В любом серийном убийстве многое остается известным только убийце, потому что полицейские скрывают полученную информацию – с двойной целью. Во-первых, так они пытаются защитить семью жертвы от излишних душераздирающих подробностей, а во-вторых, оставляют возможность отсеять ложные признания со стороны людей, испытывающих недостаток внимания (в полицейской практике такие люди нередко дают о себе знать). Вот и в данном случае полиция не раскрыла прессе и широкой публике всех деталей, среди которых были и обожженные ладони, и связывание конечностей. Хейверс приподняла бровь: – А ведь это весьма точный указатель, сомнений не остается. – Согласен. – Линли выпрямился и оглянулся на Хогарта. – Это один из наших, – произнес он. – Где патологоанатом? – Приезжал и уже уехал, – доложил Хогарт. – То же самое с фотографом. Мы только вас дожидались, чтобы убрать тело. Вызов в словах инспектора был очевиден. Линли предпочел проигнорировать его. Он спросил, определено ли время смерти, имеются ли свидетели, сделана ли копия с показаний таксиста. – Патологоанатом считает, что смерть наступила между десятью и двенадцатью часами вечера, – сказал Хогарт. – Свидетелей пока не выявлено, но это неудивительно. В таком месте после наступления темноты нормальные люди не ходят. – А что сказал таксист? Хогарт сверился с мятым конвертом, который он извлек из кармана куртки. Похоже, конверт служил в качестве блокнота. Инспектор зачитал фамилию таксиста, его адрес и номер мобильного телефона. Пассажира с ним не было, добавил Хогарт, и Шанд-стрит была частью его обычного маршрута на работу. – Проезжает здесь каждое утро примерно в пять часов, в начале шестого, – продолжал инспектор. – Сказал, что вот это… – кивок в сторону брошенного автомобиля, – стоит здесь уже несколько месяцев. И он не раз сообщал об этом, жаловался. И мне все уши прожужжал про то, что всякий хлам мешает безопасности на дорогах и что дорожная полиция ничего не желает предпринимать… – Внимание Хогарта привлек шум в конце туннеля со стороны Крусификс-лейн. Он нахмурился: – Кто это? Вы ждете коллегу? Линли обернулся. По туннелю к ним двигалась фигура, подсвеченная со спины прожекторами телевизионных камер. Было в ней что-то знакомое: крупный, тяжелый силуэт, слегка сутулые плечи. Хейверс нерешительно предположила: – Сэр, уж не… Но Линли и сам уже догадался, кто это, и сделал резкий вдох – такой глубокий, что потемнело в глазах. На место преступления вторгся не кто иной, как навязанный Хильером психолог, Хеймиш Робсон. И существовал лишь один способ, с помощью которого он мог получить доступ в туннель. Линли не колебался ни секунды. Он двинулся навстречу Робсону и без всякой преамбулы схватил его за рукав. – Вы должны немедленно уйти отсюда, – выпалил он. – Не знаю, как вы умудрились пересечь заграждение, но здесь вам делать нечего, доктор Робсон. Такое приветствие вызвало у Робсона удивление. Он глянул через плечо в сторону полицейского заграждения, сквозь которое только что успешно прошел. – Мне позвонил помощник… – начал он. – Не сомневаюсь в этом. Но помощник комиссара здесь не приказывает. Я хочу, чтобы вы ушли. Немедленно. Сквозь очки на Линли взирали внимательные глаза психолога. Линли буквально чувствовал, как его оценивают. Он почти мог прочитать в глазах Робсона заключение: объект испытывает вполне объяснимый в данных обстоятельствах стресс. А как же иначе, думал Линли. С каждым новым шагом серийного убийцы планка будет подниматься на новую высоту. Робсон и не догадывается, что такое настоящий стресс. Это ему еще предстоит узнать, если убийца успеет лишить жизни следующую жертву, прежде чем до него доберется полиция. – Не стану делать вид, будто понимаю, что происходит между вами и помощником комиссара, – сказал Робсон. – Но раз уж я здесь, думаю, вы могли бы воспользоваться моими знаниями. Дайте мне возможность хотя бы взглянуть на труп. Я буду держаться на безопасном расстоянии и никоим образом не помешаю сбору улик или другим вашим процедурам. Надену все, что нужно: перчатки, комбинезон, головной убор, что угодно. Я уже здесь, так используйте меня себе во благо. Позвольте мне помочь вам. – Сэр? – произнесла Хейверс, привлекая внимание Линли. Он увидел, что с противоположного конца туннеля констебли подкатывают колесные носилки с мешком для транспортировки трупа. Один из техников шел с бумажными пакетами, чтобы обернуть ими ладони жертвы. Все, что требовалось от Линли, – лишь один кивок, и тогда часть проблемы, вызванной присутствием Робсона, будет ликвидирована: ему просто нечего будет увидеть. Хейверс снова негромко обратилась к Линли: – Отправляем? – Я уже пришел, – продолжал убеждать Робсон. – Забудьте почему и как. Забудьте Хильера. Ради бога, позвольте мне быть полезным. Его голос был мягок и настойчив, и Линли понимал, что в словах психолога есть разумное зерно. Можно с упорством цепляться за договоренность, которую он вырвал у Хильера, а можно отбросить на время все соображения, несущественные на данный момент, и воспользоваться идущим в руки шансом узнать хоть что-то новое о том, как работает мозг серийного убийцы. Линли крикнул группе техников, приступающих к упаковке трупа: – Одну минуту! Подождите пока! – И Робсону: – Хорошо. Можете посмотреть. Робсон кивнул. – Разумно, – пробормотал он и двинулся к ржавому каркасу автомобиля. Остановился он, однако, как минимум в четырех футах от него и, когда хотел оглядеть руки мальчика, не притронулся к ним сам, а попросил инспектора Хогарта повернуть их ладонями вверх. Хогарт выполнил просьбу, но не удержался от того, чтобы не состроить возмущенную гримасу. Мало того что приходится подчиняться людям из Скотленд-Ярда, так они еще и привели на место преступления гражданского. Немыслимо! Он поднял брови с таким выражением на лице, которое говорило, что весь свет сошел с ума. Через несколько минут, потраченных на осмотр тела и размышления, Робсон вернулся к Линли. Прежде всего он сказал то, о чем говорили и Линли с Хейверс: – Такой юный! Бог мой! Для вас это, должно быть, очень нелегко. При всем вашем опыте… – Да, – подтвердил Линли. К ним присоединилась Хейверс. Возле автомобиля приступили к приготовлениям к погрузке тела на носилки, чтобы отвезти его на вскрытие. – Очевидны перемены, – продолжил Робсон. – Ситуация накаляется. Вы видите, что он обращается с телом совершенно иначе, чем раньше: нет больше ни прикрытых гениталий, ни ритуальных поз. В нем больше нет сожаления, нет психического замещения. Вместо этого он испытывает сильную потребность унизить мальчика: ноги раздвинуты, гениталии открыты взорам, тело брошено посреди мусора. Его взаимодействие с мальчиком до смерти также не похоже на его взаимодействие с предыдущими жертвами. Они чем-то вызывали его сочувствие. С этим мальчиком этого не случилось. А случилось нечто противоположное. Он больше не сочувствует, он испытывает удовольствие. И гордость от содеянного. Теперь он уверен в себе. Он считает, что его не поймают. – С чего он взял? – спросила Хейверс. – Он же бросил парня прямо на улице, черт возьми. – Вот именно. – Робсон махнул рукой в сторону дальнего конца туннеля, где Шанд-стрит выходила на небольшие заведения, которые разместились в современных кирпичных зданиях с декоративными решетками на окнах – скромный результат программы по обновлению Южного Лондона. – Он положил тело там, где его легко могли заметить. – Разве то же самое не относится к предыдущим убийствам? – спросил Линли. – Да, но есть разница. В предыдущих случаях риск быть замеченным был гораздо меньше. Тогда для перевозки и переноски тела он мог использовать такие орудия и средства, заметив которые ни один случайный свидетель ничего не заподозрил бы: например, садовую тачку, или большую сумку, или тележку дворника. Эти предметы самым естественным образом вписались бы в обстановку парка или стоянки. Ему нужно было всего лишь транспортировать тело от своего автомобиля к выбранному месту, и это вполне безопасно для него, если действовать под покровом темноты и с подходящими инструментами. Но здесь он весь на виду с того самого момента, как вытащил тело из машины. И он не просто кидает его как попало, обратите внимание, суперинтендант. Это только так кажется. Не допускайте этой ошибки. Он намеренно придал телу такую позу. И он был уверен, что никто не застанет его за этим занятием. – Наглая сволочь, – буркнула Хейверс. – Да. Он гордится тем, что способен совершить такое. Полагаю, сейчас он может даже находиться где-то поблизости, чтобы иметь возможность наблюдать за всей той суматохой, которую спровоцировал своими действиями. Если так, то он наслаждается каждым мигом. – А что вы скажете по тому поводу, что на теле нет надреза на животе? Как нет и символа на лбу. Следует ли нам сделать вывод, что он сворачивает активность? Робсон покачал головой. – Мне кажется, что отсутствие надреза означает в данном случае лишь то, что для преступника это убийство отлично от предыдущих. – Отлично чем? – Суперинтендант Линли! – Это был Хогарт, который следил за переносом тела из останков спортивного автомобиля на носилки. Он прервал этот процесс, прежде чем на мешке с телом застегнули молнию. – Возможно, вам будет интересно взглянуть на это. Сотрудники Скотленд-Ярда подошли к носилкам. Хогарт указал на тело мальчика. То, что раньше было скрыто из-за сидячей позы жертвы, сейчас, когда тело было вытянуто на носилках, стало доступно взгляду. Живот этой, самой последней, жертвы преступника действительно не был вспорот, однако сам пупок был удален. Их убийца завладел очередным сувениром. О том, что он сделал это после смерти мальчика, свидетельствовало малое количество крови вокруг раны. О том, что сделал это в гневе – или в спешке, – свидетельствовал надрез поперек живота, из которого затем ножницами или щипцами был удален пупок. – Сувенир, – проговорил Линли. – Психопат, – добавил Робсон. – Суперинтендант, я бы посоветовал установить наблюдение за теми местами, где были обнаружены все остальные жертвы. Весьма вероятно, что он захочет туда вернуться. Глава 8 Фу был очень осторожен с урной. Он нес ее перед Собой, как священник несет потир, и далее опустил ее на стол. Медленно приподнял крышку. Слабый запах тления поднялся в воздух, но теперь он не раздражал Фу так, как раздражал поначалу. Запах разложения скоро совсем исчезнет. Но содеянное останется с Ним навсегда. Он удовлетворенно рассматривал Свои реликвии. Теперь их было две; они как раковины свернулись в тонком пепле, почти пыли. От легчайшего прикосновения пепел поднялся облаком и скрыл их. Как же здорово Он придумал поместить их в эту урну с прахом. Реликвии исчезли из виду, и все же они там, как нечто, сокрытое в алтаре церкви. Да и сам процесс трепетного перемещения урны с одного места на другое сходен с пребыванием в церкви, только без социальных ограничений, которые накладывает на членов конгрегации посещение церкви. «Сядь прямо. Прекрати ерзать. Или тебе нужно преподать урок, как следует себя вести? Когда тебе сказали преклонить колени, так и делай, немедленно. Сложи ладони вместе. Проклятье! Молись!» Фу сморгнул. Голос. Одновременно далекий и близкий, он был признаком того, что червь проник в голову. Пролез через ухо внутрь, в самый мозг. Он не проявил должной осторожности, и мысль о церкви дала червю долгожданный шанс. Сначала смешок. Потом откровенный хохот. Потом эхом: «Молись, молись, молись». И: «Наконец-то начал искать работу? И что ты рассчитываешь найти, тупой бездельник? А ты уберись отсюда, не лезь под руку, Шарлин. Или тоже хочешь схлопотать?» Бесконечная ругань. Бесконечный крик. Это могло продолжаться часами. Он-то думал, что уже избавился от червя, но мысль о церкви стала Его ошибкой. «Я хочу, чтобы ты выметался из моего дома, слышишь? Спи где хочешь, хоть под дверью. Что, соломы нет подстелить?» «Это ты довел ее, чтоб тебя! Ты прикончил ее!» Фу зажмурил глаза. Слепо потянулся вперед. Его руки наткнулись на какой-то предмет, Его пальцы нащупали кнопки. Он стал беспорядочно жать на них, пока не взревел звук. Глаза раскрылись от неожиданности. Его взгляду предстал телевизионный экран, на котором в этот миг проступало изображение. Голос червя угасал. Фу не сразу понял, на что смотрит. Оказалось, Его уши и глаза штурмуют утренние новости. Фу сосредоточился на экране. Постепенно Ему становилось ясно, о чем идет речь. Журналистка с волосами, раздуваемыми ветром, стояла перед полицейским заграждением. У нее за спиной зияло вратами Гадеса черное чрево туннеля – Шанд-стрит. В глубине мрачного сырого зева ржавую «мазду» освещали прожекторы. При виде этой машины Фу успокоился, Его охватило чувство довольства Собою. Конечно, думал Он, не очень удачно вышло, что заграждение выставили с южного конца туннеля. С этой точки тела не видно. А Он столько усилий приложил, чтобы сделать послание как можно красноречивее: «Мальчик сам обрек себя, разве не понятно? Не на возмездие, избежать которого в принципе невозможно (и не стоит на это даже надеяться), а на невозможность освобождения. До самого конца он сопротивлялся и отрицал». Фу предполагал, что наутро встанет с ощущением беспокойства, которое должно появиться из-за того, что мальчик отказался признавать свои постыдные поступки. Правда, в момент его смерти Он не испытал ничего подобного. Тогда Он ощутил другое: ощутил, что тиски, сжимающие Его мозг все сильнее день от дня, ослабли. Но Он ожидал, что беспокойство придет позднее, когда ясность ума и честность перед самим Собой потребуют от Него оценки выбора объекта. Но, проснувшись, Фу не испытал никаких негативных эмоций. Вплоть до появления червя Он наслаждался ощущением довольства, напоминающим чувство сытости после хорошего обеда.