Из палаты доносилось тихое бормотание. — По мне, так ему подходит, — ответил я. Ренник ухмыльнулся: — Я сержанту нашему сказал, что вас двоих приписали к Вику. Так он говорит, я, наверное, ослышался, потому что те, кто в ночной смене, не способны даже сосчитать елдаки в сортире. — Только елдаки в больничном отделении, Ренни. — Не знал, что людей нашего возраста вообще посылают в ночную смену. — Он не обратил внимания на колкость. — В смысле, на постоянку… — Ренник понизил голос. — Чем ты такое заслужил? — Да ничем особым. — Видя, что он ждет продолжения, я добавил: — Сделал то, что нужно, не так, как нужно. — А я другое слышал, — ухмыльнулся Ренник. — Больше не употребляешь? — В ответ на мое молчание он продолжил: — А то с чего вдруг такие перемены? Особо важное дело доверили. Разумеется, он считал дело особо важным. Раз он к нему причастен. — Сатти был одним из тех, кто арестовал тогда Вика. — Да ну? — Ренник явно впечатлился. — А я думал, что Блейк. — Блейк добился от Вика признания вины, но первым на место прибыл Сатти. В полицию поступило сообщение, что по городу разгуливает человек в окровавленной одежде, и Сатти все бросил и помчался на вызов. Ренник непонимающе сдвинул брови: — То есть двенадцать лет спустя его сдернули с ночной смены, чтобы он держал умирающего Вика за руку? Не понимаю. — Знаешь ведь, что одного ребенка так и не нашли. — Конечно, — ответил он. — Девочку. Лиззи Мур. — Верно. — Я кивнул на палату в конце коридора. — Умирающий Вик — последняя возможность для родственников узнать, что он с ней сделал. — Да, но вас-то почему к нему приставили? — Как бы ты назвал Вика одним словом? — Сволочь, — не раздумывая ответил Ренник. Я кивнул: — Ну так вот Сатти говорит с ним на одном языке. Причем бегло. Они поладили тогда, во время ареста. Начальство решило, что только Сатти сможет его разговорить. — Поладили? — Ренник скривился; у него как будто даже волосы встали дыбом от возмущения. — Вик убил женщину и троих детей… Я кивнул, но это было трудно объяснить. На первый взгляд у Сатти было больше общего с преступником-рецидивистом, нежели с полицейским. Кроме одного. Преступники действовали под влиянием порыва, в гневе или ради денег. Сатти же привлекал сам акт злодеяния, и чем хуже — тем больше. Его работа в правоохранительных органах была просто способом постоянно находиться в этой атмосфере, не рискуя собственной свободой. Если ночное дежурство выдавалось чересчур спокойным, Сатти организовывал неприятности сам. В душе я был согласен с Ренником. То, что нас перебросили на это задание, было чем-то необычным и даже невероятным, но я не хотел знать, что на самом деле стояло за этим решением. Когда ответы становятся все мрачнее, вопросы перестаешь задавать. Я не знал точно, что вызвало эти перемены, но Сатти явно приложил к этому свою продезинфицированную лапу. — Какой он? — Ренник нарушил мой ход мыслей. — Сатти? Ренник закатил глаза: — Мартин Вик. — Не знаю, — ответил я, и Ренник состроил недоверчивую гримасу. — Кроме шуток, со мной он не разговаривает. — Так ты с ним сидишь десять часов кряду… — Записываю все, что он делает, и зову Сатти, если попросит. — Ты, похоже, в рубашке родился. — Ага, — подтвердил я. Вот только рубашка была смирительной. Я обошел Ренника и перевернул газету на конторке. На первой полосе красовалась фотография нашего заключенного, Мартина Вика. Он сидел на больничной койке и ел хлопья с молоком. Фотографию сделали из коридора на мобильный телефон. «Серийный убийца приканчивает жратву». — Черт подери. — Я поглядел на Ренника. — Не в мое дежурство, меня к завтраку всегда сменяют. — Если Сатти увидит, он тебе в глаза нассыт. — Я посмотрел на дату. Утренний воскресный выпуск. Через несколько часов увидят все. — Где взял? — В регистратуре во время перерыва. — И не подумал об этом сообщить? — Не в мое же дежурство, — сказал он. — Но ты же у всех выворачиваешь карманы? Персонал сюда проходил только после досмотра. Присутствие санитаров, уборщиков, даже врачей и медсестер было строго регламентировано. Охраннику вменялось в обязанность обыскивать каждого. Телефоны проносить было запрещено. Ренник насупился: — Конечно у всех. Мы оба обернулись, когда Сатти с обеспокоенным видом вышел из палаты Вика. Я заслонил собой газету на конторке. — Секунда найдется, Эйд? — спросил Сатти. — Конечно… Я вывернул карманы, сдал Реннику телефон и расписался. Последовал за Сатти на некотором расстоянии, не желая сразу сообщать плохие новости. Стены закрывала пленка. Вдоль них стояли ведра со штукатуркой и мусором. Ремонт отложили до смерти Вика. Сатти придержал дверь туалета, будто приглашая меня в свой кабинет. Я нащупал выключатель. Сюда не заходили неделями, возможно, это было самое чистое помещение в здании. Я присел на раковину. Сатти закрыл дверь и прислонился к ней, чтобы никто не вошел и не вышел. — Вик говорит, что не просил меня звать… — Просил. В записке. Если я ее неправильно понял, то извини, что притащил тебя сюда. Сатти слушал меня молча. Только выражение лица менялось. — Ладно, — наконец произнес он. — Верю. Значит, написал записку и хотел, чтобы ты сходил за мной. К чему бы это? — Думаешь, умирает? — Он уже несколько месяцев умирает. Привык уже, наверное, умирать. Не-а, тут что-то другое. Он как будто… не знаю… напуган. — Думаешь, кто-то к нему подобрался? — спросил я, думая о газете. Сатти не ответил. — Зачем? И как? — Я понизил голос. Сатти, осклабившись, поглядел на пол, затем приотворил дверь плечом. Выглянул в коридор и покачал головой. Я тоже выглянул со своего места. Ренник снова читал газету. Подперев подбородок дулом винтовки. — Громила-дрочила. — Сатти вышел из туалета и со всей силы хлопнул дверью. Чуть не выскочив из штанов, Ренник поспешно ухватился за винтовку. Повезло, что не разнес себе голову. Сатти подошел к посту, заглянул в лист учета и уставился охраннику в лицо. — Констебль, у заключенного были посетители во время нашего отсутствия?