– О, Якоб ведь никогда не занимался исследованиями, – перебивает Ютта. – Ты же знаешь, он больше работал с персоналом. – Да, конечно, но перспективными областями всерьез интересовался. Его всегда волновали новые открытия, не забывай. – Роуэн тихонько смеется. – Было время, когда мы думали, что он просто живет в батискафе. – Только на экскурсии выбирался. Ютта права, исследований я не вел. Этим занимался Джарвис и его группа. – Якоб встречает взгляд Роуэн. – Всю его команду мы потеряли, когда Бетагемот вырвался на волю. УЛН рекрутировала наших людей по всему земному шару. Выхватывала прямо у нас из-под носа! – Он фыркает. – «Общее благо», черт бы его побрал. Ютта сжимает ему колено. Он оглядывается на жену и улыбается, накрывает ее ладонь своей. Взгляд снова сползает к полу. Старик еле заметно покачивает головой. – Якоб, понимаешь ли, не сближался с научной группой, – объясняет Ютта. – Известное дело, ученые плохо разбираются в людях. Выпусти их к публике – случилась бы катастрофа, но им все равно иногда не нравилось, как Якоб презентовал их находки. Роуэн терпеливо улыбается. – Якоб, просто я тут подумала насчет Бетагемота и его возраста… – Чуть не самый старый организм на планете, – говорит Якоб. – Мы, остальные, завелись позже. Свалились с марсианским метеоритом или еще как. Чертов Бетагемот чуть ли не единственная тварь, которая здесь же и зародилась. – Но ведь в этом все и дело, да? Бетагемот не просто предшествовал остальной жизни, он появился раньше фотосинтеза. До кислорода! Ему больше четырех миллиардов лет. Остальные по-настоящему древние микроорганизмы – археобактерии, нанолиты и так далее – так и остались анаэробными. Их находят только в ограниченных средах. А Бетагемот еще старее, но кислород его нисколько не волнует. Якоб Хольцбринк замирает. – Умная тварюшка, – говорит он. – Идет в ногу со временем. Обзавелся этими, как их называют… как у псевдомонасов… – Генами Блашфорда. При стрессе меняют скорость собственной мутации. – Да, да. Гены Блашфорда. – Якоб поглаживает ладонью свои редкие волосы и покрытый старческими веснушками череп. – Он приспособился. Приспособился к кислороду, приспособился жить в рыбах, а теперь приспосабливается к каждому уголку и закоулку нашей чертовой планеты. – Только не к сочетанию низких температур и высокой солености, – замечает Роуэн. – Он так и не адаптировался к самой обширной экологической нише планеты. Глубины моря отвергали его миллиарды лет, и сейчас бы отвергли, если бы не источник Чэннера. – О чем ты? – неожиданно резко переспрашивает Ютта. Ее муж молчит. Роуэн переводит дыхание. – Все наши модели основаны на предпосылке, что Бетагемот существует в своей нынешней форме сотни миллионов лет. Распространение кислорода, гипотоничные тела носителей – все это условия раннего-раннего докембрия. А с тех пор, как нам известно, изменилось не так уж многое, несмотря на все эти гены Блашфорда – иначе Бетагемот бы давно уже правил миром. Мы знаем, что он не способен распространяться по глубоководью, потому что так этого и не сделал, хотя у него были миллионы лет. А если кто-то предполагал, что он может распространяться с ихтиопланктонном, мы отмахивались, и не потому, что кто-то проверил – у кого нашлось бы время, учитывая, что тогда творилось? – а потому что, если бы он мог распространяться этим путем, то давно бы распространился. Миллионы лет назад. Якоб Хольцбринк откашливается. Роуэн выкладывает карты на стол. – Но что, если Бетагемоту не миллионы лет, а всего несколько десятков? – Ну, это… – начинает Ютта. – Тогда уже ни в чем нет уверенности, правда? Может, речь не о нескольких изолированных реликтах, а об эпицентрах? И, может, дело не в том, что Бетагемот не способен распространяться, а в том, что он только начал? Снова птичьи кивки и снова отрицание: – Нет, нет. Он старый! Шаблоны РНК, минерализованные стенки. Большущие поры по всей поверхности – он из-за них и не выносит холодной соленой воды. Протекает как сито. В уголке губ у старика проступают пузырьки слюны. Ютта безотчетно тянется их стереть, но Якоб с раздражением отмахивается. Она роняет руку на колени. – Пиранозильная последовательность. Примитив. Уникальный. Та женщина, доктор… Джеренис – она тоже согласна. Он старый! – Да, – соглашается Роуэн, – старый. Но, возможно, сравнительно недавно изменился? Якоб взволнованно потирает руки. – Что, мутация? Удачный прорыв? Чертовски неудачный для нас. – Может быть, его изменили сознательно, – произносит Роуэн. Ну вот, высказала. – Надеюсь, ты не хочешь сказать… – Ютта умолкает. Роуэн, наклонившись вперед, кладет ладонь на колено Якобу. – Я знаю, что там творилось тридцать-сорок лет назад. Ты сам сказал, атмосфера золотой лихорадки. Весь рифт в лабораториях, каждый органклонер работает in situ[11]… – Ну конечно, in situ, попробовала бы ты воссоздать эти условия в лаборатории… – А твои люди были на переднем крае. Ты не только сам вел исследования, но и за другими приглядывал. Наверняка приглядывал, любой толковый бизнесмен поступил бы так. Потому я и пришла к тебе, Якоб. Я ничего не утверждаю, никого не обвиняю, понимаешь? Просто я подумала, что если кто-то на «Атлантиде» знает, что произошло тогда, так это ты. Ты эксперт, Якоб. Ты ничего не хочешь мне сказать? Ютта качает головой: – Якоб ничего не знает, Патриция. Никто из нас ничего не знает. И я все же улавливаю, к чему ты клонишь. Роуэн не сводит глаз со старика. Тот смотрит в пол, сквозь пол, сквозь плиту палубы, сквозь трубы и провода под ней, сквозь изоляцию, фуллерен, биосталь, сквозь морскую воду и заиленные слизистые скалы – куда, она может только догадываться. И когда он заговаривает, голос его, кажется, доносится из этого далека. – Что ты хочешь узнать? – Могла ли у кого-нибудь найтись причина – чисто гипотетически – перестроить такой организм, как Бетагемот? – Сколько угодно, – отвечает далекий голос из тела, которое кажется едва одушевленным. – Например? – Точечная доставка. Лекарств, генов, органелл. Такой клеточной стенки никто еще не видывал. Не пришлось бы заботиться об иммунной реакции, защитные энзимы о них и не узнают. Целевая клетка принимает его прямо в себя: лизирование оболочки, ХДД[12]. Вроде биодеградирующего фуллерена. – Еще? – Идеальный стимулятор. При соответствующих условиях эта штука качает АТФ с такой скоростью, что можно одной рукой перевернуть автомобиль. По сравнению с ним митохондрии просто тухлятина. Солдат с Бетагемотом в клетках, при достаточной дозе, может и экзоскелет перещеголять. – Если Бетагемот перестроить для этой цели, – поправляет Роуэн. – Да, – шепчет старик, – в том-то и дело. Роуэн очень тщательно подбирает слова: – А могли найтись… менее узкие сферы применения? Оружие всеобщего уничтожения, промышленный терроризм? – В смысле, чтобы он работал как сейчас? Нет. Надо было ослепнуть и сойти с ума одновременно, чтобы подумать о таком. – Но скорость воспроизводства пришлось бы немножко увеличить, а? Для коммерческого использования. Он кивает, по-прежнему глядя в никуда. – Эти глубоководные организмы так медлительны, что тебе, считай, повезло, если они делятся раз в десять лет. – А при этом им потребовалось бы больше питания, верно? Чтобы поддерживать ускорившийся рост. – Конечно, это и ребенку известно. Но нарочно такого бы не стали делать, никто не станет добиваться такой цели, это просто был бы неизбежный… – Побочный эффект, – подсказывает Ютта. – Побочный эффект, – повторяет старик. Голос его не изменился и по-прежнему доносится, спокойный и далекий, из центра земли. Но на щеках у Якоба Хольцбринка слезы. – Значит, не нарочно. Целили во что-то другое, а потом все пошло… наперекосяк. Ты это хочешь сказать? – Гипотетически? – Уголки губ у него приподнимаются в чуть заметной вымученной улыбке. Слезы текут по морщинам и буграм старческого подбородка. – Да, Якоб. Гипотетически. Голова кивает. – Можно что-нибудь сделать? Из того, что мы еще не пробовали? Якоб качает головой. – Я всего лишь корп. Не знаю. Она встает. Старик, уйдя в свои мысли, смотрит вниз. Ютта смотрит на Роуэн. – Не пойми его неправильно, – говорит она. – Ты о чем? – Он этого не делал, он не виноват. Не больше тебя. Не больше любого из вас. – Я понимаю, Ютта.