Лидочку поместили в платную палату, так что никто даже не спросил у меня, почему я заявился не в часы посещений. Пухлая нянечка провела меня по отделению, всю дорогу улыбаясь так, будто к Рубановой явился самый милый на свете померанский шпиц. Она взбила Лидочке подушку и помогла сесть. По-моему, Рубанова уже отлично справлялась сама, хотя и выглядела изнурённой. – Я это… Ну… – я собрался с мыслями и вспомнил про апельсины во всех фильмах про больницу. – Ничего тебе не принёс, короче. Рубанова засмеялась: – Переживу как-нибудь. Родители мне всего натащили. Представь, им сказали, что у меня психическое перенапряжение. Слишком много учусь. Вообще-то, я был согласен с докторами. По-моему, Рубанова уже давно учится в режиме истощения. Шутка ли, три языка долбить, да ещё и в остальном маму с папой не разочаровывать. И это происшествие с математикой – по сути попытка передать полномочия. Бедная Рубанова просто хотела решить хоть какую-нибудь задачу чужими силами. – Меня отправят в санаторий, когда выпишут, – Лидочка мечтательно посмотрела в окно. – Круто, – кивнул я. – Ты это хотела мне сказать? – А ты что-то другое хотел узнать? – Лидочка перестала улыбаться и вытаращилась на меня, как мартышка на удава. Я немеряно всего хотел узнать. Но, похоже, Рубанова не спешила разглашать информацию. – Ладно, – сказал я. – К Юрику меня больше не пустят. И раз с тобой тоже всё нормально… – К Юрику не пустят? – вскинулась Лидочка. – А что с ним такое? – Вот это мне тоже интересно. Только сейчас у него не спросить, поэтому… – Слушай, Орлов, – перебила она, – а как ты с Кусковой договорился? Не могу поверить, что она вдруг осознала и раскаялась. Я, конечно, тоже бестолочь, надо было сразу это пресечь, но… Ты-то как её приструнил, я не пойму?! – Выменял. Её готовность сотрудничать на свидание. – Ты ей свидание обещал?! Шантажистке?! Со свиданием я попал, конечно. Ввергнув себя в пучину кусковщины, я не очень представлял, как буду выкручиваться в сложившихся обстоятельствах – когда все, кто мне нужен, полегли в больнице. – Но послушай, – Лидочка приподнялась на руках, чтобы сесть повыше, – если ты и Кускова… В смысле… Вместе, то как тогда… – Лида. – Я дважды хлопнул в ладоши. Я вдруг понял, что она меня заговаривает. – Ты ведь меня сама позвала! – Я? – Рубанова испуганно заморгала. – А как там наши? Как Дёмина? – Лид, у тебя мозги отшибло?! – не сдержался я и тут же покраснел, как лягушка-древолаз. Ведь именно мозги у неё и отшибло. Именно об этом я и хотел поговорить. Мы уставились друг на друга. – У меня… – Рубанова закашлялась. – У ме… – Водички? – издевательски спросил я. Она насупилась и тяжело задышала, как будто решалась на прыжок с парашютом. Потом уставилась мне между глаз, изобразив лицом страдание. На Лидочкином лбу выступила испарина, и я испугался, что критично усугубляю её психическое перенапряжение. Она шевелила губами, бровями, крыльями носа, но звуков не издавала. И тут до меня дошло: – Ты не можешь рассказать? Рубанова откинулась на подушки и едва заметно кивнула. – Хотя, если только… – Она потянула меня за руку. – Сядь! Я послушно сел на кровать. Лидочка обняла меня за шею, притянула к себе и поцеловала. По-взрослому. Сначала я ничего не понял. А потом наоборот – понял разные вещи. Во-первых, Рубанова здорова. Ну, в той части, которая представляла актуальный интерес. То есть, сотрясение у неё было, всё так, но главное – она не была зомбирована. Хотя следы чужого присутствия у неё в голове остались, вот их-то я как раз и ощущал. Во-вторых, она не может об этом говорить. Какая-то химическая реакция в организме блокирует все попытки обсудить эту тему. Если выражаться словами из маминых сериалов, у жертвы начинается что-то вроде панической атаки, вплоть до невозможности дышать. Ну, и в-третьих, Лидочка понятия не имеет, почему я способен каким-то образом распознать всю эту информацию. Другие не могут. Не то чтобы она пробовала с кем-то поделиться, как раз нет – пока она была под контролем, ей даже подумать о том, чтобы кому-то рассказать, было больно. Вот тут я понял, каким героем оказался Юрик. Юрик, который умудрился написать записку про школу. Он же тогда до полуобморочного состояния дошёл, а всё-таки сумел заставить себя взбунтоваться. Какие муки он испытывал, булькая Маринке в трубку, я даже представлять не хотел. Как раз потому, что, невольно разделяя чувства Рубановой, легко мог это представить. Отчего-то я вспомнил Коня и почувствовал страх. Нет, не страх, – ужас. Парализующий. Как у обморочных коз, чьи мышцы от страха мгновенно деревенеют. При этом само животное остаётся в сознании. И это сознание, и этот ужас… В общем, всё это было Лидочкино. Так себе получился поцелуй. По косяку тихонько поскребли, и я обернулся. В проёме двери стояла Дёмина. – Привет, – сказала она официальным тоном. – Я тут… пришла. Ну и… пойду. В другое время я бы заржал, но сейчас почему-то не было настроения. Я немного пооткрывал рот, как бестолковый гуппи, выдавая пузырьки воздуха вместо слов. Рубанова молча катала пальцем ворсинки на одеяле. Маринка прошла в палату, вытащила из пакета два апельсина, шоколадку, сок, разложила всё это в ряд на тумбочке и, оценив композицию, кивнула: – Вот. Еда и… Всё такое. Это снова было смешно, но желания посмеяться у меня опять не возникло. Дёмина улыбнулась сама и зачем-то пожала плечами. – Спасибо, – сказала Рубанова. – Ты неправильно подумала. – Ага, – сказала Маринка. – До свидания. Звоните, если что. Дёмина вышла, а я сидел, как та деревянная коза – ни сном ни духом, пока Рубанова не пихнула меня под рёбра. – Догоняй! – велела она. Я подхватил рюкзак и выскочил вслед за Дёминой. – Марин, – позвал я. Она даже шаг не замедлила, топала, как заведённая. – Дёмина! – гаркнул я на весь коридор. – А ну стой! Маринка затормозила, дождалась, когда я её нагоню. – А ещё громче можешь?! – прошипела она. – Мы в больнице. – Марин, мы не целовались! – объявил я. – Мы разговаривали. Дёмина постучала себе пальцем по лбу: – Я так сразу и подумала. Ради важного разговора можно и школу прогулять. – Я к Юрику приходил! Я… Тут я сообразил, что банка всё ещё у меня. И раз мозги-паразиты отлепились от Юрика, то будут искать способ присосаться к кому-то ещё. Вот теперь я носил с собой настоящую бомбу, необезвреженную. – Орлов, не суетись, – очень спокойно сказала Дёмина. – Ты не обязан отчитываться, к кому и зачем ты приходил. – А я хочу! – Я бы тряхнул рюкзаком, но не посмел и тряхнул башкой. – Хочу отчитываться! Маринка снова постучала пальцем по лбу. – С Юриком что?! – спросила она. – Нормально уже. По ходу на него мозги напали. Дистанционно. В отместку за то, что он их потерял. Они же всё это время у меня были. То есть… Они и сейчас у меня. – Покажи! – Дёмина аж подпрыгнула от нетерпения. – Нам надо в это… Тёмное укромное место. Вернее, наоборот, в светлое и шумное. Маринка поднесла ко лбу палец, но стучать не стала, а только выразительно подняла брови. Мы вышли в холл возле проходной, там было подходяще – ярко и громко. Я поставил рюкзак на подоконник, загородил его спиной и, развернув одеяло, мотнул Маринке головой, чтобы заглянула внутрь. – Фу-у, я что-то похожее видела тогда в подсобке у Рины, только не такое серое. Кажется, оно сдохло… Я нагнулся, отодвинул Дёмину плечом и засунулся в рюкзак. В банке с формалином плавало нечто. Это выглядело как гриб-дымовик в момент извержения. Или как подгнивший сморчок. Или – с большой натяжкой – как трухлявый мозг. Похоже, Дёмина права. Эта штука, потеряв донора Юрика, чувствовала себя неважно. Но я считал, что расслабляться рано. Мне было известно, как яростно может атаковать крыса в момент опасности, несмотря на то, что в нормальных условиях это животное маленькое и осторожное. Про мозги я ничего такого не знал, но подозревал, что момент опасности для них наступил. – Надо идти, – сказал я. – Очень быстро. Дёмина на секунду задумалась, перевела взгляд на мои шапочки для душа и дрогнула уголками губ. – Пойдём, – кивнула она. – Только… Я с девочками договорилась, мне ещё в магазин заскочить. – То есть, ты со мной не пойдёшь?