. Миссия выполнена. Час спустя бабушка вернулась домой. В ту же секунду, как она вошла, Коко позвала ее. – Фрэнсис! Слава богу, ты здесь. В доме что-то произошло. – Что это было? – Не знаю, но я слышала это, и был запах. Бабушка начала принюхиваться. «Господи! Да, я тоже чувствую запах. Это крыса? Кто-то сдох? Это определенно в доме». Они продолжали выдвигать предположения, очень обеспокоенно, а потом, когда начало темнеть, с работы домой вернулась мама. Как только она вошла, бабушка позвала ее. – О, Номбуйисело! Номбуйисело! В доме что-то произошло! – Что?! Что ты имеешь в виду? Коко рассказала ей историю про звуки и запахи. Потом мама, очень чувствительная к запахам, начала ходить по кухне, принюхиваясь. «Да, я чувствую это. Я могу это найти… Я могу это найти». Она подошла к мусорному ведру. «Это здесь». Она вынула мусор, достала из-под него скомканную газету, развернула ее, а там была моя какашка. Она показала это бабушке. – Смотри! – Что?! Как это сюда попало?! Коко, слепая, прикованная к стулу, умирала от нетерпения узнать, что происходит. – Что происходит?! – кричала она. – Что происходит?! Вы нашли это?! – Это дерьмо, – сказала мама. – На дне мусорного ведра было дерьмо. – Но как?! – спросила Коко. – Здесь никого не было! – Ты уверена, что здесь никого не было? – Да. Я всех звала. Никто не пришел. – Нас заколдовали! – ахнула мама. Бес. Для мамы это было логичным умозаключением. Потому что именно так работает колдовство. Если кто-нибудь проклинает тебя или твой дом, всегда есть талисман или тотем, пучок волос или кошачья голова, физическое воплощение духовного, подтверждение присутствия беса. Как только мама нашла дерьмо, началось настоящее светопреставление. Это было серьезно. У них было свидетельство. Она вошла в «спальню». – Тревор! Тревор! Просыпайся! – Что?! – сказал я, притворяясь сонным. – Что происходит?! – Пошли! У нас в доме бес! Она схватила меня за руку и вытащила из постели. Все собрались, пришло время действовать. Первое, что мы должны были сделать, – выйти на улицу и сжечь дерьмо. Это то, что надо делать с колдовством: единственный способ разрушить его – сжечь физическое проявление. Мы пошли во двор, мама положила газету с моей какашкой на подъездную дорожку, зажгла спичку и подожгла ее. Потом мама и бабушка встали у горящего дерьма, молились и пели псалмы. Это то, что надо делать с колдовством: единственный способ разрушить его – сжечь физическое проявление. Но суматоха на этом не закончилась, потому что когда бес находится рядом, вся община должна объединиться и прогнать его. Если ты не принимаешь участие в молитве, бес может уйти из нашего дома, пойти в твой дом и проклясть тебя. Так что нам нужны были все. Поднялась тревога. Раздался клич. Моя маленькая старая бабушка вышла за ворота, ходила туда-сюда по кварталу, созывая всех других бабуль на срочное молитвенное собрание. «Пойдем! На нас напустили порчу!» Я стоял, мое дерьмо горело на подъездной дорожке, моя бедная старая бабушка в панике носилась вверх и вниз по улице, а я не знал, что делать. Я знал, что беса нет, но не было никакого способа признаться. Мне придется выдержать порку? Господи. Честность никогда не была лучшей тактикой, если речь идет о порке. Я молчал. Секундами позже начали стекаться бабули с Библиями в руках, они входили через ворота и шли по подъездной дорожке, десяток, а может, и больше. Все вошли в дом. Дом был набит битком. Это, без сомнений, было крупнейшим молитвенным собранием из всех, когда-либо проходивших в нашем доме. Вообще, крупнейшим мероприятием, случившимся за всю историю нашего дома. Все расселись кружком, молились и молились, и молитвы были сильными. Бабули говорили нараспев и шептали, качались вперед-назад, бубнили. Я изо всех сил старался не поднимать голову и не вмешиваться. Потом бабушка потянулась назад, схватила меня, вытащила в центр круга и посмотрела мне в глаза. – Тревор, молись. – Да! – сказала мама. – Помоги нам! Молись, Тревор! Молись богу, чтобы он убил беса! Я был напуган. Я верил в силу молитвы. Я знал, что мои молитвы работают. Так что – если бы я помолился богу, чтобы он убил то, что оставило дерьмо, а тем, что оставило дерьмо, был я, тогда бог убил бы меня. Я замер. Я не знал, что делать. Но все бабули смотрели на меня, ждали, чтобы я помолился, так что я молился, стараясь как можно больше запинаться. «Дорогой господь, пожалуйста, защити нас, эм-м-м, ты знаешь, – от того, кто это сделал, но, на самом деле, мы не знаем, что точно случилось, и, может быть, произошло большое недопонимание, и, знаешь ли, может быть, нам не следовало делать поспешных выводов, ведь мы не знаем всей истории, и, я имею в виду, что тебе, конечно, виднее, небесный отец, но, может быть, на этот раз это на самом деле был не бес, потому что кто может точно сказать, так что, может, стоит отсрочить исполнение приговора, кто бы это ни был…» Это не было моим лучшим выступлением. В конечном счете я свернул его и сел. Молитва продолжалась. Она продолжалась еще некоторое время. Молитва, пение, молитва. Пение, молитва, пение. Пение, пение, пение. Молитва, молитва, молитва. Наконец, все почувствовали, что бес ушел, и жизнь может продолжаться. Мы долго тянули «аминь», потом все пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по домам. Той ночью я чувствовал себя ужасно. Перед тем как пойти спать, я тихо помолился. «Господи, я так сожалею обо всем. Я понимаю, что это было не здорово». Потому что я знал: бог отвечает на твои молитвы. Бог – твой отец. Это мужчина, который всегда с тобой, мужчина, который о тебе заботится. Когда ты молишься, он откладывает дела, он тратит свое время и слушает. А я заставил его два часа выслушивать молитвы бабуль, хотя знал, что в мире столько боли и страданий, и у него есть дела поважнее, чем разбираться с моим дерьмом. КОГДА Я РОС, МЫ СМОТРЕЛИ РЕТРАНСЛЯЦИИ АМЕРИКАНСКИХ ТЕЛЕСЕРИАЛОВ на наших телеканалах: «Доктор Дуги Хаузер», «Она написала убийство», «Служба спасения 911» с Уильямом Шетнером. Большинство из них было дублировано на африканские языки. «Альф» шел на африкаанс. «Трансформеры» – на сото. Но если вы хотели посмотреть их на английском, оригинальная американская аудиозапись синхронно транслировалась по радио. Надо было выключить звук телевизора и слушать ее. Я осознал, что, когда на экране появлялись черные люди, говорившие на африканских языках, они казались мне привычными. Они звучали так, как и должны были звучать. Потом я слышал их в синхронной трансляции по радио, и у всех был афроамериканский акцент. Мое восприятие этих людей менялось. Они не казались привычными. Они казались незнакомцами. Язык несет в себе самосознание и культуру, или как минимум их восприятие. Общий язык говорит: «Мы одинаковые». Языковой барьер говорит: «Мы разные». Строители апартеида это понимали. Частью попыток разделить черных людей было обеспечение того, чтобы мы были разделены не только физически, но и с точки зрения языка. В школах банту детей учили только на родном языке. Дети зулусов учились на зулу. Дети тсвана – на тсвана. Из-за этого мы попали в ловушку, уготованную нам правительством, и боролись друг с другом, будучи уверенными в том, что мы – разные. В языке великолепно то, что вы с той же легкостью можете использовать его, чтобы сделать обратное: убедить людей, что они одинаковые. Расизм учит нас, что мы разные из-за цвета нашей кожи. Но так как расизм глуп, его легко обмануть. Если вы расист и встречаете того, кто выглядит не так, как вы, тот факт, что он не может разговаривать так же, как вы, усиливает ваши расистские предубеждения: он другой, менее разумный. Замечательный ученый может приехать из Мексики, чтобы жить в Америке, но если он говорит на ломаном английском, люди скажут: «Ну, я не доверяю этому парню». – Но он ученый. – Может быть, в мексиканской науке. Я ему не доверяю. Но если человек, который выглядит не так, как вы, говорит так, как вы, ваш мозг замыкает, потому что в вашей расистской программе нет инструкций на этот случай. «Погоди-ка, – говорит ваш разум, – расистская программа говорит, что, если он выглядит не так, как я, он не такой, как я. Но языковой код говорит, что если он говорит, как я, то он… такой же, как и я? Здесь что-то не так. Я не могу этого понять». Глава 4 Хамелеон Однажды я играл с двоюродными братом и сестрой. Я был врачом, а они – моими пациентами. Я оперировал ухо кузины Булелвы при помощи нескольких спичек и случайно проткнул ей барабанную перепонку. Началось светопреставление. Бабушка прибежала с кухни: «Kwenzeka ntoni? Что случилось?!» Из головы сестры текла кровь. Мы все плакали. Бабушка запихала что-то в ухо Булелвы, чтобы кровотечение остановилось. Но мы продолжали плакать. Мы ясно понимали, что сделали что-то такое, чего не должны были делать, и знали, что нас накажут. Бабушка закончила возиться с ухом Булелвы, достала ремень и выбила из нее дурь. Потом она выбила дурь из Млунгиси. Меня она не тронула. Позже вечером мама пришла домой с работы. Она увидела мою кузину с повязкой на ухе и бабушку, плачущую у кухонного стола.