– Немедленно одевайся и выметайся вон из моей квартиры, самозванец. Я, конечно, понимаю, что мир ужасно испортился за последние двадцать лет, но такой крайней степени цинизма не видела даже я. К твоему сведению, Геннадий Сафонов погиб двадцать лет назад. Я лично присутствовала на его похоронах. Как ты смеешь, мразь, осквернять память хорошего человека. Что тебе вообще здесь было нужно? Уходи же немедленно ты, проходимец! Из ее глаз закапали слезы. Он, тем не менее, стоял, не двигаясь. Потеряв самообладание, она сильно толкнула его в грудь руками. – Как у тебя только язык повернулся. Ничего святого у тебя нет. Геннадий Сафонов погиб! Как ты посмел использовать его имя вообще?! Немного переведя дух, она продолжила свою тираду. – Знаешь, что самое нелепое во всей этой истории? То, что когда мне сообщили о его гибели, я отказывалась верить в это. У меня мозги совсем съехали набекрень, видимо, потому что я взяла такси и поехала через всю Москву к нему домой, только лишь затем, чтобы убедиться, что меня не разыгрывают. Ты ведь не знаешь, что там за ситуация была. Во что угодно можно было поверить. И тут заявляешься ты! Похожий на него как две капли воды, как будто его и правда прятали где-то все эти годы. И все еще можно было бы, наверное, объяснить, но только не то, что ты выглядишь…ты выглядишь, как и он… тогда. У тебя совсем нет седых волос, ты выглядишь лет на сорок, не больше. А Гена родился в шестьдесят втором, и ему сейчас было бы уже пятьдесят. При всем желании невозможно так выглядеть в пятьдесят лет! – Наверное, я действительно выглядел тогда старше своих лет, но вообще-то мне не сорок, а тридцать три. Столько лет было мне тогда, когда я…когда меня нашли в то злосчастное воскресенье. – Довольно! У меня нет больше сил слушать весь этот бред. С меня достаточно было того, что я десять лет не могла прийти в себя. Убирайся отсюда немедленно или я позвоню в полицию. Самозванец! Не знаю, что тебе от меня нужно, но если ты пришел посмотреть, что у меня есть в квартире, чтобы потом обокрасть, пеняй на себя. – Я уже сказал, что вернулся, чтобы найти тех, кто убил меня. И, между прочим, ты сама меня привела. – Да ты совсем конченный псих, что ли? Откуда я тебя привела?! – она не заметила, что не своим голосом орет на странного гостя. – Ты это и сама знаешь. Не нужно было так убиваться на моей могиле, умоляя помочь захомутать этого кретина, как его там, Антон, да? Вот я и пришел, только помогать теперь будешь ты. Она вспомнила, как несколько месяцев назад с ней действительно начали происходить странные вещи. Ей стоило многих лет жизни забыть человека, которого она когда-то так любила, но время делает свое дело: стирает краски, выравнивает грани и приглушает память даже у таких уперто влюбленных, как она. Но когда часики начали неумолимо тикать, подводя этот отрезок истории к цифре «двадцать», ее почему-то охватила странная ностальгия. Она не была на кладбище уже больше десяти лет, но ее вдруг словно магнитом потянуло туда. Она сама не могла понять, как это случилось. Кладбище находилось в Подмосковье, добираться туда ей пришлось часа четыре на электричке. Этот день она помнила очень хорошо. Она надела свое лучшее черное платье-карандаш, самые дорогие туфли, взяла в руки последнюю оставшуюся в живых дизайнерскую сумку и отправилась на железнодорожный вокзал. К тому моменту дела в бизнесе шли уже не из рук вон плохо, а из рук вон отвратительно. Наличных денег практически не осталось, в кармане после покупки билетов завалялось рублей пятьсот, и это были почти все ее карманные деньги на ближайшие две недели. Она забежала в привокзальный супермаркет, который был просто невероятных размеров и выглядел пафосно даже для Москвы. Глаза разбегались от разнообразия на полках, словно тараканы от яркого света. И все, на что падал ее взгляд, роняло ее настроение туда же. Наконец, она нашла небольшую «чебурашку» армянского коньяка и неприлично дешевую пачку соленых галет. Уплатив за все триста пятьдесят рублей, она не заметила презрительной ухмылки тетки на кассе, раздумывая в это время, как ей прожить на сто пятьдесят рублей две недели. Не хотелось снимать деньги с кредитной карточки, ведь там уже почти все было выбрано, ее платежи по кредиту росли, как снежный ком. Но деваться было некуда. Выйдя из магазина под палящее июльское солнце, она начала корить себя за свои мысли. И правда, неужели ей было жалко трехсот пятидесяти рублей для человека, который носил ей розы охапками и последнюю рубашку с себя снять готов был ради нее? Ну и дура же она. Когда она вышла из электрички и подошла к воротам кладбища, то не сразу узнала его. Перед входом одиноко сидела полная женщина с характерным для уличных торговцев лицом, которая, увидев одинокую посетительницу, запечатанную в черное, предложила ей купить цветов. При виде цветов захотелось хлопнуть себя по лбу. Она предусмотрительно прихватила из дома водочную стопку, но вот цветов не купила! – Сколько стоят гвоздики? – спросила она. – По пятьдесят. – А вон та свеча в стеклянной колбе? – Сто. На дворе был будний день и, увидев, что почти единственная посетительница за сегодня мнется, не решаясь сделать покупку, женщина сказала: – За две гвоздики и свечу возьму сто пятьдесят. Под грустный, почти старческий вздох, рука посетительницы полезла в сумку и выудила оттуда последние купюры. За эти годы старое кладбище, и без того немаленькое, сильно разрослось. Память отчаянно отказывала, и она уже битый час не могла найти то самое место. Она плутала между могилками, ухоженными и не очень, путаясь все больше и больше, пока все не начало казаться одинаковым. Стрелка часов доползла до цифры три, это означало, что у нее осталось не больше шестидесяти минут, прежде, чем нужно будет собираться назад. Путешествие по этому району вечером, в одиночку, да еще и на электричке было развлечением экстремальным, и если она не хотела стать героиней очередного выпуска новостей, нужно было что-то делать. Подумав немного, она решила взять себя в руки, убедив в том, что если это ее путь, то вскоре она сможет найти нужное место, а если нет, то значит, она приехала зря и нужно просто уйти. С этим посылом она вышла на центральную аллею и прошла еще метров двадцать, пока, наконец, не увидела два переплетенных, словно в объятиях, ствола рябины. Когда-то ее очень удивило это дерево, но сейчас она поняла, что наконец-то дошла! За эти долгие годы рябины заматерели, но все еще продолжали обнимать друг друга. Никому так и не пришло в голову разлучить этих сиамских близнецов. Кое-как продравшись к Генкиной могилке, она увидела, что трава на ней выросла выше ее роста. От палящего июльского зноя она пожухла и потускнела, но все еще была очень густой. Сколько же лет здесь никто не появлялся? Она вспомнила, как месяц назад ее пригласила в «Одноклассники» старинная знакомая. С любопытством разглядывая фотографии ее друзей, она вдруг чуть не ахнула: с экрана на нее смотрело знакомое лицо. Трудно было не узнать одного из детей Геннадия, молодой человек был так похож на него. Создав фейковый аккаунт для конспирации, она не удержалась и зашла на страницу, чтобы увидеть, что мальчик вырос, возмужал и, так же как и отец, служит в правоохранительных органах, хотя и не в Главном Управлении, а обычным участковым в самом обычном ОВД. Ничего примечательного на странице не было, и она уже была готова покинуть ее, как вдруг до нее дошло, что в профиле была информация о брате и сестре, о матери, друзьях, – и ни слова об отце! Не это ли ее тогда задело за живое? Когда отец объявил о своем решении уйти от своей гражданской жены, этих детей буквально превратили в живой щит, хотя почти вся его зарплата уходила на содержание ребятишек. Детьми манипулировали, как острыми дуэльными шпагами, нанося болезненные уколы в самые чувствительные места, управляемые человеческой душой: чувство долга, ответственности, морали и этики, хотя за всем этим укрывалось лишь одно чувство, и имя ему был страх. Страшно было потерять власть. Страшно было остаться одной. Страшно было стать никому не нужной. Потому в ход за отвоевывание ушедшего в туман Генки были пущены все средства. Этот был тот самый случай, когда любовь оказалась войной. Матюгнувшись про себя за то, что оделась на кладбище, как на бал, не взяв с собой даже перчаток, она начала прикидывать обстановку. Потратив свой драгоценный час на прополку и уборку могилы она, наконец, добралась до памятников, но вскоре вновь почувствовала себя неловко. Она увидела, что с момента ее последнего посещения появился новый памятник. Мать воспитывала Генку одна, отец его, геолог, пропал без вести, когда тот был еще ребенком. Она посмотрела на дату: 10 июля 2007 года. Значит, мать ушла не так уж и давно, дожив лет до восьмидесяти, примерно. Неловко было, что она ей ничего не принесла, но, вспомнив, как сильно мать ненавидела ее тогда, двадцать лет назад, тут же успокоилась. Мать вообще была женщиной своеобразной. В день похорон заявилась на кладбище с ярким макияжем и в огромных золотых серьгах-кольцах, бряцающих при каждом шаге, что было просто возмутительно. Расчистив небольшое пространство у памятника, внезапная гостья положила на плиту принесенные цветы, стопку и печенье. Открыла коньяк и налила немного прямо в рюмку. – Ну, привет, что ли. Постояв немного и поразмыслив о чем-то своем, она отпила коньяка тоже, прямо из горлышка. Закусила печеньем. На руках один за одним вздувались мозоли, в висках стучало. Кажется, она слишком переусердствовала, выпалывая злополучную траву. Она и не заметила, как за своими угрюмыми мыслями допила всю бутылку. Как мысли из угрюмых превратились в отчаянные. Как она села прямо на бордюр и, сотрясаясь от рыданий, начала жаловаться Генке на свою жизнь, на то, как подло с ней поступал Антон, как не любили его ее родители, как разваливался прямо на глазах ее бизнес, как утекали сквозь пальцы последние деньги и перспективы на лучшую жизнь. На такой жаре она опьянела куда больше положенного и рыдала на могиле еще, наверное, час, умоляя Генку помочь ей со всем этим разобраться и сделать так, чтобы они с Антоном стали, наконец, счастливы. Очнулась она уже тогда, когда над кустами закружили комары и мошки, предвещая наступление вечера. Что за черт! Нужно срочно убираться отсюда, а не то проблем не оберешься. В последний раз обернувшись и зажав в кулаке початую пачку печенья, она направилась к выходу. В электричке ее накрыла очередная волна жалости к себе. Ну почему кому-то все идет в руки легко, а ей все время приходится продираться к рогу изобилия через плотно переплетенные друг с другом заросли? В институте она могла неделю корпеть над билетами и все равно ничего не сдать, в то время, как ее однокурсницы, отжигая всю ночь в ночных клубах и выучив один-единственный билет, его и вытаскивали. После института, не дав себе ни дня передышки, она побежала вперед, к яркой путеводной звезде своей самодостаточности, в то время как ее подруги отправлялись родителями на морские курорты «отдохнуть» от тягот студенческой жизни. Отдохнув пару-тройку лет, они открывали бизнесы, продавали их с прибылью и укатывали в теплые края, а ее магазин загнулся после стольких лет отчаянной реанимации наполовину сдохшей лошади. Столько лет она карабкалась на вершину, все лишь для того, чтобы с грохотом с нее свалиться, больно ударив копчик и осознав, что тебе уже сорок, а ты все так же бедна, как и в девяностых, с той лишь разницей, что здоровье твое оставляет желать лучшего, а друзья разбежались врассыпную. От нервов и бесконечных стрессов у тебя поседели волосы, на лбу прорезались морщины, тебя замучили постоянные депрессии, и все вокруг кажется унылым, тусклым и мрачным. Так и проехала она весь путь до Москвы, поедая соленые крекеры и плача, не обращая внимания на жалостливые взгляды, обращенные к ней с разных сторон. Глава 4. Из липкой пучины отчаянных воспоминаний ее выдернул знакомый голос. – Теперь вспомнила? Она задумчиво посмотрела на него. Как же это возможно? Хотя, если вспомнить последние события в аэропорту и исчезновение «Пуделя», поверить можно было во все, что угодно. Она неуверенно подошла к нему и протянула руку, пытаясь потрогать. – Не бойся. Я теплокровный. Мне и самому непросто убедить себя в том, что я сам себе не приснился, но если ты веришь в теорию существования параллельных миров, мы, возможно, попали в один из них. – Что ты имеешь в виду? – Я тут почитал кое-что на досуге, и узнал, что есть такая теория, по которой у каждого человека имеется несколько вариантов развития судьбы, и каждый из них живет параллельно друг другу. Ты можешь чувствовать, осязать и понимать лишь один, но существуют и другие линии жизни, в которых все может быть немного иначе. То есть, в одном из этих параллельных миров я вроде как жив. Но ты живешь в другом и не можешь ни видеть меня, ни знать об этом. Но после твоего слезоточивого похода на кладбище пласты реальности, возможно, как-то сдвинулись, и ты смогла увидеть то, чего не должна была. Как тебе такое объяснение? – Похоже на ярко выраженный шизофренический бред, если честно. – Тогда давай просто не будем искать никаких гипотез и пытаться рационализировать происходящее. Мы же не видим электричества, но верим в него. И Бога не видим. И времени. И мыслей тоже. Но при этом мы же не отрицаем существования всего этого? – Насколько я помню, ты был атеистом раньше. Воспитанным в самых лучших традициях советской идеологии. Он промолчал. Подумав немного, он произнес: – Пойдем, покурим, что ли? – и выудил из кармана пачку сигарет. Они вышли на балкон, достали сигареты. Она с удивлением заметила, что снова курит. Летом две тысячи пятнадцатого она бросила, потому что сигареты покупать стало просто не на что. А бесконечно побираться по улицам, «стреляя» сигареты, было стыдно даже ей.