Часть 7 из 51 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Трус ушел бы домой вслед за подружкой, – с озорным смехом заключила Кэти.
Мне дико хотелось сгрести ее в охапку и поцеловать. Я никогда раньше не испытывал такого сильного, переполняющего физического желания. Я мог думать только об одном: как притяну Кэти к себе, прижмусь к губам, почувствую жар ее тела…
– Прости, – спохватилась Кэти. – Сорвалось с языка. Вечно болтаю первое, что придет в голову. Я предупреждала, что немного «ку-ку».
Кэти еще не раз повторяла про себя, что она «того», «не в себе», «чокнутая», но я ей не верил. Она смеялась слишком свободно и часто и никак не могла пострадать от той жуткой черноты, которую когда-то пережил я. В Кэти чувствовалась непосредственность, легкость – она любила жизнь и искренне радовалась каждому дню. Что бы ни говорила Кэти, я твердо знал: она – самый душевно здоровый человек из всех моих знакомых. Более того, рядом с Кэти и я чувствовал себя адекватнее.
Кэти была американка. Она родилась и выросла в Верхнем Вест-Сайде[10] на Манхэттене. Ее мать, англичанка, оформила дочери двойное гражданство. Однако Кэти совсем не походила на жительниц Англии. И дело даже не в том, как она говорила, а в мировосприятии, в ее системе ценностей и установок. Кипящая энергия, оптимизм, уверенность в себе – я видел такого человека впервые.
Мы вышли из бара, я поймал такси и назвал водителю адрес своей квартиры. Недолгая поездка прошла в тишине. Когда мы очутились у двери квартиры, Кэти нежно прижала свои губы к моим. Я не мог больше сдерживаться и рывком притянул ее к себе. Не переставая целоваться с Кэти, кое-как открыл ключом дверь. Едва мы зашли в прихожую, как тут же начали срывать друг с друга одежду, спотыкаясь, добрались до спальни и рухнули на кровать.
Та ночь стала самой чувственной, самой невероятной в моей жизни. Я изучал тело Кэти часами. Мы занимались любовью всю ночь, до рассвета. Помню везде белый цвет: яркие лучи раннего солнца, прорывающиеся сквозь щели в шторах, белые стены, белые простыни, белки глаз Кэти, ее кожа, улыбка. Я и не подозревал, что кожа может быть такой белой, почти прозрачной, с нежным оттенком слоновой кости и голубоватыми линиями вен, заметными прямо под тонкой кожей, струящимися, словно цветные вкрапления в мраморе. Как будто статуя великолепной греческой богини ожила у меня в руках.
Мы лежали, обнявшись. Ее глаза были так близко, что все расплывалось. Я смотрел в зеленое море.
– Ну, и?.. – подала голос она. – Что насчет Марианны?
– Марианны?
На губах Кэти мелькнула улыбка.
– Твоей девушки, Марианны…
– Да. – Я помолчал, полный сомнений. – Я не знаю, что теперь с ней делать… А как же Дэниел?
– Забудь про него! Лично я – уже, – заявила Кэти.
– Ты серьезно?
Вместо ответа я получил поцелуй. Перед тем как уйти, Кэти зашла в душ. А я в это время позвонил Марианне. Я хотел встретиться с ней, чтобы сообщить о разрыве лично. Однако Марианна настаивала, чтобы я сказал все немедленно, по телефону. Она не подозревала, что я собираюсь закончить наши отношения. Однако именно это я и сделал, в самых деликатных выражениях. Марианна стала плакать. Мои слова разозлили и обидели ее. В итоге мне пришлось повесить трубку. Грубо и невежливо, да. Я не горжусь тем разговором. Но тогда только такой поступок и казался порядочным. Я до сих пор не знаю, что мог сделать иначе.
* * *
На нашем первом официальном свидании мы с Кэти отправились в Ботанический сад. Место предложила она, узнав, что я ни разу там не был.
– Ты шутишь? И в оранжереи не заходил? – вытаращив глаза, переспросила Кэти. – Вон в той, самой большой, выращивают разные тропические орхидеи. Там жутко жарко, как в печке. Когда я занималась в училище, частенько туда прибегала, просто чтобы погреться… Давай встретимся там, когда ты освободишься? – Она вдруг нерешительно замолчала. – Или тебе слишком далеко туда добираться?
– Ради тебя, дорогая, хоть на край света! – с улыбкой заявил я.
– Дурачок, – шепнула Кэти и поцеловала меня.
Вечером, когда я добрался до входа в Ботанический сад, она уже стояла там в своем огромном пальто и шарфе. Завидев меня, замахала рукой, как перевозбужденный ребенок.
– Давай скорее! Сюда! – торопила Кэти.
Мы пошли по застывшей грязи к большому стеклянному сооружению, в котором выращивались тропические растения. Кэти решительно толкнула дверь и потащила меня внутрь. В оранжерее царила настоящая тропическая жара и высокая влажность. Я поскорее сдернул шарф и избавился от пальто.
– Я же говорила, тут как в сауне! Здорово, правда? – радовалась она.
С пальто в руках мы бродили по дорожкам, держась за руки, и любовались экзотическими цветами. Я с изумлением осознал, что счастлив просто находиться рядом с Кэти. Словно она открыла тайную дверь и привела меня в волшебный мир тепла, света и ярких красок, где сотни цветущих орхидей – как синие, красные и желтые конфетти.
Я медленно плавился от жары; тело становилось мягким, немного ватным. Я чувствовал себя черепахой, высунувшей из панциря голову после долгой зимней спячки, моргая и пробуждаясь. Это чудо сотворила Кэти – она стала моим приглашением к жизни, и я ухватился за него обеими руками.
Помню, как тогда осознал, что влюбился. Я ни секунды не сомневался, что это любовь. Такого чувства я не испытывал ни разу в жизни. Предыдущие мои романы протекали быстро и неудовлетворительно для обеих сторон. Девственности я лишился в университете. Накачавшись для храбрости алкоголем, переспал со студенткой с факультета социологии – канадкой по имени Мередит. Она носила на зубах брекеты, и во время поцелуев металлические конструкции больно впивались в мои губы. Затем последовало несколько ничем не примечательных романов. Казалось, я никак не мог встретить ту самую девушку, которую страстно желал повстречать. Я считал себя слишком дефективным, не способным на серьезные чувства.
Зато теперь каждый раз, когда до моих ушей доносился заразительный смех Кэти, меня пронизывало радостное возбуждение. Я, как губка, впитывал брызжущий из нее оптимизм, раскованность и веселье. Я соглашался на любые причуды Кэти. Я не узнавал себя, но мне нравился новый бесстрашный Тео, которого она пробудила к жизни. Мы не вылезали из кровати. Я сгорал от постоянного, жгучего желания. Я не мог насытиться близостью с Кэти. И постоянно хотелось касаться ее – я как будто не мог оказаться достаточно близко к ней.
В том же декабре Кэти переехала в мою однокомнатную квартиру в районе Кентиш-таун[11]. Мое скромное обиталище находилось на цокольном этаже – здесь постоянно чувствовалась сырость, полы были закрыты коврами; окна имелись, но ни о каких приятных видах и речи не было. Наше первое совместное Рождество мы жаждали провести как полагается: на праздничном базаре возле метро купили елку, навесили на нее кучу украшений и специально приобретенную электрическую гирлянду. Я помню, как сейчас, запах еловой хвои, дерева и горящих свечей, и Кэти, смотревшая на меня своими изумрудно-зелеными глазами, в которых отражался блеск пламени свечей и мерцание гирлянды.
– Выходи за меня, – выпалил я не задумываясь. Слова сами собой слетели с языка.
– Чего? – изумилась Кэти.
– Я тебя люблю. Выходи за меня, – повторил я.
Кэти засмеялась и, к моей величайшей радости, тут же ответила:
– Я согласна!
На следующий же день мы пошли в ювелирный магазин, и она выбрала кольцо. И тут я наконец осознал: отныне мы жених и невеста. Как ни странно, первыми, о ком я подумал, были родители. Я хотел представить им Кэти. Пусть увидят, что их сын счастлив. Я мечтал показать, что мне удалось вырваться из-под их контроля и стать свободным! Мы сели на поезд в Суррей. Теперь я понимаю, что сглупил. Это была дурацкая затея, обреченная на провал.
Отец приветствовал меня все с той же враждебностью.
– Ну и вид, Тео… Кожа да кости! Что за стрижка? Почему так коротко? Ты похож на преступника.
– Спасибо, пап. Я тоже рад тебя видеть, – ответил я.
Мама выглядела еще более подавленной, чем обычно. Она словно съежилась, стала тише, как будто на самом деле ее там не было. Присутствие отца было гораздо более давящим, неприветливым, бросающимся в глаза, безрадостным. Он все время буравил Кэти тяжелым взглядом. Я еле пережил обед в родительском доме. Кэти не особенно понравилась родителям, и они не радовались за меня. Не знаю, почему меня это даже не удивило.
После обеда отец удалился в кабинет и больше оттуда не выходил. Во время прощания мама обнимала меня слишком долго, и это было слишком близко для меня. Она с трудом держалась на ногах. Меня вдруг накрыло тихое отчаяние. Когда мы уехали оттуда, я знал, что часть меня так и осталась там – вечным ребенком, словно в ловушке. Я ощущал полную беспомощность, безнадежность, и глаза жгло от подступивших слез. И тут меня в очередной раз удивила Кэти. Она крепко обняла меня и прошептала: «Теперь я все поняла. И люблю тебя еще сильнее!» – и больше ничего не стала объяснять. Да этого и не требовалось.
* * *
В апреле мы с Кэти расписались в маленьком регистрационном бюро неподалеку от Юстон-сквер. Мы не пригласили родителей. И никакого Бога. Кэти не хотела устраивать венчание в церкви, поэтому я мысленно произнес краткую молитву, пока нас регистрировали в бюро. И возблагодарил Господа за неожиданное счастье, которого я не был достоин. Теперь я прозрел и четко видел Его великую цель. Бог вовсе не покидал меня в детстве, одинокого и напуганного. Нет, он, как ловкий маг, хранил Кэти, словно козырь, чтобы «достать» ее из рукава, когда придет время.
Я был переполнен ощущением смирения и благодарил небо за каждую секунду, проведенную рядом с ней. Я понимал, что вытянул счастливый билет. Мне выпал невероятный, очень редкий шанс повстречать такую любовь! Я осознавал, как редко такое случается. Остальным повезло меньше. Большинство моих пациентов никто не любил. И Алисию Беренсон не любили.
Сложно представить двух менее схожих женщин, чем Кэти и Алисия. Кэти вызывала во мне мысли о свете, тепле, ярких красках и смехе. Алисия – только о пропасти, темноте и печали. И молчании.
Часть II
Подавленные эмоции никуда не деваются. Их хоронят заживо, но со временем они обязательно прорвутся наружу в куда более отвратительном виде.
Зигмунд Фрейд
1
Из дневника Алисии Беренсон
16 июля
Вот уж не думала, что буду мечтать о дожде. Четвертую неделю стоит жара – погода устроила нам тест на выносливость. Каждый день кажется жарче предыдущего. Неужели это Англия? Больше похоже на Грецию или какую-нибудь другую южную страну. Я пишу сейчас в парке Хэмпстед-Хит. Газоны и скамейки усеяны распростертыми на полотенцах полуголыми людьми с обгоревшими до красноты лицами. Напоминает пляж или поле битвы.
Сижу на скамейке в тени. Сейчас шесть часов вечера, и раскаленный воздух начинает понемногу остывать. На золотистом небе низко висит красноватое солнце. В этот час парк выглядит иначе – тени глубже, цвета ярче. Трава будто в огне… огненные всполохи под моими ногами…
По дороге сюда я сняла обувь и шла босиком. Совсем как в детстве, когда играла во дворе. А потом вспомнилось такое же жаркое лето, когда погибла мама. Мы с Полом носились на велосипедах по полям, покрытым золотым ковром диких маргариток, залезали в заброшенные дома и населенные призраками сады. В моей памяти то лето длится вечно. Я помню маму и те цветастые топы, которые она носила, с желтыми тянущимися бретельками, такими тонкими и изящными, как и она сама. Мама была хрупкой, словно маленькая птичка. Она часто включала радио, брала меня на руки, и мы танцевали под поп-музыку. До сих пор отчетливо помню мамин запах: шампунь, сигареты, крем для рук от «Нивеа» и непременный легкий оттенок водки. Сколько ей тогда было? Двадцать восемь? Двадцать девять? Меньше, чем мне сейчас. Надо же…
По пути сюда я заметила на тропинке возле корней дерева крохотную птичку. Я подумала, что она вывалилась из гнезда. Птичка не шевелилась – видимо, бедняжка поломала крылья. Я тихонько погладила пальцем ее головку. Птичка не шевелилась. Тогда я осторожно взяла ее в руки и повернула. Нижняя часть тельца отсутствовала напрочь – плоть была съедена червями: белые, толстые, скользкие черви извивались, крутились и лезли друг на друга. Мой желудок болезненно сжался, я испугалась, что меня вывернет. Это было так грязно, отвратительно – и слишком сильно напоминало о смерти. И до сих пор стоит у меня перед глазами.
17 июля
Я спасаюсь от жары в итальянском кафе «Л’Артиста»[12] на главной улице. Здесь на всю мощность работают кондиционеры и холодно, как в морозилке. Сижу за своим любимым столиком у окна и потягиваю кофе со льдом. Иногда читаю, делаю зарисовки или пишу заметки. Но бо́льшую часть времени просто наслаждаюсь прохладой, позволяя себе ни о чем не думать. За кассой скучает красивая девушка. Она что-то смотрит в телефоне, поглядывает на часы и вздыхает. Вчера вечером ее вздохи показались мне особенно тяжкими. Судя по всему, девушка ждет, когда же я попрошу счет, чтобы закрыть кафе и пойти домой, и я неохотно ухожу.
Идти по жаре – все равно что брести сквозь густую грязь. Все тело ноет, как будто меня били, сил нет совершенно. Мы не готовы к столь экстремальным температурам. Это же Англия! У нас в доме нет кондиционеров. Интересно, у кого они есть? Ночью невозможно уснуть, приходится сбрасывать все покрывала и лежать на кровати нагишом, утопая в поту. Мы открываем окна настежь, но в воздухе нет и намека на ветерок – только мертвая раскаленная духота.