— Нет, отец. У нас в Сероводье нет ни рыцарей, ни мастера над оружием, ни мейстера. — А кто же занимается вашими воронами? — Почтовые вороны не могут найти Сероводье, — улыбнулась она, — и враги тоже. — Почему? — Потому что наш дом движется. Бран никогда еще не слышал о движущихся замках. Может, Мира дразнит его? — Хотелось бы мне на это посмотреть. Как ты думаешь, ваш лорд-отец позволит мне побывать там, когда война кончится? — Ты будешь у нас желанным гостем, мой принц, — и тогда, и теперь. — Теперь? — Бран всю свою жизнь провел в Винтерфелле и очень хотел бы повидать дальние края. — Я спрошу сира Родрика, когда он вернется. — Старый рыцарь отправился на восток, чтобы уладить возникшие там беспорядки. Бастард Русе Болтона похитил леди Хорнвуд, когда она возвращалась с праздника урожая, и в ту же ночь женился на ней, хотя годился ей в сыновья. Затем лорд Мандерли захватил ее замок — чтобы защитить владения Хорнвудов от Болтонов, как уверял он в письме, но сир Родрик рассердился на него почти так же, как и на бастарда. — Он, может быть, меня отпустит — а вот мейстер Лювин ни за что. Жойен Рид, сидевший, поджав ноги, под чардревом, серьезно сказал: — Будет хорошо, если ты уедешь из Винтерфелла, Бран. — Хорошо? — Да. И чем скорее, тем лучше. — У моего брата зеленый глаз, — сказала Мира. — Ему снится то, чего не было, но иногда его сны сбываются. — Почему ты говоришь «иногда», Мира? — Они обменялись взглядом — она смотрела с вызовом, он с грустью. — Тогда скажи, что с нами будет, — попросил Бран. — Скажу, если и ты расскажешь мне о своих снах. В богороще стало совсем тихо. Бран слышал, как шелестят листья и Ходор плещется в горячем пруду. Он вспомнил о золотом человеке и трехглазой вороне, вспомнил хруст костей на зубах и медный вкус крови. — Мне ничего не снится. Мейстер Лювин дает мне сонное зелье. — И как, помогает? — Иногда. — Весь Винтерфелл знает, что ты по ночам кричишь и просыпаешься весь в поту, Бран, — сказала Мира. — Женщины говорят об этом у колодца, а стражники — в караульной. — Скажи нам — чего ты так боишься? — спросил Жойен. — Не хочу. Это всего лишь сны. Мейстер Лювин говорит, что сны могут означать все что угодно или ничего. — Брату тоже снятся самые обыкновенные сны, которые могут означать что угодно, но зеленые сны — дело иное. Глаза у Жойена были цветом, как мох, и порой, когда он смотрел на тебя, казалось, будто он видит что-то другое — вот как теперь. — Мне приснился крылатый волк, прикованный к земле серыми каменными цепями, — сказал он. — Это был зеленый сон, поэтому я знаю, что он правдивый. Ворона пыталась расклевать его цепи, но ее клюв откалывал от камня только крохотные кусочки. — У этой вороны было три глаза? Жойен кивнул. Лето поднял голову с колен Брана и уставился на юного Рида темно-золотыми глазами. — Когда я был маленький, я чуть не умер от серой лихорадки — тогда ворона и явилась мне впервые. — А ко мне она прилетела после того, как я упал, — вырвалось у Брана. — Я долго спал, и она сказала «лети или умри», и я проснулся сломанным, но так и не полетел. — Ты можешь полететь, если захочешь. — Мира окончательно распутала свою сеть и стала складывать ее. — Тот крылатый волк — это ты, Бран, — сказал Жойен. — Я не был уверен в этом, когда мы сюда приехали, но теперь я уверен. Ворона послала нас, чтобы разбить твои цепи. — А где она? У вас в Сероводье? — Нет. Ворона на севере. — На Стене? — Брану всегда хотелось посмотреть Стену — а теперь и его сводный брат Джон служит там в Ночном Дозоре. — За Стеной. — Мира прицепила сеть к поясу. — Когда Жойен рассказал свой сон нашему лорду-отцу, он послал нас в Винтерфелл. — Как же мне разорвать эти цепи, Жойен? — спросил Бран. — Ты должен открыть свой глаз. — Они и так открыты оба — не видишь, что ли? — Да, два глаза открыты. — Так у меня больше и нет. — У тебя их три. Ворона дала тебе третий глаз, но ты не хочешь его открывать. — Жойен говорил мягко и медленно. — Двумя глазами ты видишь мое лицо — тремя ты заглянул бы мне в сердце. Двумя глазами ты видишь вот этот дуб — тремя ты увидел бы желудь, из которого он вырос, и пень, который когда-нибудь от него останется. Двумя глазами ты видишь не дальше своих стен — тремя ты увидел бы южные земли вплоть до Летнего моря и северные, что лежат за Стеной. Лето встал, а Бран сказал с нервной улыбкой: — Мне незачем видеть так далеко. И я не хочу больше говорить о воронах. Поговорим лучше о волках. Или о львоящерах. Вы когда-нибудь охотились на них, Мира? У нас они не водятся. Мира нашла в кустах свою острогу. — Они живут в воде, в тихих ручьях и глубоких болотах… — Львоящеры тебе тоже снились? — прервал Жойен. — Нет. Я же сказал, что не хочу… — А волки? Его расспросы сердили Брана. — Я не обязан рассказывать тебе мои сны. Я принц. Я Старк из Винтерфелла. — Тебе снился Лето? — Замолчи. — В ночь праздника урожая тебе снилось, что ты Лето и бегаешь в богороще, правда? — Перестань! — крикнул Бран. Лето подался к чардреву, оскалив белые зубы. Жойен Рид, не обращая на них внимания, гнул свое: — Когда я притронулся к Лету, я почувствовал в нем тебя. Ты и теперь в нем. — Не мог ты ничего почувствовать. Я был в постели и спал. — Ты был в богороще, одетый в серую шкуру. — Это был просто дурной сон… Жойен встал: — Я почувствовал тебя. Почувствовал, как ты падаешь. Вот чего ты боишься, да? Падения? «Да, падения, — подумал Бран, — и золотого человека, брата королевы. Но падения больше». Вслух он этого не сказал. Как он мог? Он не рассказывал об этом ни сиру Родрику, ни мейстеру Лювину — и Ридам тоже не скажет. Если не говорить, то все, может быть, и забудется. Он не хотел ничего помнить — да это, может, и не настоящее воспоминание. — Ты каждую ночь падаешь, Бран? — тихо спросил Жойен. Басовитое ворчание вырвалось из горла Лета, и это больше не было игрой. Волк двинулся вперед, ощерившись и сверкая глазами. Мира встала между ним и братом с острогой в руке. — Отзови его, Бран. — Жойен его злит. Мира тряхнула сетью. — Это твой гнев, Бран, — сказал ее брат. — И твой страх.