– Я думала, они не общаются. – Теперь уже точно не смогут… Инга пихнула меня локтем в бок: нельзя так шутить. Нельзя так нельзя – помолчу. Но ведь дело не в шутках, а в том, что внутри… …Внутри у меня было прескверно. За три прошедших дня никакой ясности не прибавилось. Терять друзей мне приходилось и раньше, но при других обстоятельствах. Всегда была какая-то определенность. Пусть убийца уходил от ответа, но хоть было ясно, за что человека угробили. С Кушнером же получался полный туман. И как ни старался я гнать от себя эту мысль, периодически она возникала: втайне от нас он крутил какие-то свои махинации. Появление Кушнера-старшего было для меня неожиданностью. Причем появился он только на кладбище, его не было в церкви. Кто ему сообщил о случившемся? Мать? Очень вряд ли. А из наших точно никто не звонил. И еще один человек удивил меня своим появлением: Мастер. Я не видел его десять лет. Чем он сейчас занимается? В деловых кругах города он не был известен. А как-то раз я проезжал мимо здания, в котором некогда размещался наш спортивный зал, и увидел, что теперь там располагается сауна. Расставили дюжину столиков с водкой и бутербродами. Когда налили по третьему разу, Мастер неожиданно оказался возле меня. Как из-под земли вынырнул. Только что был в стороне, а тут нарисовался бок о бок. Мы выпили, и он тихо сказал: – Мои соболезнования, Константин Андреевич… И – можно вас на пару слов? Мы отошли, я закурил. Он помог мне закрыть зажигалку от ветра. Его руки, в отличие от моих, не дрожали. – Если человек умер, значит, он сделал все, что должен был сделать в этой жизни. – Он не умер, его застрелили… Ты хотел мне сказать только это? За прошедшие десять лет Мастер не изменился. То же угловатое, изрезанное морщинами лицо, те же глубоко посаженные голубые глаза. – …только это хотел мне сказать? – Нет. Ты же будешь искать, кто это сделал? – Буду! Не только буду, но и найду. Никуда он не денется. – Это был кто-то свой. – Ну-ну, поясни! – Не надо смотреть далеко. Враг рядом. – Мастер недвусмысленно кивнул на толпу, собравшуюся вокруг столиков. На ту часть толпы, где не было родственников и школьных друзей, а присутствовали только наши, из деловых. – И еще: как бы не получилось, что эта смерть – не конец, а начало… – Не получится! – уверенно рубанул я. Этим разговор и закончился. Некоторые уже двинулись к выходу, и Мастер к ним присоединился. Я долго смотрел ему в спину. Он шел, выделяясь из массы. Такой прямой, такой мудрый, что я ощутил раздражение. …Для поминок сняли кабак. Людей собралось даже больше, чем было на кладбище. И некоторые пришли изрядно поддатые. Перепутали, видать, поминки с гулянкой. Атмосфера была напряженной. – Такое ощущение, что все сейчас передерутся, – шепнула мне Инга. – Не болтай глупостей! – осадил я ее, хотя в душе готов был согласиться. Что-то в воздухе такое витало. Впрочем, не передрались, хотя поводы к тому были. И поводы эти давали в основном люди из числа родственников Михаила. Среди них оказалось неожиданно много ребят, молодых и базар не фильтрующих. В другой ситуации за некоторые высказывания им пришлось бы серьезно ответить. Всякое прозвучало. От довольно конкретного: вы сами его застрелили, чтобы заграбастать деньжищи, до размытого: не фиг ему было с вами якшаться. В лицо, правда, такие обвинения не высказывались. Просто мой напряженный слух выхватывал куски фраз из общего диалога. Фрагменты, которые не удавалось расслышать, я просто домысливал. Но думаю, что достаточно точно. Я вливал в себя рюмку за рюмкой, не чувствуя опьянения. – Закусывай, – сказала жена. Я отмахнулся. Мишкин отец сидел рядом с матерью. Если они и общались между собой, то я этого не заметил. А вот на меня он поглядывал часто. Часто и пристально. В конце концов он подошел ко мне и сказал почти то же самое, что и Мастер: – Константин Андреевич? Можно вас на несколько слов?.. Мы вышли из зала. В вестибюле сидели охранники, мимо них вышагивал, заложив руки за спину, мрачный Лев Валентинович. Выправка, что говорить, у него была офицерская. Настоящий, бляха-муха, полковник! Увидев меня, встрепенулся, хотел подойти. Я дал понять жестом: не надо. – Может, на улицу? – предложил Мишкин отец. Я кивнул. Вышли, пошли вдоль ряда сверкающих тачек, на которых прибыли гости. Кушнер-старший был выше меня почти на голову. Его седые длинные волосы были всклокочены, на лице проступала щетина. Я молчал. Он представился: – Меня зовут Моисей Соломонович. Я кивнул: – Как зовут меня, вы уже знаете. – Да, я давно заочно с вами знаком. – Кушнер говорил с акцентом, который со временем приобретают все эмигранты. – И отдал бы все ради того, чтобы наше очное знакомство состоялось при других обстоятельствах. Константин Андреевич, вам не представить, как тяжело отцу хоронить сына! – У вас больше нет детей? – Три дочери. Они родились уже там, в Тель-Авиве. А у вас? – У меня сын. – Наверное, совсем маленький? – Взрослый. Семнадцатый год пацану. – Тогда вы меня в какой-то степени понимаете. И дай Бог, чтобы вам не пришлось понять меня полностью! Пройдя сотню метров, мы остановились на перекрестке. Прохожие обтекали нас с двух сторон. Мы им явно мешали, но ни одного ругательства не прозвучало. Никто даже не оглянулся. Чувствовали, наверное, что повод для разговора у нас не обыденный. – О своем отцовстве вы, Моисей Соломонович, не вспоминали лет двадцать пять. Он ответил не сразу. Я подумал, что он либо не услышал меня, погруженный в тягостные раздумья, либо упрек проглотил и оправдываться не собирается. Но затем его слова меня удивили: – Мы общались все эти годы. Не знали? Никто об этом не знал. Хотя некоторые догадывались. Михаил значил для меня очень многое. Я возлагал на него большие надежды. Мы скрывали наши отношения, потому что так было удобнее. Для нас обоих удобнее. Я уехал в семьдесят восьмом. Вы же помните те времена: КГБ, «холодная война», диссидентство… Если бы мог, я бы взял Мишку с собой еще тогда. Но не сложилось… Потом эпоха сменилась, но мы решили, что еще не пришло время афишировать наши связи. У меня тут остались не только друзья. Некоторые враги добились высоких чинов. И не все забыли обиды. Так что сюда я не приезжал. Но в Прибалтике, в Калининградской области, в Белоруссии, по делам бывал достаточно часто. Там в основном мы и виделись… – Что и говорить, конспирация глубочайшая! Если даже я ни о чем не догадывался… – У нашего народа это в крови, Константин Андреич. И не обижайтесь на нас. Михаил считал вас лучшим другом. Ему было тяжело от вас что-то скрывать. – Я этого не заметил. – Поверьте мне, тяжело… Как я понимаю, вы не оставите этого дела? – В каком смысле? – В смысле возмездия. – Не оставлю. А что? Вам это чем-то не нравится? – Ну, почему? Святое дело не может не нравиться. Просто… Просто я не вижу в этом особого смысла. Какая разница, кто жал курок? Фамилия ничего не изменит. И какая бы участь ни была уготована киллеру, Михаила это не воскресит. Кроме того, для меня вопрос в достаточной мере исчерпан. – Поясните, пожалуйста. – Поясню! Мы сами все – кузнецы своей смерти. Каждый умирает, как живет. У Мишки была теория… Достаточно вредная, на мой взгляд, теория. Вы должны быть с ней знакомы. В двух словах: хватай, пока молодой. Пока есть силы и зубы. Потому что пока ты будешь церемониться со стариками, ждать и оказывать почести, подрастет и окрепнет следующее поколение. А уж оно с тобой цацкаться точно не будет! Я много беседовал с ним по этому поводу, объяснял, что все не так просто. Кажется, это подействовало. Но слишком поздно. Поэтому вопрос об убийце для меня не стоит так остро, как для вас. Иванов, Петров, Сидоров, Финкельштейн – да какая в конце концов разница?! Мишку убила не пуля, его убила вся его жизнь. – У меня другой взгляд на проблему. – Поэтому вы с ним и были друзьями. Я помню, как он мне рассказывал о вашем знакомстве. Кажется, только вчера это было. А прошла целая жизнь! Его жизнь… Он опять замолчал. Мимо нас проносились машины. Когда мне надоело их разглядывать, я сказал: – Уверен, Моисей Соломонович, что вы хотели со мной побеседовать не только об этом. Времени у нас, конечно, достаточно. Но обидно терять его попусту. Я найду убийц друга, чего бы мне это ни стоило. Обещаю, найду! И буду очень признателен, если вы мне поможете. У вас ведь имеются какие-то соображения… – Не больше, чем у вас, Константин Андреевич. Хотя в дела сына я был посвящен хорошо. Не удивляйтесь, он со мной постоянно советовался. В последние годы мы созванивались почти ежедневно, не говоря уже о регулярных встречах в Прибалтике. И часть проектов, которые вы реализовывали, были придуманы мной. Я проанализировал все, что мне известно по этим вопросам, и не нашел причин для убийства. То есть не смог выделить кого-то конкретного, кто был бы в смерти Миши кровно заинтересован, кто мог бы получить от его смерти реальные дивиденды. Подозревать можно всех, но ровно в той степени, в какой можно и не подозревать никого. Вы меня понимаете? Я кивнул, хотя услышанное показалось мне слишком заумным. Философия всегда вредит практике. Для меня вопрос стоял предельно конкретно: «Кто и почему?» Даже без «Почему?», просто «Кто?». Соломоныч же мне втирал, что Михаил жил неправильно, и в этом, дескать, все дело. Я кивнул: – Понимаю. – Поэтому единственное, чем я могу вам помочь, заключается в следующем… – Моисей Соломонович опустил седовласую голову, и я почувствовал, что ему очень не хочется говорить то, что он собрался сказать. – Михаил хотел отойти от дел. Он собирался приехать ко мне… Переехать на ПМЖ. Почти все бумаги были оформлены, и мы планировали, что уже в мае он переберется. – Он мне ничего не говорил… – Еще неделю назад я бы голову отдал на отсечение, что Мишка будет со мной до конца. А он, оказывается, собрался линять. И думал сделать это втихаря. – Знаю. Поверьте, молчание давалось ему тяжело. Он понимал, что поступает не очень порядочно. Но сделанного не вернешь… – Какие еще сюрпризы у вас припасены?