– Не совсем, – рассмеялся Жан-Феликс. – Мы расписывали стены зданий. – Вот оно что. – Я с улыбкой кивнул. – Как выяснилось, расписывать стены у меня получалось лучше, чем рисовать картины. Художника из меня не вышло, зато Алисия вскоре начала делать грандиозные успехи. И с появлением галереи я, естественно, стал выставлять ее работы. Все произошло само собой. – Понятно. А Габриэль? – А что Габриэль? Жан-Феликс сразу напрягся. Сработала защитная реакция. Ага, значит, тут наверняка кроется что-то важное… – Ну я хотел бы уяснить для себя, как Габриэль вписался в ваш сплоченный дуэт. Полагаю, вы хорошо его знали? – Не особенно. – Нет? – Нет. – Жан-Феликс поколебался секунду. – Габриэль не рвался со мной дружить. Он был… довольно эгоцентричен. – Похоже, он вам не нравился. – Верно. Думаю, я ему тоже. Даже уверен. – Почему вы так уверены? – Понятия не имею. – Вероятно, Габриэль ревновал? Жан-Феликс не спеша отпил глоток кофе. – Да, скорее всего. – И, наверное, видел в вас соперника? – не унимался я. – По-моему, вы уже и так все знаете. Я понял намек и сменил тему: – Смею предположить, вы виделись с Алисией незадолго до гибели Габриэля, верно? – Да. Я ездил к ней домой. – Не могли бы вы чуть подробнее рассказать о той встрече? – Приближалось открытие выставки, а Алисия не успевала закончить работу. И очень нервничала, что логично. – На тот момент вы еще не видели картины, предназначенные для выставки? – Нет. Алисия все никак не могла выделить день, чтобы показать их. И поэтому я решил приехать сам. Сначала заглянул в мастерскую в дальнем конце сада, но Алисии там не оказалось… – Интересно. – Я обнаружил ее в доме. – Простите, как вы туда вошли? Мой вопрос застал Жан-Феликса врасплох. Он быстро прикидывал в уме, что ответить. – Ах да! Сейчас объясню. В дальнем конце сада есть калитка, которая ведет на улицу. Алисия ее очень редко запирала. А из сада я через черный ход вошел в дом, на кухню. Дверь черного хода тоже всегда незаперта… Знаете, вы больше похожи на детектива, чем на психиатра. – Я психотерапевт, – мягко поправил я. – А есть разница? – Я всего лишь пытаюсь лучше понять душевное состояние Алисии. Что вы можете сказать о ее настроении в тот день? – Она вела себя как обычно. – Жан-Феликс пожал плечами. – Ну, может, немного волновалась из-за выставки. – И всё? – Ее внешность и поведение никак не указывали на то, что через несколько дней она застрелит мужа, если я правильно понял ваш вопрос. – Жан-Феликс допил кофе, и тут ему в голову явно пришла неожиданная мысль: – Хотите взглянуть на некоторые из ее картин? Пойдемте! – Он быстро направился к двери, не дожидаясь меня, и взмахом руки пригласил за собой. 20 Я последовал за Жан-Феликсом в основное хранилище. Он подошел к огромному стеллажу, извлек оттуда одну за другой три завернутые в покрывала картины и закрепил на рельсе, оборудованном специальными крюками. Затем осторожно убрал с каждого холста защитную ткань. – Вуаля! – И отступил в сторону, гордо представляя мне первую из картин. Я увидел изображение, выполненное с типичной для Алисии фотографической реалистичностью. На холсте с точностью до мельчайших деталей была запечатлена авария, в которой погибла ее мать. Тело женщины безвольно лежит на руле. Она вся в крови. Не возникает сомнений: женщина мертва. Ее душа в виде большой птицы с желтым оперением, отделившись от тела, устремляется ввысь, к небесам. – Ну разве не шедевр? – тихо произнес Жан-Феликс, глядя на картину. – Потрясающие цвета: желтый, красный, зеленый… Я прямо тону в этой радуге. Здесь столько радости… Я бы не выбрал слово «радость». Возможно, «тревога»? Я не был уверен в своих чувствах относительно этой картины. Мы перешли ко второй работе: Иисус на кресте, если я верно интерпретировал увиденное. – Это Габриэль. Невероятное сходство, – прокомментировал Жан-Феликс. На холсте и вправду оказался портрет Габриэля, которого Алисия изобразила в виде распятого на кресте Христа: из ран текут алые струйки, на голове терновый венец. Глаза не были опущены. Наоборот, они смотрели прямо на зрителя – немигающие, полные муки и безмолвного упрека. Они прожигали насквозь. Я подошел чуть ближе. Меня заинтересовал необычный предмет, привязанный к торсу Габриэля, – винтовка. – Из этого оружия его и убили? – спросил я. – Да. – Жан-Феликс кивнул. – По-моему, винтовка принадлежала Габриэлю. – Алисия написала картину до убийства, верно? – Примерно за месяц до трагедии. Пытаетесь определить, что творилось у нее в голове? – проговорил Жан-Феликс, показывая мне третью картину. Третий холст был больше остальных. – Эта – вообще нечто невероятное. Отступите немного назад, чтобы лучше видеть, – посоветовал он. Я послушно отошел на несколько шагов, а потом взглянул на картину – и невольно усмехнулся. Передо мной висел портрет тетки Алисии, Лидии Роуз. Теперь стало очевидно, что именно так возмутило Лидию: нагая тучная женская фигура возлежала на крошечной кровати, прогнувшейся под огромным весом. Алисия изобразила тетку чудовищно, гротескно толстой. Жирная плоть изливалась из кровати и текла по полу, заполняя комнату, струилась и завертывалась, словно волны заварного крема. – Господи, – выдохнул я. – Жестоко. – А по-моему, очень забавно. – Жан-Феликс взглянул на меня с любопытством. – Вы знакомы с Лидией? – Да, недавно я к ней наведался. – Ясно. Вы аккуратно выполняете домашнее задание… А я ни разу не видел Лидию. Кстати, Алисия ее ненавидела. – Да. – Я кивнул. – Это понятно по картине. Жан-Феликс начал осторожно убирать холсты. – А можно еще раз посмотреть «Алкесту»? – попросил я. – Конечно. Пойдемте. Я проследовал за Жан-Феликсом по узкому проходу, и вскоре мы очутились в дальнем конце галереи. Передо мной предстала огромная стена, на которой висела только «Алкеста». По-прежнему прекрасная и загадочная, ровно такая, какой я ее запомнил: обнаженная Алисия стоит перед мольбертом в своей мастерской. В ее руке кисть с кроваво-красным. Я стал рассматривать ее лицо на холсте. И вновь не смог уловить его выражение. – Не могу расшифровать! – Я озадаченно нахмурился. – Все верно. Смысл послания автора – как раз и есть отказ от всякой коммуникации. Эта картина – о молчании. – Не совсем вас понимаю, – проговорил я. – В любом произведении искусства кроется тайна. Молчание Алисии и есть ее секрет. Ее мистерия, в религиозном смысле. Вот почему она назвала картину «Алкеста». Вы читали Еврипида? Я удивленно воззрился на Жан-Феликса. – Нет? – догадался он. – Обязательно прочтите, тогда вы все поймете.