– Проходите, Тео. Садитесь. В кабинете Диомидиса собрался весь руководящий состав Гроува. Кристиан и Стефани стояли, возле окна сидела Индира. Судя по строгости обстановки, можно было подумать, что меня собирались уволить. Диомидис уселся за свой стол и жестом указал на единственный свободный стул. Я послушно сел. Некоторое время профессор не говорил ни слова; он молча барабанил пальцами по столу, раздумывая, что и как сказать. Однако его опередила Стефани. – Печальный инцидент, – сказала она, буравя меня глазами. – Очень печальный. Безусловно, мы все вздохнули с облегчением, увидев, что вы остались живы. И тем не менее произошедшее поднимает ряд вопросов. Во-первых, каким образом вы оказались с Алисией наедине? – Это моя ошибка, – признался я. – Я попросил Юрия уйти. Ответственность за случившееся несу только я. – На каком основании вы решили изменить установленный порядок работы с пациентами? Если б один из вас серьезно пострадал… – Пожалуйста, не стоит излишне драматизировать, – перебил Диомидис. – На наше счастье, никто не пострадал. Пара царапин – еще не повод для судебного разбирательства. – Профессор махнул в мою сторону рукой. – Вряд ли в данный момент приемлемы шутки, – с каменным лицом процедила Стефани. – Какие шутки? Я совершенно серьезен. Тео, поведайте нам, что произошло? Все в комнате уставились на меня. Решив, что следует обращаться к профессору, я произнес, тщательно подбирая слова: – Алисия на меня набросилась. Вот, пожалуй, и все. – Это очевидно. Но почему? Вы же ее не провоцировали? – Нет. По крайней мере, осознанно не провоцировал. – А подсознательно? – Без сомнений, в какой-то степени Алисия на меня реагировала. Уверен, сегодняшний инцидент показывает, как сильно она нуждается в общении. – Это, по-твоему, попытка общения? – засмеялся Кристиан. – Да. – Я решительно кивнул. – Ярость – один из самых красноречивых способов общения. Остальные пациенты – живые мертвецы, которые тупо бродят туда-сюда, накачанные препаратами; они давно сдались. Но Алисия – нет! Сегодняшнее нападение – явное свидетельство того, о чем она не говорит вслух: боль, отчаяние, душевные муки. Алисия пыталась сообщить, чтобы я не отказывался от нее. Просила дать ей еще один шанс. – Если без лирики, то пациентке снизили дозу и у нее снова снесло крышу, – заявил Кристиан. – А ведь я предупреждал вас, профессор, – сказал он, глядя на Диомидиса. – Я говорил, что мы сильно рискуем, снижая дозу. – Серьезно, Кристиан? – не выдержал я. – Разве это не твоя идея? Он лишь кинул на меня возмущенный взгляд. Как настоящий психиатр Кристиан не жаловал психоаналитический подход, рассматривая пациентов и их поведение исключительно с точки зрения биологии и химии. К лечению он подходил с чисто практической позиции, трижды в день скармливая Алисии горсть таблеток. Ледяной взгляд Кристиана недвусмысленно говорил, что обсуждать со мной лечение Алисии он не собирается. Зато во взгляде Диомидиса я прочел некоторое сочувствие. – Выходит, атака Алисии вас не сломила, Тео? – заинтересованно спросил он. – Наоборот, я полон решимости! – Очень хорошо. – Профессор кивнул с довольным видом. – Согласен, столь яркая реакция на вас стоит того, чтобы продолжать работу. Не сдавайтесь, Тео! – Ни в коем случае! – не выдержала Стефани. Диомидис продолжил говорить, словно ничего не произошло. – Думаете, вы сможете разговорить Алисию? – спросил он, внимательно глядя на меня. Я раскрыл рот, чтобы ответить, но вместо этого за моей спиной неожиданно раздался голос: – Уверена, у него все получится. – Это была Индира. Моя неожиданная союзница до сих пор не вмешивалась в разговор, и я почти забыл, что она тут. – На самом деле, – продолжила Индира, – Алисия уже начала говорить. Она передала сообщение через Тео, сделав его своим доверенным лицом. Процесс пошел. Диомидис кивнул. Некоторое время он раздумывал. Я догадывался, что происходит у него в голове: Алисия Беренсон – известная пациентка, и успешное лечение могло бы стать серьезным козырем в разговоре с управляющей компанией. Если б удалось показать явное улучшение в состоянии Алисии, мы получили бы отличный шанс спасти Гроув от закрытия. – Сколько времени вам понадобится? – наконец спросил меня профессор. – Сложно сказать заранее. Вы понимаете это не хуже меня. Процесс лечения всегда индивидуален. Полгода. Год. Может, больше. Возможно, лечение займет несколько лет. – У вас шесть недель, – отрезал Диомидис. Стефани вышла на середину комнаты и воинственно скрестила руки на груди. – Я – управляющий Гроува и запрещаю… – А я – руководитель клинических исследований Гроува, – жестко перебил ее профессор, – и это мое решение! Не ваше! Я беру на себя полную ответственность за все возможные травмы, от которых в ходе работы может пострадать наш терпеливый психотерапевт, – произнося последние слова, Диомидис весело мне подмигнул. Стефани сверкнула на нас с профессором глазами, а потом, не говоря ни слова, вышла из кабинета. – Так-так! Похоже, вы только что нажили врага в лице Стефани. Вот незадача! – Диомидис весело посмотрел на Индиру, а потом, посерьезнев, повернулся ко мне: – Шесть недель. Под моим личным контролем. Понятно? А какой у меня был выбор? Конечно, соглашаться. – Шесть недель. – Я кивнул. – Вот и договорились. Кристиан выглядел очень недовольным. – Алисия не заговорит ни через шесть недель, ни через шестьдесят лет. Вы зря теряете время, – раздраженно выпалил он и вышел из кабинета. Интересно, почему Кристиан был так уверен в неудаче? Впрочем, это лишь сильнее раззадорило меня. 6 Домой я приехал, едва держась на ногах от усталости. В прихожей чисто механически нажал на клавишу включения света, но ничего не произошло: лампочка перегорела. Мы давно собирались заменить ее на новую, да все руки не доходили. Я сразу понял, что дома никого нет. Было тихо – явление, совершенно не совместимое с Кэти. Я не хочу сказать, что у меня слишком шумная супруга, просто ее постоянно сопровождает какой-то звуковой фон: Кэти разговаривает по телефону, читает вслух роли, смотрит телевизор, слушает и подпевает каким-то неизвестным мне группам. Однако сейчас в квартире царила гробовая тишина. Я позвал Кэти. Тоже по привычке. Или уступая чувству вины, которое подталкивало убедиться в том, что я один, перед тем как согрешу. – Кэти? Никто не ответил. Я на ощупь пробрался в гостиную и зажег свет. Обстановка комнаты в очередной раз ошеломила меня, как это всегда бывает, пока не привыкнешь к новой мебели: новые стулья, новые шторы, непривычные цвета – красное и желтое вместо черного и белого. На столе стояла ваза с розовыми лилиями – любимыми цветами Кэти. Их навязчивый мускусный аромат уплотнял воздух, и становилось тяжело дышать. Я взглянул на часы: половина девятого. Где же Кэти? Задержалась на репетиции? В театре готовили новую постановку «Отелло», которую продюсировала сама «Королевская шекспировская компания», однако дела пока шли не очень хорошо. Бесконечные репетиции изматывали актеров. Кэти сильно осунулась, выглядела более уставшей и бледной, чем обычно, постоянно мерзла. «Черт возьми, я все время чувствую себя больной. Сил нет», – жаловалась она. И это было заметно. Репетиции заканчивались все позже и позже. Бедняжка возвращалась домой в полумертвом состоянии и тут же валилась в кровать. Скорее всего, вернется через пару часов, не раньше. И я решил рискнуть: извлек из тайника горшочек с «травкой» и стал сворачивать косяк[16]. Я пристрастился к марихуане еще в университете. Помню, на первом курсе одиноко топтался на вечеринке для новичков, из-за болезненной стеснительности не решаясь заговорить ни с кем из окружавших меня приятных и уверенных в себе студентов. И уже собирался потихоньку уйти, когда стоявшая неподалеку девчонка сунула мне в руку какой-то предмет. Сначала я подумал, что это обычная сигарета, но потом в ноздри ударил пряный аромат дыма. Скромность не позволила мне отказаться, и я поднес косяк к губам. Его плохо свернули, и кончик уже почти раскрылся. Другой край самокрутки был влажный и с отпечатком ее красной помады. Я затянулся. Вкус отличался от обычной сигареты: богаче, резче, экзотичнее. Я глотнул густой дым и постарался не закашляться. Сначала почувствовалась лишь небольшая легкость в ногах, и я подумал, что с марихуаной, как и с сексом, одна история – все сильно преувеличивают эффект. А потом, через минуту или около того, что-то произошло, нечто невероятное. Меня с головой захлестнула мягкая, теплая волна счастья! Из мышц ушло напряжение, я ощутил невероятное чувство безопасности, исчезла стеснительность, зато появились раскованность и даже некоторый кураж. Вскоре я курил «травку» ежедневно. Марихуана стала моим лучшим другом, источником вдохновения и утешением. Свернуть, облизнуть, поджечь – я повторял эти действия бесконечное количество раз. Меня накрывало от одного лишь шелеста сигаретной бумаги и предвкушения кайфа. Существует масса теорий о возникновении зависимости. Пристрастие порождается разными причинами: генетическими, химическими, психологическими. Марихуана не только умиротворяла, но и кардинально меняла то, как я переживал эмоции. Выкурив косяк, я ощущал себя словно любимое дитя под надежной материнской защитой. Иными словами, марихуана унимала мою душевную боль. Психоаналитик У. Р. Бион выдвинул термин «контейнирование»[17] (эмоциональная поддержка) для описания способности матери унять боль плачущего малыша. Запомните, младенчество – вовсе не период блаженства, а период страха! Новорожденные – это узники в страшном, непонятном мире; они толком не могут видеть. Собственное тело для них загадка. Ветер, холод, голод, движения внутренних органов неимоверно пугают, заставляя испытывать шквал эмоций. На малыша немилосердно обрушивается действительность. Младенец нуждается в матери, чтобы его успокоили и помогли понять, что с ним происходит. Получая от нее помощь и защиту, он постепенно учится справляться с эмоциональными и физическими состояниями самостоятельно. Однако способность человека к самостоятельному переживанию эмоций напрямую зависит от того, получалось ли у его матери выполнять функцию этого самого «контейнера». Что, в свою очередь, зависит от ее собственной матери, и так далее. Если мама никогда не помогала новорожденной дочери переживать эмоции, то как последняя может научить тому, чего сама не умеет? Бедолаги, которых не научили переживать эмоции, обречены испытывать жесточайший стресс до конца жизни. Эти пугающие чувства Бион обозначил термином «безымянный ужас». Люди, страдающие от него, ищут источник эмоциональной поддержки вовне. Они любят пропустить рюмочку или затянуться косячком – чтобы снять напряжение, приглушить тревожность. Вот источник моей зависимости от марихуаны. Я часто говорил Рут о марихуане. Я не желал бросать курить и удивлялся, почему сама мысль о расставании с «травкой» вызывала у меня панику. Рут объяснила, что принуждением и силой ничего хорошего добиться нельзя. И вместо того чтобы заставлять себя отказаться от курения марихуаны, лучше начать с другого. А именно – признать свою зависимость от нее. Осознать, что я не желаю или не могу бросить курить «травку». По мнению Рут, пока марихуана помогает мне, я не смогу от нее отказаться. А потом, когда необходимость в ней отпадет, я с легкостью избавлюсь от этого пристрастия. Рут оказалась права. Когда я встретил Кэти, надобность в марихуане тут же отпала. Я испытывал настоящий кайф от влюбленности и не нуждался в искусственных стимуляторах. Мне очень повезло, что Кэти не курила «травку». Любителей марихуаны она считала слабовольными лентяями, которые жили на замедленных оборотах – ткнешь в такого, а вскрикнет он только через неделю. С тех пор как Кэти переехала жить в мою квартиру, я ни разу не курил «травку». Все случилось так, как и предсказывала Рут: стоило мне ощутить счастье и успокоиться, тяга к марихуане отпала само собой, как сухая грязь с ботинка. Наверное, я никогда больше не притронулся бы к травке, если б мы с Кэти не пошли на прощальную вечеринку ее подруги Николь, которая уезжала в Нью-Йорк. Кэти сразу взяли в оборот ее коллеги из театра, а я остался в одиночестве. И тут ко мне подошел невысокий мужчина с отросшей щетиной и в очках ядовито-розового цвета. – Затянуться хочешь? – спросил он, протягивая косяк. Я уже хотел отказаться, но что-то меня остановило. Даже не знаю, что. Минутная слабость? Или подсознательное желание насолить Кэти за то, что сначала притащила меня на эту идиотскую вечеринку, а потом бросила одного? Я посмотрел вокруг. Кэти как сквозь землю провалилась. «Да пошло оно все!» – подумал я и поднес косяк к губам. Первая же затяжка отбросила меня далеко назад. Как будто и не было никакого перерыва в курении. Все это время мое пристрастие к марихуане тихо пряталось в укромном уголке, терпеливо поджидая срыва, как преданный пес. Я не рассказал об этом Кэти и выбросил случившееся из головы. На самом деле я просто ждал подходящей возможности. И через шесть недель она представилась: Кэти на неделю улетела в Нью-Йорк к Николь. Без поддержки Кэти мне стало скучно и одиноко. И я поддался искушению. Контакты с прежним моим дилером были потеряны, а потому я решил отправиться на Кэмденский рынок. Как только я вышел на нужной станции, в ноздри ударил запах марихуаны, смешанный с ароматами благовоний и жареного лука, идущими от торговых рядов. Я подошел к мосту рядом с кэмденскими шлюзами и стоял там, не зная, что делать дальше. Меня пихали и толкали нескончаемые туристы и подростки, снующие туда-сюда по мосту. Я начал рассматривать толпу. Здесь не было никого из «стареньких», а ведь раньше они стояли вдоль моста и подзывали желающих. Среди людей резко выделялись двое патрульных полицейских в ярко-желтых форменных куртках. Они двигались от моста по направлению к станции. – Исес «травку», приятель? – раздался тихий шепелявый голос откуда-то снизу. Я опустил голову. Рядом стоял человек очень невысокого роста. Сначала я принял его за ребенка – очень уж хрупкая и тоненькая была у незнакомца фигура. А потом мой взгляд упал на его лицо, изборожденное морщинами вдоль и поперек. Казалось, передо мной преждевременно состарившийся мальчик. Два передних зуба у него отсутствовали, что придавало дикции характерный свист. – Исес «травку»? – повторил карлик. Я молча кивнул. Карлик также кивком пригласил следовать за ним. Он протиснулся сквозь толпу, повернул за угол и вывел меня на заднюю улицу. Потом нырнул в старый паб. Зал был почти пустой, с тусклым освещением и грязными неопрятными столиками; пахло блевотиной и застарелым сигаретным дымом. – Пиво заказы́. – Карлик махнул рукой в сторону барной стойки, которая высилась над ним, как неприступная скала.