а) Наиочевиднейшая – это вездесущее «в среднем»; на Западе есть масса людей, настроенных более коллективистски, чем множество жителей Восточной Азии. Но в целом люди, которые по разнообразным чертам личности характеризуются как индивидуалисты, по показателям нейросканирования тоже оказываются индивидуалистами{476}. б) Сама культура со временем меняется. Скажем, уровень конформизма в Восточной Азии падает (одно из исследований демонстрирует, например, что младенцев в Японии теперь все больше называют уникальными именами[251]). Кроме того, привитые культурные взгляды могут быстро меняться. К примеру, если в описанном выше эксперименте человека настроить на индивидуалистическую или коллективистскую позицию, это повлияет на то, насколько целостно он воспримет картинку. Особенно это заметно по участникам, принадлежащим одновременно к двум культурам{477}. в) Вскоре мы рассмотрим некоторые генетические различия между населением коллективистских и индивидуалистических культур. Это ни в коем случае не означает генетически предопределенной судьбы: самой лучшей иллюстрацией обратного являются выходцы из Восточной Азии, иммигрировавшие в Америку. В общем, нужно всего одно поколение, чтобы потомки этих иммигрантов стали такими же индивидуалистами, как и коренные американцы{478}. г) Очевидно, что ни «восточноазиаты», ни «западники» не являются однородными группами. Пекинцев и степняков-тибетцев трудно поставить рядом. А уж что будет, если в лифте на пару часов застрянут граждане из Беркли, Бруклина и Билокси![252] Внутри каждой культуры есть существенные различия. Как же происходит, что в разных частях света развиваются коллективистские или индивидуалистические культуры? США – олицетворение индивидуализма как минимум по двум причинам. Во-первых, это иммиграция. На сегодняшний день 12 % американцев являются иммигрантами, еще 12 % (включая меня) – детьми иммигрантов, а все остальные, за исключением 0,9 % коренных индейцев, это потомки людей, иммигрировавших в США за последние 500 лет{479}. Кем же были эти иммигранты? Там, откуда они прибыли, их считали сумасбродами, чудаками, мятежниками, еретиками, бродягами, белыми воронами, мизантропами, непоседами, шалопутами, мечтавшими о свободе и богатстве, желавшими убраться подальше из этой маленькой, уютной, но чертовски тоскливой деревушки. Все они были мечтателями… Во-вторых, непрошибаемый оптимизм. Те, кто в течение и колониального периода американской истории, и последующей независимости составили армию переселенцев, обладали огромным запасом оптимизма, и для них путешествие на пароходе в Новый Свет было просто билетом в новый заманчивый мир. А теперь соедините мечту с оптимизмом – и получите ту самую индивидуалистическую Америку. Почему именно в Восточной Азии развился классический коллективизм?{480} Ключом к ответу является путь традиционного хозяйствования, а его, в свою очередь, формирует местная экология. В Восточной Азии все вращается вокруг риса. Рис окультурили примерно 10 000 лет назад. Его выращивание требует колоссального коллективного труда. И не только из-за того, что приходится всем вместе гнуть спину на посадке и уборке урожая, – обработать семейное поле можно лишь силами всей деревни[253]. Но также потому, что сначала необходимо преобразовать всю экосистему: организовать террасы на склонах гор, построить, а потом поддерживать ирригационную систему для контроля уровня воды на рисовых полях. А еще нужно справедливо разделить воду: на Бали доступом к воде управляют религиозные власти, что символизируют классические храмы воды. Представляете себе – ирригационная система Дуцзянъянь в Китае, около Чэнду, позволяет орошать более 5000 га пахотных земель, а ведь ей уже две тысячи лет. Корни коллективизма, как и корни риса, уходят глубоко в землю Восточной Азии[254]. Любопытную работу опубликовал журнал Science в 2014 г.; в ней с помощью анализа нетипичных сообществ еще убедительнее доказывалась связь между рисом и коллективизмом{481}. В некоторых районах Северного Китая рис выращивать трудно, поэтому жители издревле возделывают пшеницу, что требует скорее индивидуальных усилий, чем коллективных. И что же? Население этих регионов по результатам стандартных тестов на коллективизм/индивидуализм (нарисовать социограмму, выбрать пару из кролика, собаки и морковки и т. д.) соответствовало носителям западных культур. К тому же данные районы обгоняли рисоводческие еще по двум показателям индивидуализма – уровню разводов и количеству инноваций (зарегистрированных патентов). Корни индивидуализма, как и корни пшеницы, уходят глубоко в землю Северного Китая. Связь между экологией, производством продуктов и культурой была показана в одном из весьма редких исследований коллективизма/индивидуализма, где не сравниваются азиаты и представители Запада{482}. Авторы изучали прибрежный район Турции, ограниченный горами. Там в тесном соседстве живут рыбаки и земледельцы, обрабатывающие узкую полоску земли между морем и горами, а также пастухи-скотоводы – в горах. Все три группы говорят на одном языке, принадлежат одной религии, и гены у них одинаковые. Выпас скота – занятие одиночек. Турецким крестьянам и рыбакам, конечно, далеко до китайских рисоводов, но они по крайней мере вместе обрабатывали поля и собирали команды, чтобы выходить в море. В результате пастухи мыслили менее целостно, чем крестьяне и рыбаки, зато точнее оценивали длину отрезка, тогда как крестьянам и рыбакам лучше давалась разница между отрезками; если пастухам показывали перчатку, шарф и руку, то они группировали «предметно» перчатку и шарф, а крестьяне и рыбаки исходили из категорий взаимодействия, т. е. объединяли руку и перчатку. По словам авторов, социальная взаимозависимость влечет за собой холистическое мышление. Тот же мотив прослеживается в другом исследовании, в котором сравнивались еврейские мальчики из семей ортодоксальных (где господствуют бесконечные правила и ритуалы, которые нужно выполнять совместно) и из нерелигиозных, индивидуалистически настроенных. У ортодоксов обработка визуальной информации происходила более целостно, а у нерелигиозных мальчиков более конкретно-ориентированно{483}. Расхождение между восточным коллективизмом и западным индивидуализмом имеет поразительные генетические корреляции{484}. Вспомним из предыдущей главы дофамин и DRD4, ген рецептора D4. Этот ген исключительно изменчив, у человека известно 25 его вариантов (у других приматов несколько меньше). Более того, его изменчивость складывается отнюдь не из случайного нейтрального дрейфа в последовательности ДНК; напротив, имеющиеся варианты несут печать сильного направленного отбора. Самый распространенный вариант – 4R – встречается у половины представителей Восточной Азии и американцев европейского типа. Кроме него, есть вариант 7R, соответствующий ему белок-рецептор менее чувствителен к дофамину; этот вариант ассоциируется с такими чертами, как поиск новых ощущений, экстраверсия, импульсивность. 7R появился еще у древних людей, но 10 000–20 000 лет назад его частота вдруг резко увеличилась. Этот вариант находят у 23 % европейцев и американцев европейского происхождения. А как обстоят дела с вариантом этого гена у азиатов? Один процент. Так что же было сначала, а что потом – распространение 7R или культурный стиль? Аллели 4R и 7R плюс еще 2R встречаются повсеместно, из чего мы делаем вывод, что все названные варианты уже существовали, когда 60 000–130 000 лет назад человечество отправилось из Африки во все стороны осваивать мир. Классическая работа йельского специалиста Кеннета Кидда, изучавшего распространение аллелей 7R, открывает нечто удивительное. График вверху показывает, что у населения Африки, Ближнего Востока и Европы – а это левая часть графика – регистрируется от 10 до 25 % 7R. В правой части графика показатели немного повышаются, это народы Малайзии и Новой Гвинеи – потомки тех, кто мигрировал из Азии на острова и дальше. То же и для людей, чьи предки мигрировали в Северную Америку через Берингийский сухопутный мост примерно 15 000 лет назад – индейцев-маскогов, шайеннов и пимов. Затем мы видим народ майя в Центральной Америке – значение поднимается до 40 %. У народностей гуахибо и кечуа из северных районов Южной Америки аллель 7R встречается с частотой 55 %. И наконец, потомки народа, который дошел до бассейна Амазонки, – современные тукуна, суруи и каритиана – имеют самую высокую в мире частоту аллеля 7R, 70 %. Другими словами, мы говорим о тех людях, которые, достигнув территории будущего Анкориджа, в следующих поколениях двигались дальше и со временем прошли еще 6000 миль[255]. Высокая частота появления варианта 7R, которая ассоциируется с импульсивностью и жаждой нового, – это наследство от тех, кто выжил в самой длинной в истории человечества миграции. В середине данного графика есть участок с почти нулевой частотой аллеля 7R – это мы оказались в Японии, Камбодже, Китае и Тайване (среди его коренных народов ами и атаял). Когда жители Восточной Азии окультуривали рис и вынашивали идею коллективизма, в их генотипе шел мощный отбор по выбраковке аллеля 7R; по словам Кидда, у этих народов вариант 7R оказался «практически утерян»[256]. Может быть, носители 7R героически сломали шеи, осваивая крылья, а может, утонули в Беринговом проливе на пути к новому континенту, отчаявшись найти исчезнувший перешеек. Или, возможно, они были сексуально непривлекательными. Это все не так важно; важно, что так или иначе восточноазиатский коллективизм развивался параллельно отрицательному отбору аллеля 7R[257]. Таким образом, за этим наиболее изученным культурным контрастом стоит комбинация многочисленных факторов: экологии, способов производства продуктов, культурных различий, разницы в эндокринологии, нейробиологии, генетике[258]. Культурный контраст проявляется в очевидных аспектах: морали, умении сочувствовать, методах воспитания, соперничестве, взаимопомощи, определениях счастья; но бывает, что и неожиданным образом: в том, в какую точку на картинке посмотрят глаза, или в том, как вы думаете о кролике и морковке. Скотоводы и южане Просторы тех открытых пространств, которые слишком суровы для земледелия, дают возможность проследить еще одну связку между экологией, продовольственной системой и культурой. Мы отправляемся в мир кочевого скотоводства – к народам, кочующим по пустыням, степям и тундрам за своими стадами. Здесь нас ждут бедуины Аравии, туареги Северной Африки, восточноафриканские сомали и масаи, саамы из Северной Скандинавии, индийские гуджары, турецкие юрюки, тувинцы Монголии, аймары из Анд Южной Америки. Они пасут стада овец, коз, коров, лам, верблюдов, яков, лошадей, северных оленей, получая от животных мясо, молоко и кровь, торгуя их шерстью и шкурами. Антропологи уже давно заметили схожие черты скотоводческих культур. Они порождаются суровыми условиями и, как правило, минимальным вмешательством государства в частную жизнь. В основе этой изолированности, тяжелой и требующей самоотдачи, кроется главный смысл: вор не может украсть урожай земледельца или большой объем съедобной добычи охотника-собирателя, а стадо увести может. Вот оно, уязвимое место скотоводства, мира угонщиков скота и стремительных набегов. Отсюда и разнообразные корреляты пастушеских обществ{485}. Процветают военные настроения. В кочевых племенах, особенно в пустынях, где люди расходятся со своими стадами далеко и надолго, просто обязаны как грибы вырастать школы боевых искусств. А вместе с этим обычно появляются определенные установки: а) военные трофеи становятся знаками социального статуса и методом его повышения; б) смерть в бою гарантирует достойную загробную жизнь; в) широко распространяются экономическая полигамия и грубое обращение с женщинами; г) используется авторитарный стиль воспитания. Скотоводам-кочевникам несвойственно то «пасторальное» настроение, которое пронизывает Шестую симфонию Бетховена, «Пасторальную». В мире довольно редко встречается монотеизм, однако он исповедуется непропорционально часто скотоводами в пустынях (тогда как у обитателей тропических лесов непропорционально сильно распространен политеизм). Это и понятно. Пустыни учат простым, бескомпромиссным истинам, горячие ветра выдувают все лишнее, оставляя только остов самого необходимого, что принимается с глубоким фатализмом. «Я есть Господь Бог твой», «Нет Бога, кроме Аллаха» и «Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим» – именно такие изречения множатся на этих выжженных землях. Последняя цитата предполагает, что монотеизм пустыни не исключал и других сверхъестественных существ: монотеистические религии кишат разными джиннами, бесами и ангелами. Но иерархия, безусловно, соблюдается; младшие божества бледнеют на фоне Всемогущего, который неизменно принимает деятельное участие в делах земных и небесных. И все наоборот во влажных лесах, где везде и всюду жизнь, где на одном дереве живет больше видов муравьев, чем во всей Англии. Для жителей тех лесов, должно быть, нет ничего более естественного, чем представить себе сотню божеств, живущих душа в душу. У скотоводов поддерживается культура чести. Про нее мы уже знаем из главы 7: этой культуре свойственны учтивость, благовоспитанность, гостеприимство, особенно по отношению к уставшим путникам, потому что кто, как не кочевники, и есть уставшие путники? А кроме того, культура чести предполагает месть за оскорбление семьи, себя, клана, если же этого не сделать, то репутация будет потеряна. Они отобрали у тебя верблюда и ты никак им за это не отомстил? Тогда они придут завтра и заберут все стадо, да еще твоих жен и дочерей прихватят[259]. Мало какие лучшие и худшие человеческие деяния можно истолковать с позиций культурных традиций, скажем саамов, бредущих за своими оленями по Северной Финляндии, или масаи, пасущих коров в Серенгети. Напротив – здесь уместно говорить о культурах чести, а они характерны для Запада. «Культом чести» обычно обосновывали действия сицилийской мафии, всплески насилия в сельской Ирландии XIX в., а также причины и следствия карательных убийств, которые практикуют городские бандитские группировки. Все это происходит в условиях борьбы за ресурсы (включая и такой неожиданный: за кем останется последнее слово в случае вендетты), а также при отсутствии сдерживающих сил закона и централизованной власти: если в подобных условиях не ответить на оскорбление, то от авторитета не останется камня на камне, причем расправа с обидчиком обычно сурова. Самым известным примером такой культуры является американский Юг, не раз описанный в книгах, научных журналах, многократно становившийся предметом обсуждения на разнообразных конференциях, темой курсовых работ и диссертаций. Начало значительной части этих исследований положил Нисбетт{486}. Гостеприимство, галантность по отношению к женщине, упор на внешние приличия и этикет уже давно ассоциируются с Югом[260]{487}. Кроме того, на Юге традиционно почитались традиции, заветы отцов, идеи продолжения рода: в аграрном Кентукки в 1940-х гг., например, 70 % мальчиков давали имя отца, а на Севере этот показатель намного ниже. У южан поругание чести одного члена семьи незамедлительно распространится на всю семью, клан и территорию проживания семьи. А если к этому присовокупить невысокую мобильность южан, то получится война кланов. Например, к тому времени как в 1863 г. Хэтфилды и Маккои[261] затеяли свою тридцатилетнюю междоусобицу[262], их семьи жили по соседству на границе Западной Виргинии и Кентукки уже почти 100 лет. Поступки знаменитого генерала Роберта Ли основаны на понятии чести, свойственном южанам; он выступал против раскола Севера и Юга, даже сделал несколько заявлений, которые можно интерпретировать как выступления против рабства. И все же, когда президент Линкольн предложил ему командование армией Союза, Ли написал: «Я не желаю никакого другого правительства, и нет ничего, чем бы я не пожертвовал ради сохранения Союза, кроме чести». Когда Виргиния приняла решение о выходе из Союза, он с горечью принял командование армией конфедератов Северной Виргинии, чтобы не предавать собственные принципы чести. На Юге защита чести означала независимость и самодостаточность{488}. Умирающая мать наставляла своего сына, южанина Эндрю Джексона, никогда не искать защиты у закона, случись какому ущербу, а быть мужчиной и брать дело в свои руки. Так он и поступал, затевая одну драку за другой (включая также дуэли, и даже со смертельным исходом); в свой последний день на посту президента он выразил сожаление только о том, что за время своего президентского срока «не успел застрелить Генри Клея и повесить Джона С. Кэлхуна». При отсутствии налаженной системы законности требовалось умение лично восстановить справедливость. На Юге XIX столетия понятия о справедливости по закону и по личному разумению находились в состоянии неустойчивого равновесия. По словам изучавшего Юг историка Бертрама Уайатт-Брауна, «обычное право и законы Линча морально совместимы. Принятое законодательство позволяет юристам сохранять традиционный порядок, а законы Линча и самосуд дают право каждому человеку защищать ценности наивысшие, ценности общественные». Когда шла речь о мести за поруганную честь, то, по сути дела, имелось в виду насилие. Палки и камни переломают кости, а грубое слово заставит переломать кости обидчику. Дуэли случались сплошь и рядом, и не потому, что люди хотели убить кого-то, а потому, что готовы были умереть, защищая свою честь. Многих конфедератов на войну посылали матери, говоря, что пусть лучше ее сын вернется в гробу, чем прослывет трусом, бежавшим с поля битвы. В результате подобных традиций мы получаем сохранившийся и поныне высокий уровень насилия на Юге. Но, что важно, это насилие особого рода. От одного студента, изучавшего американский Юг, я однажды услышал фразу, сказанную между прочим, но выразившую ситуацию на редкость точно и емко: он говорил, как удивительно было уехать с фермерского Юга и попасть в страннейшее место – Кембридж[263] (штат Массачусетс), где семьи собираются все вместе на празднование Дня независимости и никто ни в кого не стреляет. Нисбетт и Дов Коэн (из Иллинойсского университета) показали, что высокий уровень насилия, особенно убийств, совершаемых белыми мужчинами-южанами, не есть печальная неизбежность больших городов или попытка приобрести нечто материальное – речь ведь не идет об ограблении винного магазина. Нет, непропорционально высокий уровень насилия характерен для сельской местности, где каждый знает каждого; в актах насилия так или иначе замешаны вопросы чести (эта скотина, родственничек, считает, что может вот так запросто флиртовать с моей женой на семейном сборище – застрелить поганца!). А судьи-южане, что характерно, склонны с пониманием принимать подобные объяснения{489}. Чтобы исследовать склонность южан к насилию, Нисбетт и Коэн провели один из самых хитроумных психологических экспериментов, где в качестве главного инструмента исследования выступало то самое слово, которому нет места на страницах научных журналов. Респондентами были юноши-студенты. Сначала у них брали кровь на анализ. Потом они заполняли какой-то опросник и должны были его отнести в конец коридора, а там положить в коробку. Коридор был довольно узким, заставленным шкафами. Именно в нем-то и происходило основное действо эксперимента. Половина участников – они ходили один за другим, а не всем скопом – прошла этот коридор без приключений. А другую половину участников приключение таки ожидало: навстречу им по коридору каждый раз двигался большой, мускулистый парень (бывший в сговоре с экспериментаторами). Вот участник эксперимента и упомянутый парень сближаются и начинают протискиваться мимо друг друга по узкому коридору, но тут парень толкает студента, произносит волшебное слово «урод» и уходит дальше по коридору. А студент продолжает путь, чтобы сдать листок с опросником. Какова была реакция на оскорбление? Это зависело от обстоятельств. У студентов-южан, но только из определенных регионов Юга, резко подскакивал уровень тестостерона и глюкокортикоидов: ярость, злость, стресс. Затем участникам предлагали историю, в которой мужчина наблюдает, как с его девушкой заигрывает его знакомый – что случится дальше, спрашивали испытуемых? Южане из контрольной группы чуть чаще, чем северяне, предлагали насилие в качестве концовки сюжета. А в группе с провокационным приключением? Северяне мнения не меняли, а у южан воображение резко отклонялось в сторону усиления применения насилия. Откуда взялся культ чести в западных культурах? Стычки между бандами «Калек» и «Кровавых» в Лос-Анджелесе не так просто отнести к отголоскам вспыльчивости пастухов, охранявших стада яков. Тем не менее исследователи полагают, что культ чести южан уходит корнями в традиции скотоводов. Впервые такое объяснение предложил историк Дэвид Хакетт Фишер в 1989 г. На первых порах группы колонистов из разных частей света селились в разных районах Америки, и так складывалось американское территориальное районирование{490}. Отцы-пилигримы из Восточной Англии обосновались в Новой Англии. Квакеры из северных областей Мидлендса[264] осели в Пенсильвании и Делавэре. В Виргинию переехали законтрактованные работники из Южной Англии. А кто колонизировал остальные области американского Юга? В основном туда ехали пастухи из Шотландии, Ирландии и Северной Англии. Естественно, все не так просто. Скотоводы с Британских островов в основном предпочитали холмистые местности Юга, тогда как культ чести более силен в его равнинных районах. Некоторые исследователи придерживаются мнения, что традиция карательного насилия южан произошла из их ночных кошмаров о восстаниях рабов. Но большинство историков считают более взвешенными идеи Фишера. Насилие обращается внутрь Насилие, ассоциирующееся с культурой чести, не обязательно является ответом на внешнюю угрозу, будь то угонщики верблюдов или хулиган, пристающий в придорожном кафе к вашей девушке. Оно выполняет ту же функцию, когда опасность уронить честь исходит от самих членов сообщества. В главе 11 рассматриваются ситуации нарушения групповых норм самими членами группы, что порождает необходимость замалчивания, лжи, придумывания уважительных отговорок или снисходительного поведения и может повлечь суровое наказание. «Ты опозорил/а нас перед всеми» – вот его причина в системе культа чести. А это поднимает вопрос об «убийствах чести». В чем суть данного вида убийства? Кто-то делает что-то, способное по бытующим нормам запятнать репутацию семьи. Член семьи убивает провинившегося, часто публично, чем восстанавливает репутацию. Уму непостижимо. Вот некоторые характерные черты «убийства чести»: а) История знает много примеров убийств для сохранения чести, но в современном мире их распространение ограничивается обществами мусульман, индуистов и сикхов. б) Жертвами чаще всего становятся молодые женщины. в) Их основное преступление? Отказ выйти замуж по сговору родственников. Попытка развестись с мужем-насильником или с мужем, за которого ее отдали еще девочкой. Попытка получить образование. Отказ соблюдать религиозные предписания, например покрывать голову. Замужество, сожительство, знакомство, разговор с неподходящим мужчиной. Неверность. Переход в другую религию. Другими словами – когда женщина сопротивляется тому, чтобы быть собственностью родственников-мужчин. А еще – и это уже совсем чудовищно – причиной убийства женщины ради сохранения чести семьи часто становится то, что ее изнасиловали. г) В редких случаях, когда жертвой бывает мужчина, типичная причина убийства – его гомосексуальность. В какой-то момент возникли споры, можно ли считать «убийства чести» разновидностью домашнего насилия, а раздутый интерес к этим спорам со стороны западной цивилизации – отражением антимусульманских настроений?{491} Если, например, баптист из Алабамы убивает жену, потому что она захотела развестись с ним, то никто не называет его поступок «христианским убийством чести», ведь это показало бы глубинное варварство религии. Типичные «убийства чести» отличаются от убийств на почве домашнего насилия по нескольким показателям: а) Убийства на почве домашнего насилия обычно совершаются мужчинами-сожителями, а «убийства чести» – кровными родственниками-мужчинами, причем часто с согласия и с помощью родственниц. б) «Убийство чести» не совершается в порыве страсти, его планируют и одобряют заранее на семейных советах. в) «Убийства чести» обычно оправдывают религиозными принципами, рассказывают о них без угрызений совести, религиозные лидеры их явно поддерживают. г) «Убийства чести» совершают открыто – как же еще смыть пятно с репутации семьи? Для совершения убийства часто выбирают несовершеннолетних членов семьи (например, младшего брата), чтобы минимизировать наказание за преступление. По всем этим критериям «убийства чести» невозможно отнести к простому домашнему насилию. По оценкам ООН и правозащитных организаций, ежегодно случается от 5000 до 20 000 «убийств чести». Они происходят не только в каких-то неведомых дальних странах. «Убийства чести» вершатся по всему Западу, где патриархи ожидают от своих дочерей, что тех не коснутся веяния того мира, в который они же сами их и перевезли, где успешная ассимиляция девочек предполагает умаление его, патриарха, воли.