– Сын мне рассказал, Степка. Степан Галкин. Отдыхали вы вместе на даче у кого-то, – орал дядька на всю лестничную клетку. – Батя, говорит, девушка одна понравилась. Я бы, может, и не встрепенулся, если бы он твою фамилию не назвал. Как сказал, что Волгина Ольга, так у меня и щелкнуло. Впусти, а? Разговор есть серьезный. Оля молчала и не открывала. Степа? Тот самый Степа с наголо бритым черепом, который без конца подкладывал ей на тарелку здоровенные куски мяса? Вот уж точно, мир тесен! Он с ней едва знаком, а папаша ее откуда-то знает. Что-то, видите ли, щелкнуто у него, как только фамилию услышал. Странно. – А знаешь, девочка, кто та гнида, из-за которой меня с работы погнали? За пару недель до присвоения нового звания и повышения в должности? А, не знаешь! – Дядька вдруг сжал кулак и принялся барабанить в ее дверь. – А у гниды той имечко есть! Помирать стану – не забуду. Эта гнида – папашка твой, Ольга, Виктор Петрович Деревнин. Его я должен благодарить за загубленную карьеру и жизнь. Если бы не Степка, подох бы давно или спился. Не хочешь ничего узнать о папашке своем героическом, а, Оля? Многое могу порассказать! А кто бы не захотел? Кто бы устоял перед соблазном приподнять завесу над прошлым ее родителей? Оля не устояла. Еще раз внимательно изучила недействительное удостоверение капитана Галкина и впустила в квартиру. – Тебе не стоит меня бояться, девочка, – предупредил он сразу. – Расскажу тебе кое-что и уйду. Только это, Степке не говори, что я был у тебя, хорошо? Оля передернула плечами. Она не собирается ничего говорить Степану, потому что вряд ли когда с ним увидится. Она даже лица его не помнит! – Не поймет Степка. Не простит. – Галкин-старший вдруг втянул носом воздух. – Картошку варишь? – Ой! Оля бегом бросилась на кухню. Картошка давно кипела, расплескивая белую пену во все стороны. Оля сняла крышку, швырнула ее в раковину. Потыкала картошку ножом – почти готова. Обернулась. Галкин стоял у стола и смотрел на нее. Вернее, рассматривал. Оля тоже прошлась по нему изучающим взглядом. Невысокий, сын намного выше. Лица его она не помнила, но что тот высокий – была уверена. У отца редкие светлые волосы. Взъерошенные кепкой, они сбились на макушке в комок, но он даже не попытался их расправить. Светлые серые глаза. В уголке левого глаза шрам, отчего веко полностью не открывалось, и глаз все время казался прищуренным. Морщинистое лицо, бесцветные губы. Сутулится, из-за этого кажется ниже сантиметров на десять. Старомодный свитер с вышитым на груди орлом, старомодные теплые брюки, махровые носки. Ее гость был опрятным, но все равно казался запущенным, заброшенным каким-то. Как будто он никому не нужен. А как же Степа, его сын? – Степка со мной не живет, – заявил Галкин. Ей сделалось неуютно под его прищуренным взглядом. Или все-таки он не щурится, а так кажется только из-за шрама? – И жалеть меня не надо, – попросил Галкин и потащил от стола тяжелый стул. – Я присяду, с твоего позволения. Чай и кофе не предлагай, не стану злоупотреблять твоим гостеприимством. Я к тебе просто поговорить. Ты, Ольга, картошечку-то слей, а то переварится, не годная будет. Она неожиданно послушалась. Слила кипяток, секунд десять подержала кастрюльку на огне уже без воды, чтобы картошка обсохла. Накрыла крышкой, сверху полотенце. Села за стол напротив Галкина. Минуты две они молча смотрели друг другу в глаза. – А ты молодец, – неожиданно похвалил он, – настырная. Не в матушку свою. – Вы и ее знали? – Оля вздрогнула. Надо же, день, полный сюрпризов. Нехороших, даже трагических. – Знал. Представь, влюблен был немного, когда отец твой был у меня подследственным. Она уже тогда болела сильно, но все равно была красавица. Слаба духом только. Все ее ломали, как хотели, всяк на свой лад. Бабка твоя в свою сторону тянула, отец твой – в свою. Сволочь! – добавил Галкин с неожиданной ненавистью. – Сволочь! Прости, конечно, но это же он ее погубил! – Вы можете не просить прощения. Я ничего не знала о нем в течение двадцати пяти лет. Может, он тоже ничего обо мне не знал? – Нет, не так. – Галкин запротестовал, замотав головой. Комок волос на макушке стал разваливаться, как потревоженный ветром букет степного ковыля. – Он никогда не упускал тебя из виду, никогда. Просто не влезал в твою жизнь. Не афишировал, что у него есть такая дочка, умница и красавица. Он осторожно поправил рассыпавшиеся прядки, пригладил их ладонью. – Что ты знаешь о своем отце? – Ничего. Я знала его всего полтора года. Летом его не стало. Оля вздохнула и внезапно поняла, что ей было бы легче пережить разрыв с Вадиком, будь отец рядом. – И ты так и не узнала, что он уголовник со стажем? – Галкин насмешливо скривил бескровные губы. – Убийца! Оля оторопела. Она не знала, что делать. Возражать? Так она совершенно не знает правды о своем отце. Гневаться? А что, у нее есть на это право? Гнать этого Галкина взашей? Нет, не может она его выгнать, ничего не узнав. – Начал Витек Деревнин еще в подростках. Промышлял много чем. Ничем, скажу тебе, не брезговал, чтобы денежку сшибить. Периодически попадался. К двадцати годам оброс авторитетом, стал матерым вором. Женился на твоей матери. Как ее угораздило с ним связаться – до сих пор не могу понять. – В голосе Галкина послышалась затаенная боль. – Как ослепла на оба глаза, когда в него влюбилась. Как оглохла и не слышала, что о нем говорят. Странный вы народ, женщины. Матушка ее, конечно, против была, но кто же в таком деле слушает родителей! Потом ты родилась, Оля. Витек сел почти сразу же по делу об ограблении сети ювелирных магазинов. Пока сидел, твоя мать с ним развелась, даже на свидания не ездила. Хотя он старался ей помогать деньгами: награбленное-то сбыть успел. Деньги он припрятал, мы мало что нашли при задержании. Он, разумеется, не выложил ничего, чтобы ему срок скостили. Понимал, что все это туфта и ментовский развод. – Что именно? Обещания скостить срок? – Да. Витек, он матерый вор был. Словом, награбленное сдавать не стал. Он вообще, знаешь, был зажиточным вором. Не пропивал, не проигрывал в карты, не тратил на баб, как другие джентльмены удачи. У него всегда кубышка была. – Дальше! – потребовала Оля. – Что было дальше? Она боялась двинуться, боялась повернуть голову. В ее квартире все сделано и куплено на деньги отца. На деньги вора? Ужас! – А дальше он вернулся. И попытался вернуть твою мать. Но она была непреклонна, не подпустила его ни к себе, ни к тебе. Могу только догадываться, каких сил ей это стоило. От этого она, может, и заболела. – Галкин опустил голову и мотнул ею с силой, как будто ос отгонял. – Если бы она его не так сильно любила, может, и не заболела бы. Тоска, тоска ее съела! А потом уже и болячка прицепилась. Но, к чести твоего папаши, он принял ее решение с достоинством. Не досаждал, не пытался вернуть, не угрожал. Просто ушел в тень и все. Оля прикусила губу, чтобы нечаянно не начать хвалить своего покойного отца за благородство. Галкин догадался, ухмыльнулся зло. – Не надо делать из него героя, девочка. Он им не был. Просто тоже, наверное, ее любил и не захотел делать больно ни ей, ни тебе. Вот и все. Он запнулся и забарабанил узловатыми пальцами по столу. Взгляд его, устремленный мимо Ольги в проем окна, сделался пустым и безжизненным. «Как у сумасшедшего», – поежилась она. – Что, все? Это конец вашей истории? Но тогда у меня вопрос: чего он так долго ждал и не появлялся в моей жизни? Мамы не стало, потом бабушки. Я осталась одна, когда мне было двадцать два. А он пришел еще через три года! Почему? – Потому что сидел, Оленька, – со злым удовлетворением хмыкнул Галкин. – Долго сидел. А как только вышел и узнал, что ты теперь живешь одна, без бабки, которая его ненавидела, так сразу и приехал. Я так думаю. – Сидел? – ужаснулась она запоздало. Все что угодно она могла подумать о своем отце, но не то, что он явился к ней прямо с тюремных нар. И эхом повторила: – Снова сидел… Снова ограбил ювелирные магазины? – Бери выше, девочка! – Галкин воскликнул так, как если бы его распирала гордость за преступления отца. – Банк! Он ограбил банк! – Банк? Один? Я имею в виду: он что, один грабил банк? Это же нереально! – Умница, девочка, – неожиданно похвалил Галкин. Странно улыбнулся, глянул на нее со смесью алчности и удивления. Так их коммерческий директор смотрел на потенциальных клиентов – как будто собирался сожрать. – Вот и я говорил всем и каждому, что это нереально, чтобы один человек провернул такую операцию. В одиночку вывести из строя сигнализацию, вскрыть хранилище, вытащить оттуда что можно и нельзя и вынести все это из банка. И заметь: скрыться с добычей до того, как приехали мы! Разве это возможно? Гудини нашелся! Вот ответь мне, ты же умница: разве так может быть? Оля отрицательно мотнула головой, хотя в душе засомневалась. О способностях отца она могла только догадываться. – Вот и я о том же всем твердил. Что не один он был и что основную, самую важную часть добычи унесли его подельники. Но, – Галкин грустно вздохнул и стал нервно царапать ноготь на большом пальце левой руки, – разве кто послушает! А когда я по именам назвал его возможных подельников, то есть соучастников преступления, меня и вовсе из органов поперли. Так-то, девочка. – Выгнали из органов за версию? Как-то не очень убедительно звучит, Иван Андреевич. Она вспомнила его имя и отчество и сама перепугалась. А не на генетическом ли уровне у нее такая память на имена представителей органов правопорядка? Пусть даже бывших. Он ведь представился ей скороговоркой еще на лестничной клетке, а она, выходит, запомнила. А предыдущий полицейский так вообще не представлялся, просто удостоверение показал, а она выхватила имя – Георгий. И фамилию его, кажется, тоже запомнила. – А как фамилия Георгия, с которым вы столкнулись в моем подъезде? – Она решила себя проверить. Или ей привиделось, или у нее действительно фотографическая память и удостоверение было на имя Георгия Окунева. – Жоркина-то? – Галкин удивился. – Окунев, Георгий Михайлович Окунев. А что? – Нет, ничего. – Ей совсем не понравилось, какие способности она нечаянно в себе открыла, и она поспешила вернуться к теме разговора. – Так почему вас выгнали из органов за версию? Что в этом такого, в самом деле? Поделились предположениями, дальше что? Заподозрили кого-то не того? Ей показалось или Галкин побледнел? Хотя куда ему бледнеть, и без того кожа прозрачная. На землистом лице светло-голубые глаза казались совершенно бесцветными. – А ты молодец, девочка, – в который раз похвалил он, но теперь как-то подозрительно слащаво. – Я и в самом деле заподозрил не тех, кого можно было подозревать. Оказалось, что я в их сторону и смотреть не имею права, не то что… А тебе отец что-то рассказывал, да? – Нет, не рассказывал. – Оля вздохнула, качнула головой. – Станет он рассказывать о таком! Но вы сказали, что ему удалось уйти из банка с добычей. А как же вы вышли на него? Он что, по неосторожности оставил отпечатки пальцев? – Молодец! – снова похвалил Галкин и обозлился. – Нет, пальцы он не оставлял. Он оставил кое-что похуже. – Что же? – Труп. Он оставил труп охранника банка. Папаша твой точно был уверен, что на него не выйдут, он все там подчистил. И ствол был левый, и отпечатков пальцев нет. Одного он не знал: хозяин банка повесил на каждого охранника крохотную такую видеокамеру. Новинка в те времена была, что ты! Стоила безумных денег, здесь купить было невозможно, только за границей. Так вот, записи с этих камер напрямую шли на компьютер в операторскую. Каждая смена – запись. Витек Деревнин, понятно, этого не знал. Он рацию каблуками ботинок об пол раскрошил, а насчет камеры не знал. Утром, когда уже следственные мероприятия шли полным ходом, нам директор банка эту запись и принес. – А на ней мой отец выстрелом в лоб убивает охранника, так? Оля поежилась от странного озноба. Она уже жалела, что впустила в дом этого человека. Не нужны ей тайны ее родителей, совсем не нужны. Она прекрасно жила в неведении. Как она теперь должна чувствовать себя среди вещей, к которым прикасался ее отец? Среди вещей, купленных на деньги, на которых чья-то кровь! – Не в лоб. – Голос Галкина вернул ее к реальности. – Охранника убили выстрелом в спину, пуля вошла прямо в сердце. – Как это? – Оля встряхнулась. Что из вещей выбросить первым делом, она решит потом, успеет еще. – Как же установили, что он убил охранника, если выстрел был со спины? На спине у охранника тоже была камера? – Нет. Камера была встроена в правый карман униформы. На записи четко видно, что именно твой отец грабил банк. Охранник застал его у распахнутой банковской ячейки. – А убил тогда кто?