Об Арнеме фельдмаршал Монтгомери размышлял недолго. Его заявление, что «Маркет – Гарден» потерпела неудачу из-за недостаточной поддержки, было плохо воспринято в штабе Эйзенхауэра. Его попытка удержать две американские воздушно-десантные дивизии усугубила ситуацию. Злейшим врагом Монтгомери стал он сам. Он по-прежнему не считал приоритетным захват северной части устья Шельды, так что порт Антверпена все еще оставался непригодным для использования. И тот факт, что более 60 тысяч немецких солдат 15-й армии бежали через Шельду, чтобы принять участие в сентябрьских атаках на «Адское шоссе», не добавил фельдмаршалу популярности среди американских офицеров. «Монти пытался отмахнуться от Антверпена, – рассказывал позднее маршал авиации Теддер. – И продолжал отмахиваться, пока Айку не пришлось повести себя с ним очень решительно»[1474]. 5 октября Эйзенхауэр провел еще одно совещание в Версале. На этот раз Монтгомери не мог его избежать, так как там должен был присутствовать фельдмаршал Брук. При молчаливой поддержке Эйзенхауэра и Брука адмирал Рамсей снова вернулся к вопросу ответственности за Антверпен и жестко раскритиковал Монтгомери перед всеми американскими генералами. Монтгомери был в ярости и после обратился к Эйзенхауэру: «Прошу вас от моего имени спросить у Рамсея, по какому праву он делает вам столь дикие заявления относительно моих операций, о которых он ничего не может знать. Истинные факты в том, что наступление канадской армии началось два дня назад, и сегодня вечером, как сообщают, она идет гораздо лучше, чем поначалу… Операции проходят под моим личным контролем… Вы можете рассчитывать на то, что я сделаю все возможное и открою Антверпен для судоходства как можно раньше»[1475]. На самом деле потребовался еще месяц, до 8 ноября, чтобы вытеснить немцев с северной стороны, и еще почти три недели, чтобы очистить эстуарий от мин. Только 28 ноября, спустя двенадцать недель после захвата Антверпена, первые корабли вошли в его порт. Полагая, что заставил своих критиков умолкнуть, Монтгомери возобновил свои претензии на единоличное руководство кампанией по захвату Рура и, таким образом, командование всеми американскими войсками к северу от Арденн. Это было уже вызовом авторитету Эйзенхауэра. Ответ последовал 16 октября, когда Монтгомери получил письмо Верховного главнокомандующего, который предлагал фельдмаршалу, если он не согласен с его приказами, передать этот вопрос на рассмотрение вышестоящей инстанции. У Монтгомери не было выбора, кроме как немедленно подчиниться. Объединенный комитет начальников штабов без колебаний поддержал бы Эйзенхауэра. К несчастью для англо-американских отношений, фельдмаршал все еще не усвоил урок. Немецкие генералы считали, что Монтгомери допустил ошибку, потребовав сосредоточения основных сил на севере под своим командованием. Как и Паттон, они полагали, что каналы и крупные реки – Маас, Ваал и Недер-Рейн – делают этот регион самым легким для их обороны. «С препятствиями в виде водных путей, пересекающих эту местность с востока на запад, – писал генерал фон Цанген, – местность дает хорошие возможности для удержания позиций»[1476]. Генерал танковых войск Эбербах, захваченный англичанами в Амьене, рассказывал своим товарищам по плену: «Направление их главных усилий было ошибочным. Традиционный путь – через Саар»[1477]. Именно в Сааре стояла 3-я армия Паттона, которую Монтгомери потребовал остановить. Провал операции «Маркет – Гарден» плохо сказался на моральном состоянии британцев. Но в Нидерландах ее последствия затронули не только 180 тысяч человек, покинувших дома на северном берегу Недер-Рейна, а все население страны. Зрелище поля сражений было ужасным. Арнем превратился в «мертвый город»[1478]. (Согласно нидерландским официальным данным, в операции «Маркет – Гарден» погибли более 3600 мирных жителей, в том числе 200 в Арнеме, 100 в Вольфхезе и 200 в Остербеке[1479].)«Я был в городе! – писал Андриес Помпе-Постума, тайно пробравшийся обратно. – Сожженные кварталы, обстрелянные дома, голые деревья, всеобщее разрушение повсюду. Улицы не узнать, и все пусто, пусто. Мимо с грохотом проносятся только военные машины. Мрачно. После того как чертовы «мофы» забрали все, Организация Тодта выгребла что осталось»[1480]. В Неймегене, который так сильно пострадал от немецких артобстрелов и поджогов, погибли 2200 мирных голландцев, 5500 стали инвалидами и 10 000 получили ранения. Почти 22 000 домов были полностью или более чем на три четверти разрушены, уцелели только 4000[1481]. Нацисты хотели отомстить всем голландцам за их помощь союзникам и намеревались применить двойное оружие – насилие и голод. Из секретного доклада от 25 сентября правительство Нидерландов в изгнании узнало, что «в качестве репрессий против участников железнодорожной забастовки берут в заложники жен и детей забастовщиков или же разрушают их дома и уничтожают имущество»[1482]. Приказ рейхскомиссара Зейсс-Инкварта не распределять продовольствие ни в одном из районов Нидерландов, находящихся под контролем Германии, был не просто временной мерой для прекращения забастовки, он остался в силе и после ее окончания. Еще 40 000 человек в возрасте от 17 до 40 лет были отправлены на принудительные работы в Германию из одного только Роттердама[1483], а в общей сложности в течение войны таким образом были перемещены около 400 000 мирных голландцев. Многих участников подполья, которые так храбро помогали союзникам и сражались рядом с ними, немцы казнили. За все время оккупации они расстреляли около 3000 человек, и большинство из них – в связи с операцией «Маркет – Гарден»[1484]. В Апелдорне 2 октября Хендрика ван дер Влист видела на улице тела со следами пыток, к их одежде были прикреплены листки бумаги с надписью «Террорист»[1485]. Не было видно ни одного мужчины. Они либо скрывались, как и четверть миллиона других голландцев по всем Нидерландам, либо их согнали на принудительные работы для Организации Тодта. Немецкие операции по захвату рабов получили название Razzias – «облавы». Они словно хотели быть уверены, что все мужчины военного возраста у них под контролем. 28 сентября по настоянию королевы Вильгельмины в Лондоне премьер-министр Питер Гербранди написал Уинстону Черчиллю письмо. Воздав должное храбрости, проявленной при попытке прорваться в Арнем, он писал о ее последствиях для народа Нидерландов. «Многие из железнодорожников, участвовавших в забастовке, и бойцы Сопротивления были казнены или ждут казни, и жесточайшие репрессии обрушились на их родных. Голод в больших городах – термин не слишком сильный – неизбежен. Разрушение портовых сооружений, причалов, заводов, электростанций, мостов и т. д. осуществляется немцами в очень широких масштабах»[1486]. Министерство иностранных дел отклонило обращение правительства в изгнании к британцам с просьбой публично предупредить немцев о неприемлемости зверств в Нидерландах. «Мы всегда были против предупреждений такого рода и потому, что на немцев они, вероятно, никак не влияют, и потому, что, если делать их слишком часто, они снижают ценность международных деклараций»[1487]. Чего они не могли сказать, так это что после провала в Арнеме дальнейшее освобождение Нидерландов уже не было в числе приоритетных целей военной стратегии союзников. Все внимание теперь сосредоточилось на востоке. Генералы были вынуждены утверждать, что единственный способ прекратить всеобщие страдания – это победить Германию как можно быстрее, не отклоняясь от этой цели. Даже если бы канадская и британская армии получили приоритет в снабжении в течение предстоявшей трудной зимы, сложно понять, как они смогли бы пересечь разлившийся Недер-Рейн и прорвать немецкую линию обороны без огромных потерь. Гаага, Амстердам и Роттердам пострадали от голода больше всего – из-за численности населения, а также из-за больших расстояний, которые нужно было преодолевать людям, чтобы найти продукты. В результате на эти три города пришлось более 80 % от общего числа погибших в течение зимы 1944/45 года, причем больше всего пострадал Роттердам. После того как немцы захватили почти все зерно, яйца, молоко и скот, горожане питались лишь сахарной свеклой, из которой делали отвратительное на вкус пюре, и картофелем, ставшим вскоре на вес золота. Даже луковицы тюльпанов можно было найти только на черном рынке. Горожанам приходилось ездить в деревню на велосипеде или коляске с грудой вещей для обмена с фермерами. Как только страна оказалась в оковах снега и льда, приходилось еще и проситься там на ночлег и возвращаться домой на следующий день[1488]. Поначалу выживали лишь благодаря бартеру. «Табачные лавки и сотни других магазинов превратились в бартерные, но потом стало нечем обмениваться, и воцарился голод. Истощенные люди просто падали где стояли»[1489]. Лондон был проинформирован об эпидемии брюшного тифа в Амстердаме и дифтерии в Роттердаме. Уровень смертности от туберкулеза вырос вдвое. Голод, нехватка витаминов и холод лишали людей последних сил. «У нас все руки и ноги в трещинах из-за недостатка витамина А, это ужасно и трудно»[1490]. В Лондоне правительство в изгнании пыталось обсудить возможность доставки продовольствия на шведских кораблях, но Черчилль ответил, что немцы просто заберут его себе. Начальники штабов, напротив, не возражали[1491]. План согласовали с Эйзенхауэром, но первые два корабля прибыли только в конце января 1945 года. Даже тогда Главное командование союзных сил было обеспокоено тем, что немцы могут использовать нейтральные корабли для своих военных операций. С наступлением зимы ежедневный рацион был сокращен с 800 калорий в день до 400, а затем и до 230. Отчаяние стало таким сильным, что пошли слухи, будто богатые покупают у бедных карточки на продтовары, что повлекло за собой вполне «предсказуемый результат»[1492]. Только горожане, потерявшие более трети массы тела, со справкой от врача имели право на дополнительное питание, которое собирала церковь[1493]. Диета из сахарной свеклы часто вызывала диарею и рвоту, лишая людей последних сил. Согласно одному докладу, «от голода пострадало в пять раз больше мужчин, чем женщин»[1494], а в другом сообщалось, что 75 % жертв – это мужчины[1495]. Это очень похоже на картину блокады Ленинграда, где, как подтвердили исследования, у мужчин жировая прослойка была гораздо меньше. Холод заставлял людей ломать на дрова мебель, половицы, двери и дверные косяки. Все заброшенные дома были ободраны. Любого, кого ловили на мародерстве, заставляли писать на листке бумаги Ik ben een plunderaar[1496]. Потом их расстреливали, а листок этот клали на тело как предупреждение. Деревянные гробы заменили картонными[1497]. «Нужда была такой, – писал кто-то из Гааги, – что трупы не хоронили по две недели, а то и больше». Никакого транспорта, а гробов не было вообще. Выжившие часто не могли оставаться в своих домах из-за зловония смерти, и им приходилось выходить на улицу. Когда умирали маленькие дети, родителям говорили: «Несите вашего ребенка на кладбище сами»[1498]. В Амстердаме все было не так плохо. «Тела собирают на велосипедах и тележках, а затем везут, как багаж, на кладбище, – писал Ян Петерс, студент юридического факультета. – Там их кладут одно на другое. Семьи не имеют права приходить. Будто находишься в торговом зале. Эффективность! Всех в одну яму. Некоторых не хоронят неделями. Директора похоронных бюро с ног сбились. Вы должны заплатить им заранее, и, если у вас есть немного масла или сахара, чтобы им дать, есть шанс, что вы все еще можете приобрести деревянный гроб»[1499]. «Неудивительно, – продолжал Петерс, – что при таких обстоятельствах и ценах на черном рынке много людей умирают от голода, особенно старики и очень маленькие дети. Немцы угнали почти весь транспорт, чтобы вывезти все что шевелится. И все, что не шевелится, тоже. И это одна из причин, почему нет пищи. Жизнь становилась очень суровой! Я часто видел, как люди оседали и падали прямо на улице, в том числе в очередях у центральных кухонь. На улицах полно нищих, в основном они поют жуткими голосами. Люди ходят по домам и просят кусочек хлеба или картошку. Оборотная сторона всего этого – процветающий черный рынок в Йордане [квартал]. Некоторые улицы забиты людьми с коробками: покупают вещи по заоблачным ценам. В кафе делают большой бизнес. Купить можно все что угодно. На углах улиц стоят дозорные. Полицейские ничего не предпринимают. Они в основном заняты тем, что отбирают мешок картошки у людей, только что вернувшихся из долгого похода в Вирингермер со своими детскими колясками»[1500]. Немецкие чиновники и офицеры иногда срывали куш на черном рынке. Оберст-лейтенант Гейдте говорил, что СС управляли своим черным рынком кофе из Нидерландов[1501]. Любое сопротивление – физическое и моральное – отступало перед угрозой голодной смерти. Вермахтовцы в Роттердаме, вероятно, хвастались, что им не нужно платить в борделе. По словам мичмана по фамилии Хоффман, «за полбуханки хлеба они могли получить от голландок все что пожелают»[1502]. По мере того как в Лондон поступало все больше и больше надежных свидетельств гуманитарного кризиса, росло давление на политиков, от которых требовали хоть что-нибудь предпринять, чтобы избежать социальных волнений. Когда Монтгомери узнал, что правительство Нидерландов в изгнании жалуется на то, что он не предпринимает достаточно усилий, чтобы облегчить положение, он написал Эйзенхауэру: «Вопрос совершенно ясен. У меня нет свободных войск для нападения на немцев в Западной Голландии. Если немцы уйдут из Западной Голландии, я должен буду идти на восток и сражаться с ними. Биться с немцами на востоке и одновременно идти в Западную Голландию я не могу с моими нынешними ресурсами. Я могу выбрать один из этих двух вариантов, но не оба… И я не понимаю, почему меня сделали козлом отпущения. За исключением того, что грязь, которой швыряются все вокруг, падает на меня!!»[1503] Такой же кризис переживали и освобожденные области Нидерландов, и Бельгия. Монтгомери, следует отдать ему должное, поднял в феврале такую шумиху, что заставил Главное командование распределять запасы продовольствия, поскольку мирным жителям выделяли лишь треть рациона, который получали солдаты союзников. Голодные дети околачивались около лагерей союзников и рылись в помойных баках, куда выбрасывали объедки пайков. Некоторые в обмен на еду предлагали себя. Остриженные молодые женщины, якшавшиеся с немцами, бродили вокруг, отвергнутые всеми. Многим пришлось податься в проститутки. «Немцы все опаснее по мере того, как ухудшается их положение на фронтах»[1504], – писал один из подпольщиков об усилении репрессий. В ночь на 7 марта 1945 года голландские подпольщики, переодетые в немецкую форму, намеревались угнать машину на дороге из Апелдорна в Арнем. Машин было немного, и они остановили BMW, в котором ехал обергруппенфюрер СС Ганс Альбин Раутер. В перестрелке Раутер был ранен и притворился мертвым, а его спутников убили. Прибыл немецкий патруль и отвез его в больницу. Нападавшие скрылись. Гиммлер, игнорируя случайный характер засады, расценил это событие как повторение убийства Рейнгарда Гейдриха в Праге и приказал казнить 500 заложников в Нидерландах. Казнили только половину, в том числе 117 человек, доставленных на место засады в автобусах. Их расстреляла длинная шеренга солдат в зеленой форме военной полиции, служивших во время сражения в боевой группе Раутера»[1505]. Страх перед растущим влиянием коммунистов сыграл свою роль в напряжении, царившем в Лондоне в марте, но до тех пор, пока на Зейсс-Инкварта не оказали серьезного давления, никаких соглашений о распределении гуманитарных поставок достичь не удавалось. После переправы Монтгомери 24 марта 1945 года через Рейн в Везеле 1-я канадская армия 5 апреля повернула влево, захватив немцев и Зейсс-Инкварта в Западной Голландии за линией Греббе. То, что осталось от Арнема, освободили десять дней спустя, но 3,6 миллиона мирных граждан все еще в главных городах. В то время как Красная армия готовилась к наступлению на Берлин, Зейсс-Инкварт заигрывал с голландским подпольем. Спасая свою шкуру, он надеялся, что сможет заключить сепаратную сделку и каким-то образом снова сделать Нидерланды нейтральными. Он предложил прекратить казни и разрешить поставки продовольствия на оккупированные территории, а также прекратить боевые действия, если союзники сделают то же самое. Но, если они пойдут в наступление, немцы взорвут дамбы и затопят страну. Поскольку этот демарш давал единственный шанс обеспечить продовольствием голодающие города, союзники были готовы к переговорам. 28 апреля начальник штаба Монтгомери генерал-майор Фредди де Гинган и высокопоставленные канадские офицеры встретились с представителями Германии недалеко от Амерсфорта. Штаб Эйзенхауэра поставил в известность об этом генерала Алексея Антонова, начальника штаба Ставки, Верховного командования Красной армии. Сталин опасался, что немецкие войска из Голландии могут перебросить на восток. Западные союзники заверили его, что готовы включить в свои условия запрет на любой подобный маневр, хотя «в настоящее время у немцев нет никаких путей для вывода войск из этой области»[1506]. Поскольку Сталин подозревал, что американцы и британцы могут заключить сепаратный мир, на каждой такой встрече должен был присутствовать генерал Иван Суслопаров, представитель Красной армии в штабе Эйзенхауэра. Де Гингана сопровождал бригадир Билл Уильямс, начальник разведки Монтгомери. Он описал, как немец вошел и дал нацистский салют. «Фредди решил не отвечать на него и не подал немцу руки… Чтобы осчастливить русских, мы попросили их прислать своего представителя. Они прислали человека, идеально подходящего для такой работы, он был ростом под два метра, внушительного вида. Никогда не забуду, какое лицо было у немца, когда оказалось, что он не достает этому гиганту и до подбородка»[1507]. Немцев отправили обратно, чтобы обсудить детали с Зейсс-Инквартом и сообщить ему, что он должен присутствовать на совещании два дня спустя. Было достигнуто предварительное соглашение, что немцы не будут стрелять по самолетам, сбрасывающим припасы, в то время как союзники остановятся на своих нынешних позициях в Нидерландах и прекратят все бомбардировки. На следующий день эскадрильи американских бомбардировщиков B-17 и британских «Ланкастеров» появились над обозначенными зонами десантирования у наиболее пострадавших городов и сбросили 500 тонн продовольствия. В общей сложности было подготовлено 10,4 миллиона пайков для доставки морем и по воздуху после того, как авиация союзников выделила свои бомбардировочные эскадрильи[1508]. Незадолго до 13.00 30 апреля начальник штаба Эйзенхауэра генерал Уолтер Беделл Смит достиг Ахтервельда, расположенного в восьми километрах восточнее Амерсфорта. Он должен был встретиться с Зейсс-Инквартом в деревенской школе, имевшей два входа, по одному на каждую делегацию. 1-й канадский корпус все организовал и предоставил охрану. Главная улица была забита служебными машинами и толпами местных зевак, завороженных зрелищем. Фредди де Гинган, Билл Уильямс и генерал Суслопаров появились первыми. «Русские в своих мундирах, – сообщали канадцы, – которые, по-видимому, совсем недавно доставили из ателье, со сверкающими эполетами, вызвали большой интерес, и, когда появилась подтянутая, симпатичная переводчица тоже в красивой форме лейтенанта, толпа буквально вытаращила глаза»[1509]. Немцы прибыли из Амерсфорта и выбрались из своих машин. «Все они во главе с Зейсс-Инквартом двинулись в деревенскую школу. Все офицеры, солдаты и местные жители не сводили глаз с центральных фигур этой драмы. Впереди, чуть прихрамывая, шел ненавистный Зейсс-Инкварт, рейхскомиссар Нидерландов. Его сопровождали два офицера СС в черной форме с серебряными значками. На холодном языке фактов обсуждали все вопросы распределения продовольствия. В то же время все более очевидной становилась суть происходящего. Союзники под давлением независящих от них обстоятельств вынуждены вести переговоры с одним из худших военных преступников»[1510]. «Сначала Беделл был жестким, – вспоминал позже Уильямс, – потом, к нашему неудовольствию, стал подлащиваться. Говорил о своей немецкой крови. Когда Зейсс-Инкварт не впечатлился, он снова стал жестким… Случайно [Принц Бернард] приехал на машине, которую подпольщики угнали у Зейсс-Инкварта. Однако Зейсс-Инкварт приехал в другом, точно таком же автомобиле, и с ним была женщина, закричавшая, как только увидела машину Бернарда, где три свертка, которые она оставила в украденной машине»[1511]. «Договоренности о поставках продовольствия в Западную Голландию были согласованы, – говорилось в официальном отчете. – Завтра между местными командирами будут заключены дальнейшие соглашения о необходимых ежедневных прекращениях огня для пропуска колонн с продовольствием, что вполне может привести к общему перемирию на этом фронте и упростить задачу. Никакого определенного соглашения о сдаче Зейсс-Инкварт не подписал, но, по общему мнению, был готов откусить кусочек, если сыр будет выглядеть привлекательно»[1512]. Несмотря на то что немецкие офицеры уже бежали в Германию на поездах Красного Креста, заменивший Штудента генерал-оберст Йоханнес Бласковиц, главнокомандующий в Нидерландах, чувствовал, что они не могут сдаться, пока в других местах сопротивление продолжается. Беделл Смит настоял на личной беседе с Зейсс-Инквартом и пытался убедить его сдаться сейчас, а не позже. В какой-то момент разговора генерал Беделл Смит сказал Зейсс-Инкварту: «Мне просто любопытно, понимаете ли вы, что я даю вам последний шанс?» «Да, я понимаю это», – ответил рейхскомиссар. «Последствия для вас будут серьезными. Вы знаете, что натворили здесь. Вам известно, как относятся к вам голландцы. Вы знаете, что вас, скорее всего, расстреляют». «Мне это безразлично», – сказал Зейсс-Инкварт. «Обычно так и бывает», – ответил Беделл Смит[1513]. Зейсс-Инкварта не расстреляли. Он был повешен 16 октября 1946 года как военный преступник по приговору Международного военного трибунале в Нюрнберге. 5 мая, через пять дней после самоубийства Гитлера, генерал Бласковиц подписал акт о капитуляции войск вермахта в Нидерландах в отеле в Вагенингене, к западу от Остербека[1514]. В течение предыдущей недели в страну хлынул поток поставок продовольствия на кораблях, самолетах и грузовиках. Мирные жители приходили приветствовать канадские войска. В одном из докладов утверждалось, что «положение с продовольствием не так серьезно, как ожидалось. Голодных смертей нет. В городских центрах недоедают, но никаких признаков голода в сельской местности не обнаружено. Недоедание особенно заметно в Роттердаме»[1515]. Некоторые офицеры, похоже, считали, что правительство в изгнании преувеличило масштабы голода. Их мнение было полностью основано на впечатлении от вида людей, которые приветствовали их на улицах, но, как отметил глава миссии Верховного командования в Нидерландах, «при появлении союзных войск солдат встречали овациями и флагами, и они шли через толпы улыбающихся им деревенских жителей. Но это впечатление было обманчивым, потому что мужчины и женщины, которые медленно умирают в своих постелях от голода, к сожалению, не могли весело ходить по улицам, размахивая флагами»[1516]. По разным оценкам, число умерших от голода составило от 16 000 до 20 000 человек[1517], но невозможно подсчитать, сколько еще людей погибло от болезней, вызванных и ускоренных серьезным недоеданием. Что можно сказать наверняка, это то, что уровень смертности вырос бы в геометрической прогрессии, если бы поставки продовольствия Главного командования не прибыли именно в тот день и час. Истощенные люди, встречавшие войска в Роттердаме и Амстердаме, особенно в более бедных районах, походили на жертвы концлагерей[1518][1519]. Освобождение автоматически не принесло большой радости или чувства облегчения. Многие голландцы не могли понять, почему союзники так долго не приходили к ним на помощь. Они не забыли, как Управление специальных операций позволило немецкому Абверу захватывать, пытать и убивать их агентов в 1942 году в ходе операции «Северный полюс». А тем, кто жил в Бетюве и на северном берегу Недер-Рейна, было трудно простить бессмысленные артиллерийские дуэли, которые продолжались всю осень и зиму 1944 года и разрушали города и деревни, и никакой попытки занять их и тем обезопасить не предпринималось. Когда летом 1945 года насильственно эвакуированные жители Арнема и Остербека вернулись в свои разрушенные дома, многие были потрясены, обнаружив, что сражение повторяется: снимали фильм Theirs is the Glory [ «Их славу не отнять»]. В нем задействовали и участников настоящей битвы, в том числе Кейт тер Хорст, которая читала 90-й псалом, как она делала это для раненых в своем доме. Другие, особенно молодые голландцы, одетые в немецкую форму, явно радовались работе, поскольку за нее неплохо кормили. Несмотря на общие усилия по расчистке завалов и восстановлению основных служб, этого было недостаточно, чтобы возродить опустошенные города. Летом 1945 года всю страну призвали помочь Арнему. Амстердам принял почти всех жителей Арнема, и мастера направились на восстановление. Об этом узнали многие благодаря умению бургомистра Матцера работать с общественностью, и помощь пошла отовсюду. Реконструкция Арнема была окончательно завершена в 1969 году[1520]. Хотя голландцам пришлось многое простить после операции «Маркет – Гарден», их великодушие к союзным войскам в дни сражений и в дальнейшем – по отношению к ветеранам – было одним из самых волнующих наследий Второй мировой войны. Одна история необычайно трогательна, особенно на фоне поразительного мужества, проявленного и мирными жителями, и солдатами. Лейтенант парашютно-десантного полка, женившийся всего за пять дней до операции «Маркет – Гарден», перенес нервный срыв под артобстрелом и вместе с двумя санитарами, находившимися в таком же состоянии, спрятался в тесном подвале большого особняка на западной окраине Остербека. Он принадлежал семье Хейбрук, укрывавшейся в более просторном подвале. Трое мужчин, оцепеневших от страха, просидели там в течение всего сражения и не пытались вернуться к отряду. Они все еще были там 26 сентября, после того как бойцов Уркварта эвакуировали через Недер-Рейн. Семья Хейбрук очень рисковала. Если бы в их доме нашли британских солдат, их бы расстреляли. Им пришлось просить солдат уйти, когда немцы приказали жителям Остербека покинуть свои дома. Сын Хейбруков в конце концов убедил англичан идти за ним после наступления темноты к Недер-Рейну и переплыть к союзникам на южный берег. Два санитара отправились вплавь, но недавно женившийся молодой лейтенант, не справившись с быстрым течением, утонул[1521]. Два года спустя, когда война закончилась, его молодая вдова приехала в Остербек. Видимо, она слышала какие-то подробности от одного из санитаров и встретилась с семьей Хейбрук. Потом слово за слово, и вскоре она вышла замуж за того самого сына Хейбруков, который привел ее мужа на берег реки. Благодарности В очередной книге об операции «Маркет – Гарден» не было бы особого смысла, если не добавить к ее истории обилие новых сведений – о людях и событиях. Как оказалось, таких сведений было гораздо больше, чем я ожидал, и за это я глубоко благодарен всем, кто помогал мне на всех этапах работы. Я в большом долгу перед Риком Аткинсоном, столь щедро делившимся со мной всеми своими выписками из американского и британского архивов. И именно Рик отправил меня в Центр архивов и специальных коллекций Манна в Библиотеке Олдена при Университете Огайо, где хранятся документы Корнелиуса Райана. У Райана была прекрасная команда исследователей и интервьюеров, обнаружившая для него огромное количество сведений, которые он по большей части так никогда и не использовал. Я глубоко признателен Дугласу Маккейбу, бывшему в то время куратором рукописей: его совет и щедрая помощь в высшей степени повлияли на мой труд. В США помощь и знания архивариусов оказались поистине бесценны. Также многим я обязан доктору Тиму Неннингеру из Национального архива в Колледж-Парке, штат Мэриленд; доктору Конраду Крейну и его коллегам из Военно-исторического института армии США, Карлайл, Пенсильвания; Линдси Барнсу и Тейлору Бенсону из Центра Эйзенхауэра за доступ к архивам Второй мировой войны и устным рассказам в Университете Нового Орлеана, любезно предоставленным Национальным музеем Второй мировой войны в том же Новом Орлеане. В Нидерландах я особенно благодарен Роберту Воскёйлу. С непревзойденным знанием он проводил нас по полям сражений и исправлял многие заблуждения, непрестанно поясняя, что изменилось и что осталось прежним с 1944 года. В исследовании очень помогли и другие архивариусы: Хьюберт Беркхаут, Национальный институт военной документации, Амстердам; Герт Массен, руководитель отдела собраний документов в Арнемском архиве провинции Гелдерланд; Дерек Принс и Фрек Хёйтинк из Регионального архива Неймегена; Ян Сёйкербёйк, координатор обслуживания в Региональном историческом центре Эйндховена; хранитель Музея Ренсе Хавинга из Национального музея освобождения в Грусбеке; а также Марек Мартенс и Тим Стрефкерк из воздушно-десантного музея «Хартенстейн» в Остербеке. Х. К. Моленбург любезно предложил мне ознакомиться с его исследованием саги о Кинг-Конге, а семья де Бурграф в Остербеке щедро одолжила рукописный дневник Пита ван Хойдонка. Что касается польских источников, я очень хотел бы поблагодарить доктора Анджея Сухчитца из Польского института и Музея Сикорского; госпожу Ядвигу Ковальскую из Треста изучения польского подпольного движения в Лондоне (Studium Polski Podziemnej w Londynie); Славомира Ковальского из Музея польской армии; а также сотрудников POSK, Польской культурной ассоциации в Лондоне, за их помощь. В Германии мне очень помогли фрау Эльфрида Фришмут из Федерального военного архива в городе Фрайбург-им-Брайсгау, Гуннар Гёле из берлинского Архива полевой почты и фрау Ирина Ренц, архивариус Коллекции «Штерц» в Государственной библиотеке Вюртемберга в Штуттгарте. Доктор Йенс Вестемайер из Рейнско-Вестфальского технического университета Ахена щедро поделился своими собственными исследованиями, посвященными войскам СС. Любезно делился сведениями и профессор Клеменс Швендер, прекрасный эксперт по полевой почте. С великой радостью и плодотворно мы работали с Анжеликой Хук в голландских архивах, с Анжеликой фон Хасе – в немецких и с Анастасией Пиндор – в польских. Без их трудолюбия и профессионализма в исследованиях и переводах все буквально было бы иначе. Они и Роберт Воскёйл проверили окончательный вариант текста и указали на необходимые исправления, и, естественно, любые оставшиеся ошибки только на моей совести. Я многим обязан Себастьяну Коксу, директору отдела истории авиации Министерства обороны, и прежде всего его коллеге доктору Себастьяну Ричи, автору книг «Арнем: миф и реальность» (Arnhem: Myth and Reality) и «Арнем: история воздушной разведки» (Arnhem: The Air Reconnaissance Story). Они дали мне немало ценных советов и рассказали массу подробностей о воздушном этапе операции «Маркет – Гарден» и многое прояснили, несмотря на то что мы так и не достигли полного согласия по щекотливым вопросам о том, кто где и за что отвечает. Я также очень благодарен многим другим людям за их замечания, предложения и советы. Это и профессор сэр Майкл Говард, и ныне покойный профессор Майкл Ричард Дэниел Фут, за долгие годы поведавший мне немало о воздушных и специальных операциях, и профессор Аллан Миллет, а также фельдмаршал лорд Брамалл, Джон Хьюз, Майкл Боттенхайм, Гарри де Кеттвиль, Морис Канарек, генерал-лейтенант Марк Карлтон-Смит, генерал-лейтенант сэр Джон Лоример, Мензис Кэмпбелл (барон Кэмпбелл-Питтенуим) и Джудит Уркварт, дочь генерал-майора Роя Уркварта. Луиза Беринг щедро одалживала мне книги, так же как и мой старый друг сэр Макс Хастингс, давший мне немало занимательных советов и цитат. В издательстве Penguin меня чудесно поддержала Венеция Баттерфилд, Даниэль Крю проявил себя редактором-виртуозом, а Джон Гамильтон, создавший обложку для «Сталинграда»[1522] двадцать лет назад, вновь показал себя непревзойденным арт-директором. И мне снова посчастливилось работать с Питером Джеймсом в роли литературного редактора. В американском филиале Penguin замечательными редакторами были Кэтрин Корт и Виктория Саван. Мне повезло и в том, что планированием и рекламой занимался Алекс Хипписли-Кокс. Эндрю Нюрнберг, мой литературный агент и близкий друг вот уже тридцать пять лет, снова помог отличными советами. Его славная команда поддерживала прекрасные отношения со всеми моими зарубежными издателями, а Робин Штраус идеально справился со всем в США. И наконец, вечная благодарность и любовь моему первому редактору – Артемиде Купер – за то, что согласилась сначала выйти за меня замуж и так долго меня терпит. Эту книгу я посвящаю ей. Аббревиатуры AAMH // Archief Airborne Museum Hartenstein. – Архив воздушно-десантного музея «Хартенстейн» – Остербек. AHB // Air Historical Branch. – Отдел истории авиации, Королевские ВВС, Министерство обороны, Нортвуд. ALDS // «Arnheim, der letzte deutsche Sieg». – «Арнем, последняя победа немцев», генерал-оберст Курт Штудент. Der Frontsoldat erzählt, № 5. 1952.