То, что сохранилось от раскадровки рассказа А. Чехова “Хамелеон”. …Через десять минут Калатозов внимательно изучал содержимое папки, а я в кресле напротив напряженно ждал приговора. Последние дни я, готовясь к визиту, с утра до вечера рисовал жанровые картинки и сделал, как мне казалось, забавную раскадровку чеховского «Хамелеона». Досмотрев, Калатозов закрыл папку, откинулся в кресле, сложил руки на груди и задумался. «Не понравилось», – понял я и стал непослушными от перенапряжения пальцами завязывать тесемки на папке. Тесемки не поддавались. – Дайте мне, – Калатозов отобрал у меня папку и сделал аккуратные бантики: – Это вы сдайте в четыреста двенадцатую комнату на «Мосфильме». Узнайте, что там еще надо. На экзамене я вас спрошу, почему вы хотите стать режиссером. Ответите, как сегодня мне. Маме привет. – Спасибо, Михаил Константинович! В дверях он меня спросил: – А почему вы мне эти рисунки сразу не показали? – А вы не спросили, рисую я или нет. Ы-Фынь Прошло два месяца. За это время я сдал в приемную комиссию рисунки и все, что было положено, и с «Мосфильма» ко мне на дом пришла бумага, что я допущен к собеседованию. А в ГИПРОГОР вслед за ней пришла другая бумага: официальное приглашение в Китай. Месяцев шесть тому назад в ГИПРОГОРе появилась китаянка, которую прислали к нам на практику. Звали ее Ы-Фынь. На вид ей можно было дать то двадцать пять, то сорок – в зависимости от освещения. Сначала ее водил по институту сам директор института, потом ею занялся главный архитектор. Главный архитектор перепоручил ее начальнику нашей мастерской, а через неделю китаянку сплавили мне, как самому молодому. – Чему она у меня может научиться, я сам еще учусь! – пытался увильнуть я. – Пусть делает то же, что и ты. – Трудно будет ей без тренировки курить на лестнице с девяти до шести. – Кончай острить. Это комсомольское задание. Ну, раз комсомольское… Я подумал и поручил Ы-Фынь перечертить детальный план города Красноуфимска, схемой расселения которого занимался в то время. Думал, со всеми коммуникациями и сараями ей месяца на два работы хватит. Она предъявила мне чертеж через десять дней. Глаза у нее были красные, а план начерчен хоть неумело, но аккуратно и досконально. Тогда я дал ей план другого города, в три раза больше. И еще – взял из красного уголка гипсовую голову Диадумена, принес из дома подрамник, ватман и показал, как надо рисовать. Днем Ы-Фынь чертила, а вечером, после работы, рисовала. Диадумен в ее исполнении смахивал на китайца. Через некоторое время я должен был ехать в командировку. Я сказал своей подопечной, что уезжаю в Красноуфимск, а с ней будет заниматься старший архитектор Нелли Зурабовна. – Нет. Я ехать с тобой, – заявила Ы-Фынь. – Я тоже чертила Красноуфимска. Я доложил начальству, что китаянка намылилась ехать со мной. – Нельзя. Это закрытый объект. – Так ей и сказать? – Нет. Ей скажи, что там русский мороз, дом приезжих и нужник во дворе! Так я ей и сказал. Ы-Фынь строго посмотрела на меня: – Я мороз не боюсь! И нужник не боюсь! Я три года командира партизанского отряда! Командира не командира, но уехал я без нее (об этой поездке расскажу отдельно). А потом был ХХ съезд, где Хрущев разоблачил культ личности. В газетах еще ничего не появилось, но все уже что-то слышали. С утра в мастерской никто не работал. Пока еще полушепотом делились услышанным: оказывается, Сталин был параноик. Провокатор. Агент царской охранки. Еврей. Японский шпион… Кто-то вяло не соглашался: «Сталин ничего не знал о репрессиях. Он ошибался…» Ы-Фынь сидела неподвижно, уставившись в одну точку. Слушала, слушала, и вдруг что есть силы грохнула кулаками по столу и крикнула: – Мао Цзэдунь никогда не ошибаться! Никогда! – и убежала. Несколько дней она не появлялась. Потом явилась как ни в чем не бывало, и все пошло по-прежнему: днем чертим, вечером рисуем. В общем, я к ней привык. Она мне была симпатична: вежливая, скромная и очень обязательная. Она ко мне тоже привыкла и приглашала в гости: – Георгия, приходи ко мне дома. Будем пить чай, веселиться и фотографироваться. А я, на всякий случай, не иду, – китайцы хоть и наши друзья, но все-таки иностранцы. А тогда к иностранцам в гости ходить очень не рекомендовалось. Вызывают меня в комитет комсомола: – Данелия, тебя твоя китайка чай пить приглашает. Почему не идешь? Уже настучал кто-то. На следующий вечер после работы я купил букетик цветов и поехал к Ы-Фынь. Жила она в однокомнатной квартире с казенной мебелью. Мы выпили чаю со сластями из гастронома, она рассказала анекдот про Трумена, я – про грузина и армянина, посмеялись. Потом она взяла фотоаппарат, мы вышли на улицу, она сфотографировала меня, я – ее, попросили прохожего, он сфотографировал нас вместе. И разошлись, точно выполнив программу: выпили чай, повеселились, сфотографировались. Так Ы-Фынь проработала у нас полгода, и ей пора было уезжать. Мы собрали деньги, купили ей в подарок электрический самовар и устроили в мастерской прощальный сабантуй. После сабантуя Ы-Фынь попросила, чтобы я ее проводил, и по дороге, в метро, спросила, не хочу ли я поехать в Китай. Работать. На три года. Могу взять с собой жену и дочку. – Спроси семья. Утром позвони. В семь. В восемь меня посольство везти аэропорт. – Хорошо, позвоню. А кем я там буду работать? – Будешь моя советника. – А ты кто? – Министра строительства. – ?!! Дома я посоветовался и на следующий день ровно в семь утра позвонил Ы-Фынь и сказал, что согласен. На работе, когда я сообщил, что Ы-Фынь министр строительства Китая, все решили, что я шучу. Но начальник мастерской занервничал и успокоился только когда позвонил в Госстрой и выяснил, что министр строительства Китая – мужчина. А через две недели из Китая пришла бумага – официальное приглашение на Данелия Георгия Николаевича. – Может, она замминистра? – снова заволновался начальник мастерской. – Или министр какой-нибудь провинции?.. Я до сих пор не знаю, кем была Ы-Фынь, но тогда решил: не попадаю на курсы – еду в Китай. Экзамены – Подождите в комнате отдыха актеров, – сказала секретарша, когда я назвал свою фамилию. – Вас вызовут. В комнате актеров сидели, ходили, курили, стояли, прислонившись к стене, человек двадцать абитуриентов. В основном это были театральные режиссеры – некоторых я узнал. Обсуждался только что вышедший на экраны бельгийский фильм «Чайки умирают в гавани». Говорили они очень складно, красиво и непонятно. Ссылались на источники, про которые я не слышал, употребляли термины, которых я не знал. Я даже не понял, хвалят они фильм или ругают. «Куда ты лезешь, Данелия? – сказал мне внутренний голос. – В Китай, брат, в Китай!» Но тут меня вызвали. Большая комната была освещена неоновыми лампами, излучающими холодный синий свет (неоновые лампы только-только появились, и я их увидел впервые). В первом ряду за длинным столом сидели ведущие мастера советского кино: Пырьев, Довженко, Ромм, Юткевич, Калатозов, Рошаль, Александров, Трауберг, Дзиган, Зархи. Во втором ряду – просто мастера советского кино: Арнштам, Роом, Столпер, Птушко, Юдин, Барнет, Пронин, Швейцер… А в глубине у стены стояла «шушера»: Самсонов, Басов, Гайдай, Рязанов, Азаров, Чулюкин, Карелов, Алов с Наумовым и другие. Всего экзаменаторов было человек пятьдесят. И все синие от неонового света.