Это продолжалось всего одно мгновение, затем незнакомец равнодушно развернулся и скрылся в соседней галерее. Но я успел его рассмотреть. Я рассмотрел самого себя. Мой профиль. Мое лицо. Совсем как в реке. Это Дилан Моран разглядывал «Гранд-Жатт», одетый в куртку, обагренную кровью моих родителей. Шок нашей встречи парализовал меня, однако он, похоже, нисколько не удивился, увидев меня. Он словно ждал этого момента, ждал, когда я его найду. Я встряхнулся, выходя из оцепенения, и оторвался от стены. Я направился через галерею, пробираясь между людьми, не понимающими нетерпение сумасшедшего, протискивающегося сквозь них. Мой двойник исчез, но я поспешил следом за ним в соседний зал, где остановился, высматривая его в толпе. Где он? Где я? Однако человека, которого я видел, в зале не было. Он уже исчез. Я продолжил поиски в следующем зале, в следующем и наконец сбежал по лестнице на первый этаж музея и выскочил на оживленную Мичиган-авеню. Я свалился на ступени рядом с одним из зеленых львов, смотрящих на улицу. Летний день был погожим и теплым. Со всех сторон меня окружали люди, однако среди них не было Дилана, мужчины в мотоциклетной куртке, моего полного двойника, издевающегося надо мной. Я сидел на ступенях музея, делая глубокие вдохи и выдохи, словно насос. Я думал об Эдгаре, о его слабеющей памяти, рассудке, плавающем во времени и неспособном отличить действительность от видений. Быть может, то же самое происходило и со мной. Быть может, вот что чувствует человек, сходя с ума. Глава 4 — Давление у тебя повышенное, — сказала доктор Тейт. — Как и пульс. Но это неудивительно. Все остальные показатели в норме. Что касается томограммы, я не вижу у тебя в головном мозге аномалий, которые объясняли бы то, что ты видишь. Ни опухолей, ни аневризм. Что хорошо. — Я просто спятил, — сказал я. Врач сочувственно улыбнулась: — Ну, Дилан, так далеко я бы не стала заходить. Встав с кресла на колесиках, она подошла к раковине, чтобы вымыть руки. Услышав шум воды, я вздрогнул. Я пришел в клинику на Ирвинг-Парк, к востоку от реки, без предварительной записи, зная, что Алисия Тейт всегда выкроит для меня время. Она знала меня с тех пор, как я в шестом классе познакомился с ее сыном Роско. После гибели моей матери Алисия стала для меня чем-то вроде приемной матери. Как и Эдгара, я принял ее в штыки. Теперь я мог оценить все то, что она сделала для меня, гораздо лучше, чем когда был враждебно настроенным подростком. Я также был признателен ей за то, что после гибели Роско в автомобильной аварии она не винила меня в его смерти. Чего нельзя было сказать обо мне, потому что я определенно себя винил. Я взял со стола фотографию Роско. Четыре года спустя у меня в голове по-прежнему звучал его голос; мне как никогда недоставало моего друга. На фотографии Роско не улыбался. Он вообще редко улыбался; и в детстве, и взрослым он оставался серьезным. В школе ему приходилось страдать из-за этого, так как он предпочитал проводить время с книгами, был маленького роста и черным. Сам я был не больше его, но Эдгар научил меня драться, и я без труда расправился с самыми здоровенными верзилами, пристававшими к Роско. После этого его больше не трогали, и мы с ним стали лучшими друзьями. Эта драка также явилась последним случаем, когда, как мне казалось, Роско требовалась от меня какая-то помощь. На самом деле именно он стал той незыблемой скалой, за которую я держался во время своих многочисленных взлетов и падений. На фотографии Роско был в сутане священника, с белым воротничком. Круглый отличник, он мог бы пойти по стопам своей матери и стать врачом, однако он предпочел служить богу в католическом приходе в Саут-Сайде, где ему приходилось на каждом шагу сталкиваться с вооруженными бандами и наркоманами. Я нацепил оболочку крутого парня, но мой лучший друг — пять футов четыре дюйма, тощий, практически лысый, в вязаном свитере и старомодных очках с толстенными стеклами, похожими на бутылочные донышки, — был на самом деле гораздо круче меня. Алисия снова села передо мной. Она обратила внимание на фотографию у меня в руках. — Знаешь, я по-прежнему разговариваю с ним. От этого мне становится лучше. Если хочешь, ты тоже можешь. Я поставил фотографию обратно на стол. — В последнее время меня больше беспокоит то, что он начнет отвечать. — Дилан, я правда не думаю, что ты сошел с ума. — Тогда как все это объяснить? У меня определенно галлюцинации, но только они не похожи на галлюцинации. Я видел себя самого. Дважды. Я выглядел таким же осязаемым, из плоти и крови, как вы сейчас. Этот второй Дилан реагировал на меня. Он увидел меня, посмотрел как-то странно, словно нисколько этому не удивился. Как такое возможно? Алисия взяла мою руку. От ее кожи пахло антисептиком. — Первый раз это случилось в реке, правильно? Когда ты переживал страшное, жуткое событие, с которым не должно сталкиваться ни одно человеческое существо. Ты едва не утонул сам и потерял любимую женщину, так? Я молча кивнул. — Второй раз это было сегодня в музее? И этот «ты» был в кожаной куртке, которая больше не существует в природе, — в куртке, которая была на твоем отце, когда он убил твою мать? Другими словами, еще одно страшное, жуткое событие, с которым не должно сталкиваться ни одно человеческое существо. Я снова кивнул. Алисия посмотрела на меня как на маленького ребенка: — Дилан, мне правда нужно все объяснить? — Ну хорошо, это был нервный срыв. Понимаю. Я все понимаю. Горе, утрата, стресс, шок. Мой рассудок дал сбой. — Совершенно верно. — Но почему именно таким образом? Почему я вижу самого себя? — Этого я тебе не могу сказать. Человеческий мозг реагирует на психическую травму по-разному. Я вспомнил афишу доктора Евы Брайер в танцевальном зале гостиницы. Она была совершенно незнакомым мне человеком, однако я с необычайной четкостью мог восстановить в памяти ее лицо. — Ну, сегодня вечером в «Ласаль плаза» выступает одна женщина, считающая, что мы живем в бесконечном множестве параллельных вселенных. Так что, наверное, где-то там полно других Диланов Моранов. Быть может, кто-то из них решил нанести мне визит. — Ты имеешь в виду теорию Множественных миров? — спросила Алисия. — Вы о ней слышали? — удивленно вздрогнул я. — Конечно. Как любой ученый. — Она справедлива? — Многие физики в нее верят, — пожала плечами Алисия. — В параллельные вселенные? И как, черт возьми, это работает? — Ну, это не моя область, но, насколько я понимаю, принципы квантовой механики образуют странный парадокс. Согласно им, элементарные частицы способны одновременно существовать в двух различных состояниях. Однако, когда бы мы на них ни посмотрели, мы увидим только одно состояние. Вот в чем проблема. — Так, дайте-ка я сам скажу, — перебил ее я. — Это парадокс кота Шредингера. — Я приятно удивлена, Дилан, — улыбнулась Алисия. — Ну, я смотрел «Теорию большого взрыва». — И ты прав. Эрвин Шредингер для объяснения парадокса использовал случай с котом. В ящике сидит кот с ампулой яда, который может распространиться или не распространиться в воздухе в зависимости от того, распадется ли один-единственный атом. Квантовая теория утверждает, что до тех пор, пока наблюдатель не откроет ящик и не проверит, кот одновременно и жив, и мертв. Вот только мы прекрасно понимаем, что это абсурд. В общем, ученый из Принстонского университета по имени Хью Эверетт предложил ответ: когда ящик открывается, вселенные расщепляются. Один наблюдатель видит кота по-прежнему живым, а в параллельной вселенной другой, в точности такой же наблюдатель, видит, что кот мертв. Это и есть теория Множественных миров. — Это же какое-то безумие, — пробормотал я. — Нет, если верить принципам квантовой механики. А они весьма основательные. Именно благодаря им у нас есть такие вещи, как атомная бомба. — Ну, я не кот в ящике, так как же мне быть? — покачал головой я. — Я потерял все и вот теперь не могу даже доверять собственному рассудку. — Постарайся не зацикливаться на этом, — сказала Алисия. — Я не могу объяснить, почему с тобой происходит такое, но я надеюсь, что, по мере того как ты свыкнешься с горечью утраты, галлюцинации закончатся. Мне хотелось поверить ей, но у меня перед глазами неумолимо возникал образ моего двойника из музея. Его лицо. Мое лицо. То, как он смотрел на меня. — Знаете, что больше всего пугает меня в этом другом Дилане? — Что? — То, что я увидел у него в глазах. Я ощутил исходящее от него облако угрозы. Он способен на все. И он — это я. — Дилан, он не ты. Его не существует в действительности. — Я именно таким кажусь окружающим? Опасным? — Нет. Вовсе нет. — Шериф назвала меня человеком необузданным, — напомнил я. — Ну, это не так. Я снова взял со стола фотографию ее сына. — Вы уверены? Алисия, будьте со мной откровенны. Мы ведь оба знаем, что Роско погиб из-за меня.