— Я же здесь, верно? — сказала Молли Блум. — Верно, вас отпустили. Но знает ли она, что я здесь? И где это здесь? Я вообще в Управлении? А эти чертовы ремни? Проклятье, что это еще за адское Гуантанамо? — Тихо, — сказала Молли Блум, глядя ему в глаза. Удивительно, но он сразу успокоился. По крайней мере частично. Любопытство победило гнев. Кажется, никогда раньше ему не было так любопытно. Где, черт возьми, он находится? Кем, черт возьми, является она? Что, черт возьми, должно сейчас произойти? — Хотя бы скажите, что на все это у вас есть санкция, — сказал он. — Что вы шведский полицейский. — На все это есть санкция. Не беспокойтесь. Вы помните, что я обещала вернуться к исходной точке? — Я полицейский уголовной полиции, — сказал Бергер. — Я запоминаю то, что слышу. — И что вы помните? — Я сказал: «Вы уничтожили мою жизнь. Возможно, это хуже, чем запятнанный диван». Вы ответили: «Но не хуже, чем запятнанный и уничтоженный подросток». Стало быть, СЭПО меня подозревает в… Кстати, в чем? Молли Блум нахмурила брови. Лоб остался гладким. — Вопрос во времени, — сказала она. — Времени? — Когда точно вы взяли материалы дел Юлии Альмстрём и Юнны Эрикссон у региональной полиции? Бергер сидел молча. Думал. Производил мысли без слов. Пытался разложить все по полочкам. — Если вы забыли, я вам напомню, — продолжила Молли Блум. — Эллен Савингер забрали от ее школы в Эстермальме седьмого октября, три недели назад. Но вы взяли дела третьего октября, Сэм. Словно уже знали, что Эллен похитят. Бергер сидел, не шелохнувшись. Блум продолжала: — Я не могу этого понять, Сэм. Откуда вы заранее знали, что Эллен Савингер будет похищена? Он хранил молчание. Она наблюдала за ним. Внимательно. Как изменился ее взгляд! Странно было не только то, что она делится с ним всей этой информацией после того, как его усыпили, сделав укол в шею, но и то, что во взгляде не было ненависти. Скорее интерес. Все это при ближайшем рассмотрении было очень странно. — Это правда, что поначалу вы были актрисой? В ее взгляде отразилось разочарование. Собравшись с мыслями, она заговорила: — За четыре дня до похищения Эллен Савингер вы в обстановке строжайшей тайны забрали дела Юлии Альмстрём и Юнны Эрикссон из двух разных полицейских регионов: Митт и Бергслаген. Вы действительно не понимаете, что это действие очевидным образом гораздо подозрительнее, чем стояние с велосипедом у полицейских заграждений? — Это не так, — ответил он. Комната начала вращаться. Либо снотворное из шприца еще не было выведено из крови, либо действительность добралась до Бергера. Его осенила догадка, в чем истинная причина того, что он сидит там, где сидит. Не из-за должностных нарушений. Все гораздо хуже. — Не так? — переспросила Молли Блум. — Реорганизация, — сказал Бергер, превозмогая головокружение. — Совершенно не понимаю, о чем вы сейчас говорите. — Хаос под Новый год, — продолжил Бергер, хотя круженье не останавливалось. На него накатила тошнота. — СЭПО стала самостоятельной организацией, а все остальное объединили в Управление полиции, да. И что? — У вас есть немного воды? — Нет, — спокойно ответила Молли Блум. — Просто продолжайте. — Дело Юлии Альмстрём расследовалось не полицейским регионом Митт, — сказал Бергер. — Мотоклуб в Вестеросе был до реорганизации. Расследованием занималась окружная полиция Вестманланда. Но через месяц с небольшим после реорганизации дело об исчезновении Юлии Альмстрём передали в полицию вновь созданного региона Бергслаген. — И все это вам удается рассказывать, несмотря на то, что вся комната кружится? — Откуда вы знаете? — По вам видно, — спокойно ответила Молли Блум. — Что вы хотели всем этим сказать? — Что еще в начале октября было довольно просто поднять расследования, не оставив после себя следов. Тогда все еще царил хаос после реорганизации. — Но вы-то оставили после себя следы. И я думаю, вы действовали не в одиночку. — Я действовал в одиночку, — неожиданно твердо возразил Бергер. — Мы еще вернемся к этому вопросу, — сказала Блум, пристально глядя на него. — Во всяком случае, мы нашли следы. Материалы были взяты за четыре дня до исчезновения Эллен Савингер. — Нет, — сказал Бергер, у которого действительно все по-прежнему кружилось перед глазами. — Я не оставил никаких следов, во всяком случае, ничего относящегося к дате. В системе был бардак, так что все получилось довольно легко. Если после меня нашлись следы, значит, их внесли. — Внесли? — Да. Я не оставил после себя никаких следов. И я скопировал файлы через пять дней после похищения Эллен, в понедельник двенадцатого октября. Я тогда все выходные работал над поисками параллелей. Искал других пропавших пятнадцатилетних девочек. — Все выходные? — воскликнула Блум с невеселой иронией. — Аж два дня? — Я больше не успел. Я нашел две новых жертвы. Будь у меня больше времени, я бы докопался и до Аиши Пачачи, и Нефель Бервари, несмотря на вашу чертову секретность. Но ведь это вы рассказали мне о том, что были и другие, Натали Фреден. Когда так явно отреагировали на мои слова о «трех местах». — Эту странную ложь мы отставим в сторону, — сказала Молли Блум. — Это ложь, которая намекает на то, что кто-то имеющий доступ к материалам полиции — то есть полицейский — изменил дату вашего вторжения в базу региональной полиции на более раннюю. Эта ложь слишком глупа, чтобы быть продуманной, поэтому я отношу ее к категории безумных отговорок. И только потому, что это отнюдь не главное. Главное — как вам отлично известно, Сэм Бергер, — это вот что. Она положила руку на его коробку с часами. Она медленно отвела крючок золотистого замочка в сторону, подняла крышку, открыв обитые бархатом отделения, и сказала: — Здесь лежит четверо часов марок Jaeger-LeCoultre, Rolex и IWC, все 50-х и 60-х годов. Пятые должны были бы быть у вас на запястье, но тогда мы не смогли бы застегнуть ремни. Поэтому они лежат на столе. Бергер посмотрел на свой Rolex Oyster Perpetual Datejust. Крошечные капельки конденсата сместились, так что теперь был виден только центр циферблата со стрелками, направленными в разные стороны. Было невозможно определить, сколько времени он провел без сознания. Глядя на него, Молли Блум сказала: — В обычном случае для расследования большой интерес представлял бы тот факт, что суммарная стоимость этих часов превышает полмиллиона. — Это наследство, — сказал Бергер. — От моего дедушки. Его звали Арвид Хаммарстрём. — Приятно видеть, что вы не потеряли свое чувство юмора, — бесстрастно прокомментировала Блум. — Это говорит о том, что у нас хватит энергии на продолжение допроса. Оно будет совсем другим, могу вас заверить. Но, как я уже сказала, ваши неумеренно дорогие часы заинтересовали бы нас только в обычном случае. А у нас очень необычный. — Я хорошо разбираюсь в часах, — ответил Бергер и вцепился в металлические подлокотники наполовину утратившими подвижность руками. — Вы хорошо разбираетесь в часах? — Я покупаю сломанные и чиню их. — Вы думаете, меня интересует ваше жалкое хобби? Думаете, я поэтому заговорила о ваших часах? — Я не понимаю, к чему все это. — Все вы понимаете, — сказала Блум, взялась за две обитые бархатом стенки отделений и потянула вверх. В маленьком отделении под часами был виден пластиковый комок. Молли Блум достала один из нескольких крошечных пакетиков и старательно прочитала надпись на наклеенной на него этикетке: — «Эллен Савингер», ну надо же, — сказала она. — Что это значит? Бергер молчал. Но было хорошо слышно его дыхание. — Это можно было бы истолковать в вашу пользу, если бы вы нашли это в доме в Мерсте и утаили от коллег. Посмотрим, что там внутри? Она расстегнула застежку-змейку и вытряхнула содержимое пакетика на стол между двумя фоторамками. Это была маленькая шестеренка, не больше сантиметра в диаметре.