Посвящается Л. C’est plus qu’un crime, c’est une faute[1]. Глава 1 Мужчина в темно-синих широких брюках и зеленой спортивной рубашке нетерпеливо переминался, стоя в очереди. Девчонка-кассирша — кретинка, думал он, никогда не умела быстро отсчитать сдачу. Он повернул лысую, в складках жира го­лову, прочитал на внутренней стороне освещенного тента: «Се­годня на экране! «Подозрительная женщина», равнодушно гля­нул на афишу с полураздетой дамочкой, демонстрирующей бедро, и оглянулся на стоящих сзади — нет ли знакомых лиц. Знакомых не было. Все равно, подумал он, подгадал в самый раз. Точнехонь ко к восьмичасовому сеансу. Он сунул доллар в резное окошко стеклянной будки. — Привет,— улыбнулся он блондинке-кассирше. — Привет.— Ее пустые синие глаза радостно блеснули.— Как поживаете? Ответа она не ждала, мужчина и не стал отвечать. Он вошел в вестибюль — там слегка пованивало — и услыхал резкий воинственный сигнал горна: началась кинохроника. Он ми­новал стойки, где продавали конфеты и воздушную кукурузу, про­шел до конца, грациозно, при том что был грузен, повернулся, огляделся и увидел Тони Рикко. Он прибавил шагу и поравнял­ся с Тони, когда оба свернули в центральный проход. — Привет, Тони! — произнес он с ноткой покровительства в го­лосе, как обычно обращался к Тони, когда тот стоял за прилав­ком в отцовой гастрономической лавке. — Привет, мистер Киммель! — улыбнулся Тони.— Сегодня одни? — Жена только что уехала в Олбани.— Он махнул рукой и начал боком протискиваться на свое место. Тони спустился по проходу поближе к экрану. Мужчина задевал коленями о спинки сидений, бормотал, про­тискиваясь, «извините» и «благодарю вас» — людям приходилось вставать или приподниматься, чтобы его пропустить. Он пробрал­ся до конца и вышел в проход у стены; спустился до двери, над которой красными буквами горело: «Выход», толкнул метал­лические створки и шагнул на тротуар, окунувшись в духоту жар­кого вечера. Повернув в противоположную от тента сторону, он пе­решел улицу, свернул за угол и сел в свой черный двухдверный «шевроле». Не доезжая квартала до автобусной станции «Кардинал Лайнз», он остановился, подождал в машине около десяти минут, увидел, как от конечной платформы отъехал автобус, следующий рейсом Ньюарк — Нью-Йорк — Олбани, и тронулся следом. Автобус медленно тащился в гуще транспорта до въезда в туннель Холланд, затем в Манхаттане повернул на север. Мужчина ехал так, чтобы между ним и автобусом были две-три маши­ны, сохранив такой порядок и тогда, когда они выбрались из го­рода, транспорта поубавилось, а скорость возросла. Первая ос­тановка, подумал мужчина, должна быть у Территауна, а может, и раньше. Если место окажется неподходящее, придется ехать даль­ше. Если же второй остановки не будет — что ж, тогда в самом Олбани, где-нибудь в переулке. Сосредоточившись за рулем, он поджал толстые пухлые губы, но желто-карие глаза, широко раск­рытые за толстыми линзами очков, не меняли своего выражения. Автобус остановился перед кучкой строений — кафе и освещен­ные продуктовые магазины; мужчина проехал мимо и остановил машину, прижав ее к обочине, так что дерево царапнуло ветвями по корпусу. Он поспешно выскочил, побежал и перешел на шаг только тогда, когда добрался до освещенной площадки, где стоял автобус. Пассажиры все еще выходили. Он увидел, как она спускается, узнал ее приземистую фигуру, по первым шагам распознал неук­люжую, вперевалку, походку. Не прошла она и шести футов, как он оказался рядом. — Ты! — удивилась она. Ее черные с проседью волосы растрепались, тупые карие глаза глядели на него с животным недоумением, животным страхом. Ему показалось, что они все еще у себя дома в Ньюарке, руга­ются на кухне. — Я не успел тебе кое-что сказать, Хелен. Давай отойдем,— он взял ее за руку и потянул на шоссе. Она вырвалась. — Здесь остановка только на десять минут. Если хочешь чего сказать, говори сейчас. — Стоянка двадцать минут, я навел справки,— устало возра­зил он.— Пойдем-ка туда, где нас не смогут услышать. Она пошла с ним. Он успел заметить, что деревья и подлесок выше и гуще справа, рядом с его машиной. Отойти по шоссе всего на несколько ярдов — и... — Если ты надеешься,— произнесла она с дрожью, но непрек­лонно,— что я передумаю про Эдварда, так нет. Никогда. Эдвард! Наша гордая дама влюбилась, подумал он с отвра­щением. — Это я перерешил,— ответил он тихо и сокрушенно, но его пальцы сами собой сжали ее дряблую руку. Он сдерживался из последних сил, увлекая ее по шоссе. — Мел, я не хочу так далеко отходить от... Он ринулся на нее, отбросил в гущу подлеска у обочины и сам чуть было не упал, но левой рукою продолжал держать ее кисть в железной хватке. Правой рукой он нанес ей в висок сокруши­тельный удар, способный, показалось ему, сломать шею, однако ее кисти так и не выпустил. Это было только начало. Она повалилась на землю, левой рукой он нащупал и сжал ей горло, подавив рву­щийся крик. Другой рукой он ударил по корпусу, обрушив ребро ладони, как молоток, на твердую кость между мягкими, служивши­. ми защитой грудями. Затем все тем же механическим движением, будто забивал гвозди, нанес удары в лоб и в ухо и, наконец, со всего размаха саданул кулаком под побородок, как врезал бы мужчине. Потом вытащил из кармана нож, открыл и погрузил лез­вие — три, четыре, пять раз. Ножом он бил в лицо, потому что хо­тел его изничтожить; фалангой согнутого пальца он снова и снова попадал ей в щеку, пока его рука не заскользила в крови и не ослабела, хотя он этого даже не заметил. Его обуревала одна лишь чистейшая радость, ликующее чувство справедливого воз­даяния за все оскорбления, за годы поношений и обид, скуки, ту­пости, да, тупости прежде всего. Он остановился, только когда вконец выдохся. Обнаружил, что стоит коленями у нее на бедре, и с отвращением отпрянул. Саму ее он не мог различить, видел лишь светлую дорожку ее летнего платья. Он огляделся, прислушиваясь к темноте, но ничего не услы­шал, кроме певучего стрекота насекомых да мгновенного гула промчавшегося по шоссе автомобиля. Он заметил, что находится в двух шагах от шоссе. В том, что она мертва, у него не было никаких сомнений. Ни малейших. Ему вдруг захотелось увидеть ее лицо, ру­ка дернулась было к карману за ручкой-фонариком, но он решил не рисковать — вдруг да заметят свет. Он осторожно подался вперед, вытянул массивную руку, изящ­но распрямив пальцы, изготовившись к прикосновению, и почувст­вовал, что в нем вздымается отвращение. Не успели пальцы дотро­нуться до скользкой кожи, как другая его рука нанесла мгновен­ный и точный удар по тому, что было под пальцами. Он поднялся и постоял пару секунд, переводя дыхание, ни о чем не думая, только прислушиваясь. Затем вышел на шоссе. При желтоватом свете до­рожных фонарей он осмотрел всего себя — в крови были только руки. На ходу он принялся рассеянно их тереть одна о другую, но от этого они стали еще более липкими и мерзкими; ему безумно хоте­лось их вымыть. Он пожалел, что придется браться за руль гряз­ными руками, и с утонченной четкостью представил, как, вернув­шись домой, намочит лежащую под раковиной тряпку и протрет руль сверху донизу. Даже отдраит. Он отметил, что автобус уехал. Никакого представления о том, сколько все это продолжалось, у него не было. Он сел в машину, развернулся и покатил на юг. Наручные часы показывали без чет­верти одиннадцать. Рукав у рубашки был порван. Придется изба­виться от рубашки, подумал он. По его расчетам, в Ньюарк он дол­жен был вернуться в самом начале второго. Глава 2 Пока Уолтер ждал в машине, пошел дождь. Он поднял глаза от газеты и убрал руку из окна дверцы. Тем­но-синие точки зернышками перца усеяли синий рукав полотняного пиджака. По крыше автомобиля громко забарабанили крупные капли летнего ливня, во мгновение ока гудроновое покрытие горбатой улицы сделалось мокрым и сияющим, отразив продолговатой крас­ной кляксой неоновую вывеску на аптеке за квартал впереди. Спус­кались сумерки, и дождь набросил на город покров неожиданно густой тени. Дальше по улице аккуратные новоанглийские домики выделялись в смеркающемся свете особенной белизной, а низкие побеленные заборы вокруг лужаек прорисовывались так же четко, как стежки на образчике вышивки. Верх совершенства, подумал Уолтер. В такой вот деревеньке женишься себе на здоровой добродушной девахе, живешь с ней в белом домике, ездишь по субботам на рыбалку и растишь сыновей, чтобы они делали то же самое. «С души воротит»,— заявила сегодня Клара, показав на ма­ленькую прялку у камина гостиницы. Она решила, что Уолдо Пойнт — это для туристов, но Уолтер остановил свой выбор на этой деревне после долгих раздумий, потому что во всей цепочке поселков Кейп-Кода она меньше других смахивала на туристскую достопримечательность. Уолтер вспомнил, как ей понравилось в Провинстауне, там она не жаловалась, что Провинстаун рассчи­тан на туристов. Но то было в первый год их семейной жизни, а теперь шел четвертый. Хозяин гостиницы «Прибой» рассказал вчера Уолтеру, что прялку смастерил его дедушка для своих ма­леньких дочек, чтобы учились прясть. Если б Клара на минуту могла поставить себя... Это же такой пустяк, подумал Уолтер. Все их споры были по пустякам. Вчера, например,— принялись обсуждать, обязательно ли мужчина и женщина должны надоесть друг другу в постели после двух лет супружества. Уолтер считал, что необязательно, и мог бы в доказательство сослаться на свое чувство к Кларе, хотя она с подчеркнутым цинизмом и вульгарностью возражала, что обязательно. Уолтер скорее откусил бы себе язык, чем признался ей, что испытывает к ней такое же сильное влечение, как прежде. Но разве она сама не знала? И разве, упорствуя в споре, она не стремилась его рассердить? Уолтер переменил позу, запустил пятерню в густые светлые во­лосы, попробовал расслабиться и почитать газету. Господи, поду­мал он, и это называется отпуск. Он пробежал глазами колонку о положении американских во­оруженных сил во Франции, но продолжал думать о Кларе. Он вспоминал про то утро в среду после предрассветной прогулки на рыбачьей лодке (поездка на ранний лов с Мануэлем хоть достави­ла ей удовольствие, потому что была познавательной), когда они вернулись к себе и решили соснуть. Клара была в на редкость от­личном настроении. Они посмеялись по какому-то поводу, она об­няла его за шею, медленно привлекла к себе... Одно-единственное утро в среду, три дня назад, но уже в чет­верг в ее голосе появились знакомые кислые нотки, это привычное наказание за дарованные накануне милости. Было десять минут девятого. Уолтер высунулся из машины и по­смотрел на гостиничный фасад, который находился чуть-чуть поза­ди. Клара все еще не появилась. Он глянул в газету и прочитал: «Мертвая женщина обнаружена в окрестностях Территауна, штат Нью-Йорк». Женщину зверски избили и порезали, но не ограбили. Поли­ции не за что было зацепиться. Женщина ехала автобусом из Нью­арка в Олбани, пропала на остановке по пути следования, дальше автобус отправился без нее. Уолтер прикинул, не удастся ли из этой заметки извлечь чего- нибудь для своих очерков: вдруг женщину и убийцу связывали ка­кие-то странные отношения? Он припомнил, что как-то прочел в га­зете о беспочвенном, по всей видимости, убийстве, которое впослед­ствии нашло объяснение в неравноправной дружбе между убийцей и жертвой, дружбе, напоминающей отношения между Чадом Овер­тоном и Майком Дыовином. Уолтер сумел, рассмотрев исто­рию убийства, выявить некоторые потенциально опасные стороны в дружбе Чада и Майка. Он вырвал из газеты заметку о женщи­не из Ньюарка и положил в карман. Заметку в любом случае сто­ило сохранить несколько дней — вдруг появятся сведения об убийце. Писанием очерков Уолтер развлекался последние два года. Всего их должно было быть одиннадцать, под общим названием «Неравноценные друзья». Пока что он написал только один, по­священный Чаду и Майку, но составил конспекты еще несколь­ких, и все они опирались на его наблюдения над друзьями и знако­мыми. Он исходил из посылки, что большинство людей водят дружбу, по меньшей мере, с одним человеком, во многом им усту­пающим, из-за того, что находят в нем отражение или же вопло­щение определенных недостатков и качеств, которые имеют или, напротив, которых лишены они сами. Взять тех же Чада и Майка: оба из зажиточных семей, оба избалованные, но Чад решил за­няться делом, тогда как Майк все еще ходит в повесах, хотя особо повесничать ему не на что — семейство перестало выдавать ему на расходы. Майк пьяница и бездельник, без зазрения совести обирает друзей; впрочем, теперь, кроме Чада, у него и друзей-то не осталось. Чад, судя по всему, решил: «Кабы не милость Божия, был бы я на его месте» — и регулярно подбрасывает Майку день­ги и дает приют. От Майка же как от друга всем мало поль­зы. Уолтер не собирался предлагать свои очерки издателям. Он писал книгу исключительно для собственного удовольствия, и плевать ему было на то, допишет он ее или нет. Уолтер уселся поглубже и закрыл глаза. Он подумал о по­местье у Залива Устриц, которое Клара пыталась продать за пять­десят тысяч долларов, и тихо помолился, чтобы один из двух ве­роятных покупателей его приобрел — ради Клары и ради него, Уолтера. Вчера она просидела несколько часов, изучая расположе­ние дома и земельного участка. Планировала наступательную опе­рацию на следующую неделю, как она объяснила. Он-то знал, что она фурией налетит на клиентов. Удивительно, что она не внушала им ужаса и даже умудрялась что-то продавать. И они-таки покупа­ли. В маклерской фирме «Найтсбридж» ее считали первоклас­сным комиссионером. Если бы только удалось ее смягчить. Дать ей все необходи­мое, чтобы она обрела чувство уверенности,— так он думал в свое время. Но разве он не дал? Любовь, привязанность, да и деньги тоже. Все впустую. Он услышал дробный стук — цок-цок-цок — она бежала в сво­их туфлях на высоком каблуке, сразу подобрался и подумал: черт побери, нужно было подогнать машину ко входу, ведь на улице дождь. Потянулся через сиденье и открыл ей дверцу. — Почему не подъехал прямо ко входу? — спросила она. — Прости, мне это только что пришло в голову,— он рискнул улыбнуться. — Мог бы, кажется, заметить, что идет дождь,— сказала она, с безнадежным видом покачав головой.— На пол, миленький, ты весь мокрый. Она согнала Джеффа, своего фокстерьера, с сиденья, но он вспрыгнул обратно. — Фи, Джефф! Джефф радостно взлаял, решив, что с ним играют, и, как пру­жиной подброшенный, в третий раз взлетел на сиденье. Клара позволила ему остаться и нежно обняла одной рукой. Уолтер повел машину в центр городка. — Может, заедем в «Мелвилл» выпьем перед ужином? Это наш последний вечер.