На следующее утро Линли встал рано, но оказалось, что жена поднялась еще раньше. Он нашел ее в комнате, которую они уже привыкли называть детской, – там задавали тон желтые, белые и зеленые цвета, а мебель пока ограничивалась кроваткой и пеленальным столиком; вырезанные из журналов и каталогов фотографии обозначали места для остальных предметов обстановки: здесь кресло-качалка, полка для игрушек там, а у окна комод (правда, комод ежедневно переезжал из точки А в точку Б, потому что в первом триместре беременности Хелен отличалась особым непостоянством во всем, что касалось комнатки их будущего сына). Она стояла у пеленального столика и разминала руками поясницу. Линли подошел к ней, отвел прядь ее волос, открывая щеку для поцелуя. Она прильнула к нему. – Ты знаешь, Томми, – сказала Хелен, – я и не подозревала, что ожидание материнства может стать таким политическим мероприятием. – А оно политическое? Она махнула рукой на столик. Линли бросились в глаза остатки упаковки, по-видимому от посылки, полученной ими вчера. Хелен открыла ее и разложила на столике содержимое – белоснежный наряд для крещения: платье, накидка, шапочка и ботиночки. Рядышком лежал еще один крестильный наряд – опять платье, накидка и шапочка. Линли подтянул к себе почтовую бумагу, на которой был написан обратный адрес. – Дафна Амальфини, – прочитал он. Следовательно, посылку прислала одна из четырех сестер Хелен, живущая в Италии. – Что происходит? – спросил Линли. – Формируются два враждебных лагеря, – ответила жена. – Мне не хочется говорить это тебе, но, боюсь, скоро нам придется выбирать, на чью сторону встать. – А-а. Понятно. Значит, вот это… Линли обвел рукой только что распакованный наряд для крещения. – Да. Это прислала Дафна. Вместе с очень милой запиской, кстати, – но это не должно вводить нас в заблуждение относительно сути дела. Дафна не сомневается в том, что твоя сестра уже послала нам фамильные одежды для крещения отпрысков рода Линли, ведь она единственная представительница нынешнего поколения вашей семьи, которая сумела обзавестись детьми. Но при этом Дафна считает, что пять сестер Клайд, размножающиеся как кролики, являются достаточным аргументом, чтобы на крестинах использовался наряд от семейства Клайд. Хотя нет, это не достаточный аргумент, а обязательное условие, так будет точнее. Все это смешно – поверь мне, я понимаю, – но мы с тобой волей-неволей оказались вовлечены в один из тех межсемейных конфликтов, которые могут раздуться до масштабов катастрофы, если не урегулировать его грамотно. Хелен взглянула на мужа и усмехнулась. – Как это глупо, да? По сравнению с тем, чем тебе приходится заниматься, это полная чепуха. Во сколько ты вчера вечером вернулся домой? Я оставила тебе в холодильнике ужин – нашел? – Решил, что лучше будет съесть его на завтрак. – Курицу под чесночным соусом из индийского ресторана? – М-да. Пожалуй, такой вариант не пройдет. – Ну, тогда что посоветуешь насчет крестильных платьев? Только не говори, что можно вообще обойтись без крестин. В таком случае я не желаю нести ответственность за сердечный приступ, а он случится у отца неминуемо. Линли обдумал ситуацию. С одной стороны, наряд для крещения, принадлежащий его семье, помог младенцам пяти, а то и шести поколений приобщиться к христианству. Так что нельзя было отрицать существование определенной традиции, которая в этом наряде воплощалась. С другой стороны, это одеяние и выглядело так, будто его носили младенцы пяти-шести поколений. С третьей стороны, если вообще возможно употребить такой оборот речи, дети всех сестер Клайд были наряжены в одеяния поновее – купленные семейством Клайд; так что и здесь устанавливается традиция, и было бы неплохо продолжить ее. Итак… что же делать? Хелен права. Сложилась одна из тех идиотских ситуаций, когда пустяк мог привести к невообразимым последствиям. Требуется найти некое дипломатическое решение. – Давай скажем всем, что обе посылки потерялись в пути и до нас не дошли, – предложил Линли. – Я и не знала, что ты такой трус. Твоя сестра уже знает, что ее посылку мы получили, а кроме того, я совершенно не умею обманывать. – Тогда остается одно: положиться на то, что ты сможешь найти соломоново решение. – А что, неплохая идея, – заметила Хелен. – Сначала аккуратно разрежем ножницами оба наряда ровно посередине. Затем пойдут в ход иголка с ниткой, и все будут счастливы! – И заодно мы положим начало новой традиции. Они посмотрели на разложенные на столе наряды, а потом друг на друга. В глазах Хелен поблескивало озорство. Линли рассмеялся. – Мы не посмеем, – сказал он. – Ты придумаешь что-нибудь более подходящее, я уверен. – Как насчет двух обрядов крещения? – Вот видишь. Ты уже на пути к решению. – А ты на пути куда? Ты сегодня рано поднялся. Меня-то разбудил Джаспер Феликс, он делал зарядку у меня в животе. А тебе что помешало поспать подольше? – Рассчитываю опередить Хильера. Он вместе с пресс-бюро организовывает встречу с журналистами и хочет, чтобы рядом с ним все видели Нкату, буквально бок о бок. Отговорить Хильера я, разумеется, не смогу, но надеюсь хотя бы проследить, чтобы он не слишком переусердствовал. Эта надежда жила в душе Тома Линли вплоть до того момента, когда он вошел в здание Скотленд-Ярда. Там он вскоре понял, что за дело взялись силы, неподвластные даже Хильеру, – в лице главы пресс-бюро Стивенсона Дикона. Дикон строил большие планы относительно предстоящей акции. С ее помощью он намеревался не только доказать свою незаменимость на нынешнем посту, но и дать карьере новый толчок. В связи с этим он лично руководил организацией первой встречи помощника комиссара Хильера с прессой, и в программу входило непременное присутствие Уинстона Нкаты, возведение трибуны на фоне огромного национального флага, уложенного элегантными складками, а также вручение каждому приглашенному журналисту информационного пакета, содержащего головокружительное количество ничего не значащих фраз и заявлений. Кроме того, в дальнем конце конференц-зала были выставлены столы, сильно напоминающие место проведения фуршета. Линли мрачно присмотрелся к происходящему. Те скромные надежды, которые он питал относительно минимизации амбиций Хильера, улетучились. К делу подключился отдел по связям с общественностью, а это подразделение столичной полиции подчинялось не Хильеру, а его непосредственному начальству – заместителю комиссара. Все нижестоящие сотрудники – Линли в том числе – по всей видимости, были низведены до статуса винтиков в грандиозном механизме связей с общественностью. Все, что было в его силах, понял Линли, – это по возможности сократить время пребывания Нкаты под прицелом объективов. Только что произведенный в сержанты Нката уже прибыл в Ярд. Ему сказали, куда сесть, когда начнется встреча, и что говорить, если ему будут заданы те или иные вопросы. Линли отыскал разъяренного Нкату в коридоре. Карибские нотки в его голосе, доставшиеся в наследство от матери – уроженки Вест-Индии, – в минуты стресса всегда звучали отчетливее. – Я не для того здесь работаю, чтобы плясать под дудку, как дрессированная обезьянка, – выпалил Нката. – Не за тем я пришел в полицию, чтобы мама включила телевизор и увидела на экране мою рожу. Он думает, я безмозглый идиот, вот что он думает. Я скажу ему, что он ошибается. – Тут командует не Хильер, – сказал Линли и кивнул в знак приветствия одному из звукорежиссеров, суетившихся с аппаратурой. – Сохраняйте спокойствие и смиритесь с тем, что происходит, хотя бы на время, Уинни. В конечном счете это даже может пойти вам на пользу, в зависимости от того, как вы видите свою дальнейшую карьеру. – Но вы ведь понимаете, зачем я здесь! Черт возьми, вы ведь понимаете! – Это все задумки Дикона, – продолжал Линли. – Пресс-бюро всегда отличалось цинизмом, это вполне в их духе предположить, что, увидев вас на трибуне рядом с помощником комиссара, зритель сделает тот вывод, которого от него ожидают. Дикон настолько самонадеян, что считает, будто ваше присутствие умерит негодование журналистов в связи с этой ситуацией с четырьмя убийствами. Но ничто не должно задевать вас, ни в личном плане, ни в профессиональном. Помните об этом, и тогда вы сможете высидеть эту конференцию. – Да? Ну так вот, я так не считаю. И если кто-то и недоволен ситуацией, то на это есть все основания. Сколько еще человек должно погибнуть, чтобы за дело наконец взялись? Ну и что, что черный убивает черного, – все равно это не что иное, как преступление. Только никто не обращает на него внимания. И если окажется, что в данном случае белый преступник убивает черную жертву, то мое пособничество Хильеру… Когда мы оба знаем, что он ни за что не повысил бы меня, если бы не нынешние обстоятельства… Нката сделал паузу при этих словах и вдохнул побольше воздуха, подыскивая красноречивое завершение своей тираде. – Убийство используется в политических целях, – сказал Линли. – Да. Это так. Отвратительно? Несомненно. Цинично? Однозначно. Неприятно? Да. По-макиавеллиевски хитроумно? Снова да. Но в конечном счете это никак не может бросить тень на вас – порядочного офицера полиции. В этот момент в коридоре появился Хильер. Он выглядел довольным – тем, как Стивенсон Дикон организовал мероприятие. – Эта встреча даст нам как минимум сорок восемь часов, – сказал он, обращаясь к Линли и Нкате. – Уинстон, надеюсь, вы хорошо выучили свою роль. Линли напрягся, ожидая реакции Нкаты, но тот, надо отдать ему должное, только кивнул с безмятежным выражением лица. Однако как только Хильер ушел к лифту, сержант проговорил: – Ведь мы говорим о детях. Об убитых детях. – Уинстон, – сказал Линли, – я это знаю. – Тогда что же он делает? – Полагаю, собирается сбить прессу со следа. Нката посмотрел в ту сторону, где скрылся Хильер. – И как у него это получится? – Прежде чем высказаться, он выждет достаточно времени, чтобы журналисты первыми озвучили свои обвинения. Хильер-то знает: газеты докопаются до того факта, что более ранние жертвы были чернокожими или смешанной расы, и, когда это случится, они набросятся на нас как голодные псы, жаждущие крови. Чем мы занимались, спали или еще что – все в таком духе. На этой стадии Хильер сможет, праведно бия себя в грудь, спросить, почему же им, журналистам, потребовалось столько времени, чтобы узнать о том, о чем копы давно уже знают и даже поделились этим с прессой. Последняя смерть попадет на первые полосы всех печатных изданий в стране. «А что было с остальными убийствами? – спросит Хильер. – Почему их не сочли достойными упоминания на первой или хотя бы второй полосе?» – То есть Хильер намерен пойти в атаку, – сказал Нката. – Он умеет делать то, что он делает, – в большинстве случаев. Отвращение Нкаты к происходящему не уменьшилось. – Если бы в разных концах города погибло четыре белых подростка, то копы с самого начала метались бы между участками, как черти на сковороде, – проговорил он. – Скорее всего. – Тогда… – Мы не можем исправить их ошибки, Уинстон. Мы можем обвинить их и попытаться изменить их поведение в будущем. Но вернуться назад и исправить содеянное невозможно. – Зато можем не допустить, чтобы эту… небрежность замяли как нечто несущественное. – Да, мы можем побороться за это. Да, я согласен. – И видя, что Нката хочет что-то ответить, Линли продолжил мысль: – Но пока мы занимаемся уличением виноватых, убийца будет убивать. И что мы получим? Вернем к жизни мертвых? Добьемся справедливости? Поверьте мне, Уинстон, журналисты недолго будут приходить в себя после контратаки Хильера, и тогда они набросятся на него, как мухи на гнилое яблоко. А у нас между тем на руках четыре нераскрытых убийства, и мы не сможем полноценно заняться расследованием, не имея поддержки тем самых отделов убийств, которые вам не терпится выставить перед всем светом коррумпированными и погрязшими в ханжестве. Согласны ли вы с моими словами? Нката задумчиво хмурился. – Я хочу иметь право голоса, – промолвил он наконец. – Сидеть на пресс-конференциях в качестве декорации во имя интриг Хильера я не желаю. – Понимаю. Согласен. Теперь вы сержант, – напомнил Линли. – Этот факт никуда не денется. Что ж, пойдемте, пора приниматься за работу. Неподалеку от кабинета Линли было выделено помещение под оперативный штаб следствия, где у компьютерных мониторов уже сидели констебли; они вводили информацию, поступающую в ответ на запросы Линли в полицейские участки, на территории которых были обнаружены тела. На стендах были развешаны фотографии со всех четырех мест преступления, тут же находились списки констеблей и оперативников с указанием порученных им заданий. Техники установили три видеомагнитофона, чтобы была возможность просмотреть все записи, сделанные камерами скрытого видеонаблюдения – в случаях, когда такие записи делались и камеры действительно имелись в окрестностях, где были брошены трупы. По полу змеились переплетения проводов. Телефоны звонили без умолку. Звонки сейчас принимал инспектор Джон Стюарт, давнишний коллега Линли, и два констебля. Стол инспектора сразу бросался в глаза – на нем царил граничащий с маниакальным порядок. Когда Линли и Нката вошли в оперативный штаб, Барбара Хейверс сидела посреди кучи распечаток и отмечала в них желтым маркером имеющие особую важность данные. На столе рядом с ней лежала открытая пачка печенья с клубничным джемом и стояла кружка кофе, из которой Барбара отпила, с недовольной гримасой пробормотав: – Тьфу, холодный. Затем она с тоской взглянула на пачку сигарет, почти заваленную бумагами. – Даже не мечтайте, – пригрозил Линли. – Что получено из пятого спецотдела? Хейверс отложила маркер и погладила мышцы шеи. – Эту информацию лучше не показывать прессе.