Часть 3 из 12 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Выходной.
Официант уже был тут как тут и разливал заказанное мною заранее шампанское.
— Ты уверен?
— Да.
— Почему тогда нет солнца?
— Это Питер, крошка. Пора бы уже привыкнуть.
— Не могу. Три выходных дня подряд — это передоз. Я спала сегодня по привычке так долго, что, проснувшись, стала себя немного ненавидеть.
«Ненавидеть?» Она сама была бокалом с шампанским, пузырьки поднимались по ее красивому телу и выдыхали искрами глаз. Шила что-то говорила, мне неплохо удавалось ее внимательно не слушать. Да и как я мог слушать, когда нужно было просто любоваться.
* * *
«Спины ровно», — произнес мне мой внутренний голосом жены. Она, как могла, боролась с моей неправильной осанкой, с моим мягким характером. Тот был флексибл. Я нехотя выпрямил позвоночник и стал ближе к небу. Идти так было не очень удобно, и я продержался недолго. Сутулость взяла свое.
На шахматной скатерти столика ее руки и мои. И те и другие холодны. Как бы я ни старался, мы уже не были королем и королевой. Мы не чувствовали. Чем чаще я заходил сюда, тем больше ощущал себя пешкой в чьей-то игре. Скоро я забыл, стал обходить его стороной, только клетчатые сны не давали покоя. Он все время вспоминал партию с Марсом, когда тот ловко поставил мне мат, не имея при себе ферзя, то есть королевы.
— Смотри. Какая махонькая машинка. Как детская, — ткнула пальцем в стекло Шила, чтобы разрядить обстановку, всю ее обойму.
— Ага, и цвет неожиданный, — мял я салфетку, насильно заставляя улыбнуться ее за себя.
* * *
— Иди сюда.
— Что случилось?
— Иди, случилось.
— Да, что там такое?
Голая жена сидела на корточках возле ванной и что-то разглядывала на полу. Я подошел. Там разорванная цепочка тонкого плетения из рыжего золота. Она шевелилась.
— Видишь, муравьи, — указала пальцем на насекомых Шила. Те исследовали порошок, просыпанный рядом со стиральной машиной, но, заметив угрозу, стали поспешно сниматься с якоря, скоро вся цепочка исчезла в щели под косяком.
— Рыжие муравьи. Пищевая цепочка.
— Какие же они рыжие? Они противные.
— Пошли спать. Муравьи — наши друзья.
— Это в лесу они друзья, а дома — квартиранты, я бы даже сказала паразиты. Я не собираюсь сдавать им жилплощадь, самим тесно, — вновь заскрипела в Шиле жена.
— Ну, тогда убей их.
— Я не могу.
— Тряпка…
— Я?
— …где? Где тряпка? Дай мне.
Позже они начали появляться то там, то здесь, преимущественно разведчики, которые ходили в одиночку. Здесь — это когда мы их видели, когда они собирали крошки перед нашим носом, там — когда мы могли в любой момент на них наткнуться. Складывалось впечатление, что мы живем на одном большом муравейнике. Муравьи внедрялись в наши мысли и тащили туда свои порядки. Мы заняли достойное место в их пищевой цепочке. Рыжие пожирали в нас все самое доброе и светлое, они сделали нас жестокими и мстительными. Были и положительные стороны: теперь кухня блестела с вечера, грязная посуда не ждала следующего утра. Больше всего муравьи любили мясо. Они ходили от него сами не свои. Однако мы его тоже любили. Какой-то период жизнь наша находилась под постоянным наблюдением рыжих. Те захватили нашу небольшую двухкомнатную планету и постоянно вносили раздор и сомнения, раздражение и неприятности. Пуская облака рыжего хитина, они отравляли нашу жизнь. Мы стали аккуратнее, мы стали внимательнее, порядочнее. К весне рыжие остыли и встречались уже не так часто, понимая, что мы сняли их с довольствия.
* * *
Сегодня был выходной, уже полдень, а погоды все еще не было. Мы прогуливались по парку, наблюдая эволюцию своего развития, симпатизируя своим безразличием встречным прохожим.
— Весной дунуло.
— Да уж! Вместо воротника хочется поднять хвост и бежать ей навстречу.
Неспешной походкой, вычерчивая схему семейного променада, наша пара поравнялась с коляской, которую вела мать. Там сидел прекрасный розовый малыш.
Я вертелся в коляске, разглядывая народ. Мне нравились люди в ярких одеждах, я махал им руками и хотел что-то сказать, пока в конце концов не выронил изо рта пустышку.
— Ну, что ты делаешь? — пыталась быть суровой мама. Быть суровой у нее получалось хуже, чем у меня разбрасывать игрушки. Она подняла соску и сунула в мою любопытную пасть другую, чистую, я даже не успел ничего вякнуть. Задорно улыбнулся ей в знак благодарности. Она остановила коляску у детской площадки. Усадила меня на качели и начала раскачивать. Здесь я понял, что жизнь — качели: то к маме, то к свободе, и чем больше был ход, тем сильнее тянуло обратно к маме. Когда мне все это надоело, я сполз с качелей, сел в машину на педалях, уменьшенную копию «Москвича-412», и, ударив по педалям, рванул по дорожкам парка к другим железкам. Там меня давно поджидают подростки, мои сверстники показывают друг другу те классические дворовые трюки, которым научились у старшеклассников: выход на две, выход через жопу, солнышко, крокодильчик. Я в свою очередь висну тоже на турнике, раскачиваюсь и делаю склепку. Это легко. Я улыбаюсь с высоты, держась за холодную перекладину. Страсть к железу тоже проходит. И вот я уже катаю по прудам на лодке девушку. Она весело несет мне свою чепуху, целые охапки чепухи. Мы смеемся. Мы еще не разучились.
В парке цветет черемуха, парочка на скамейке, увлеченная любовной игрой, не чувствует ее аромата. Юноша втягивает в себя никотин влюбленности. Я прячу губы девушки в свои, не переставая жевать голодной ладонью вкусную грудь девицы. Кожа была теплой и плотной, как нагретая солнцем стена, на которую приятно положить ладонь и погладить, к которой можно было прижаться, в которую хотелось быть замурованным, тату вместо таблички: «Здесь был я». Как же ее звали? Убивать не надо, все равно не вспомню. Что же дальше? А дальше, а вот он я: отстояв небольшую очередь вместе с женой, покупаю горячий багет в лавке с горячим хлебом. Сжимаю теплый мякиш, вспоминая парочку из парка и свою голодную подростковую ладонь. Отрываю от багета четверть и протягиваю жене. Она берет грудь совсем по-другому, чуткая женщина, нежная, сразу видно, моя жена. Самое потрясающее случается, когда ты этого не ждешь и уж тем более не стоишь за этим в очереди. Я не стоял, мне было жаль тратить на это время. Даже времени было бы меня жаль, стань я таким. Человеку всегда кажется, что именно он распоряжается временем, что он им владеет, на самом деле это мы у него в плену, оно поимеет любого, потом высадит на остановке «Ад» или «Рай» и идет дальше. Хорошо, что еще есть такая штука, как память. Можно пересмотреть лучшие из моментов, живописнейшие из мест. Я перемотал немного назад:
— И с чего мы начнем наш роман, с ресторана или со звезд? — спросил я ее.
— Между астрономией и гастрономией один шаг, одна буква «г», которая предвещает дерьмовый финал, давайте возьмем вина, сыра и выйдем к морю, посмотрим, как купаются звезды.
В очереди за счастьем можно было бы постоять потом вместе, примерно, как мы сейчас за хлебом. Главное, чтобы она, любовь, случила и случилась. Хотя с первого взгляда я не был уверен, что это она, именно та, с которой я только что стоял за хлебом. Перед нами была еще пара человек, и я отмотал еще немного назад:
«У тебя прекрасные волосы», — гладил я ее волосы. «Это от мамы». — «Она красивая?» — «Не задавай глупых вопросов».
* * *
Машины стоят, проспект забит в сторону центра, в обратную все летят: кто злорадствует, кто сочувствует. «Вот это пробка, надеюсь, когда поеду обратно, рассосется». Мне надоело идти пешком. Я засунул свою тачку в карман и оставил, удостоверившись, что нет никаких запрещающих стоянку знаков. Вышел обратно на проспект к остановке трамвая. У трамваев была своя выделенная личная полоса, даже две — железные линии, устремленные в перспективу. Скоро он подошел: большой и спокойный, как корабль. И вот уже из окна я наблюдаю, как обгоняю те машины, с которыми я только что стоял бок о бок, я обгоняю время. Тот редкий случай, когда можно его обогнать, так же, как, например, вылететь из Японии в США и побороться с ним на часовых поясах. Вспомнился Сабантуй, где национальные борцы, обхватив друг друга поясами, скрипели, рычали, потели. На кону стояла новенькая «Лада».
Я стоял в самом конце вагона, то и дело покачиваясь на волнах своих мыслей. Вот женщина поправила волосы, так они перезагружаются, чтобы напомнить о себе, о своей красоте. Порой ощущение тяжелой копны волос в руке придает им больше уверенности, чем взятая под руку рука мужская. На самом деле все эти жесты по наведению порядка выдавали неуверенность. И чем старше женщины становятся, тем больше в них неуверенности за свой внешний вид. Она всегда была связана с тактильным. Поэтому объятия, поэтому поцелуи, поэтому спанье на одной кровати, все ради того, чтобы доказать свою преданность и причастность, с расчетом на взаимность. Все меньше в этом оставалось страсти. Этот город был для постели, можно даже без секса, для долгого спанья, для творческого бродяжничества. Я сочувствовал тем, кто собирался здесь сделать карьеру. Они выбрали не тот город для отправной точки, захочешь оттолкнуться от стартовой площадки, а завяз уже по пояс в климате Васильевского острова. Питер — это независимое островное государство, населенное поэтами, музыкантами и художниками. Похоже, я тут надолго. Мне хорошо в этом болоте. Здесь я сам себе кулик, которого дома всегда ждали куличи.
* * *
Наконец я въехал на мост. Машины встали, и можно было поглазеть по сторонам, пока не расцветет зеленым светофор. В боковое стекло я наблюдал, как пятеро людей пытались столкнуть в Неву шар под Дворцовым мостом, который был ядром всех торжеств. В моем свадебном альбоме тоже есть место этой планете, которая, несмотря на все старания молодых, осталась на орбите. Как сказал герой романа Кина Кизи: «По крайней мере, я попробовал». Они тоже попробовали, они махали руками и открывали рты, по их шумной неровной походке видно было, что пробовали с утра и мало закусывали.
На мосту машины выстроились в три полосы, все они двигались с разной скоростью, будто их тянули впереди разные люди. Но это были не люди, это были обстоятельства. Мою тянули хуже всех. Наша команда проигрывала, я, не раздумывая, предал ее и с трудом перестроился в другой ряд и тут же встрял. «Вот она, цена измены». Скоро я все же доехал до причины. Там сцепились двое, не поделили асфальт, подбит глаз у одного, разбитой губой повис бампер другого.
Я все думал о них, пока стоял на красном, замешкался, не заметив зеленого, сзади уже кто-то нервничал и давил на клаксон. «Да пошел ты!» — кинул я обыденное, и чтобы как-то реабилитироваться в глазах самого себя, но особенно тех, кому на меня было до лампочки, я нажал на педаль дросселя. Так же я поступал после корявых маневров на дороге. Мы часто прибавляем скорость из чувства неудобства, нам быстрее хочется это оставить позади, забыть, заесть, запить.
К концу маршрута в голове только одна мысль: повезет ли с парковкой. В центре с этим всегда было сложно. «Мы так долго искали парковку, что еба… нам расхотелось», — вспыхнула пошлость в моей голове. Я моргал правым глазом и шел малым ходом вдоль тротуара, к которому прилипли чужие машины. Мест не было. Сделав пару кругов, я остановился и включил аварийку, стал ждать, пока кто-нибудь из владельцев припаркованных авто не выгонит своего коня, отправившись на работу в другой район города. Работать никто не хотел. Я не был исключением. Написал студентам, что скоро буду. Минут через двадцать я дождался своего гаража.
* * *
На этом разговор наш оборвется, потому что вернется из душа она, воздушная и вновь аппетитная. Ее обтекающие молоком и молодостью формы не могут меня оставлять равнодушным. «Трубку дать? — спросит он и, не дожидаясь команды ее спинного мозга: Муж звонит», — протянет ей телефон. «Ты знаешь, который час?» — все еще будет трепать она волосы полотенцем, брошенным на плечи. Я снова под влиянием посмотрю на часы, те снова покажут мне часовой стрелкой палец. «Да, знаю». — «Ну, раз знаешь, чего звонить? Теперь опять спать всю ночь не буду». — «С этим?» — «Я же говорю, что не буду». — «Ты серьезно?». — «Конечно, больше не буду, так что ты ложись тоже и даже не смей думать о таком. За кого ты меня принимаешь?» — «Я не думал». — «Вот и не думай. Я знаю, это сложно, себя заставить не думать, но я же себя заставила. А так храпела бы сейчас с тобой. Жизнь проходит, а мы все верность из себя корчим. Пора очнуться». — «Ну, ты скоро?» — услышал я за кадром любовника. «Дай мне с мужем поговорить», — зажала она трубку рукой, но я без слов понимал ее реплики. «Завтра приду, спи», — снова дунула мне в динамик. «Больше не отпущу ни в какие командировки», — успокоился я, что она жива, здорова, укладываясь спать.
Красный цвет заката перед глазами, во весь горизонт. «Что ты так смотришь?» — «У тебя заусенец». — «Да?» — «Да». — «Знаешь, что его отличает?» — «Что?» — «Он готов умереть за меня». — «Ты про заусенец?» — «Я про кино, с тобой оно было черно-белое, а теперь цветное». — «Я вижу», — посмотрел я на ее палец снова, взял ее ладонь себе в руку и проглотил ее палец.
— Вкусный?
— Железный.