— Но спайс иссякает, — сказала она. — И свобода с каждым днем становится все драгоценней. — Это может привести лишь к отчаянию и насилию, — сказала она. — Мудрец из моих предков… который, на самом деле, тоже я сам, Ты ведь понимаешь? Ты понимаешь, что в моем прошлом для меня нет чужих? Она кивнула в благоговейном страхе. — Этот мудрец заметил, что богатство — это орудие свободы. Но погоня за богатством — это путь в рабство. — Космический Союз и Орден поработили сами себя! — Так же, как икшианцы, Тлейлакс и все остальные. Время от времени им удается разнюхать тайничок с меланжем — это постоянное разнюхивание и держит их в плену, не давая уделить внимание чему-то еще, Очень интересная игра, не правда ли? — Но когда последует насилие… — Тогда будут голод и суровые помыслы. — Здесь, на Арракисе, тоже? — Здесь, там, повсюду. Люди будут оглядываться на мою тиранию, как на СТАРЫЕ ДОБРЫЕ ДЕНЕЧКИ. Я стану зеркалом их будущего. — Но это будет ужасно! — запротестовала она. «Ее реакция и не могла быть иной», — подумал он. И сказал: — Поскольку земля откажет людям в поддержке, выжившие станут тесниться во все меньших и меньших убежищах. Жестокий процесс естественного отбора будет воспроизведен во многих мирах взрыв рождаемости и иссякание пищи. — Но не способен ли Союз… — По большей части, Союз окажется беспомощен из-за нехватки меланжа, чтобы использовать доступный транспорт. — И богатые не спасутся? — Некоторые из них. — Значит, на самом-то деле Ты ничего не изменил. Мы будем точно также продолжать сражаться и умирать. — До тех пор, пока Песчаный Червь не воцарится вновь на Арракисе. Тогда мы проверим себя на основополагающий жизненный опыт, к которому все причастятся. Мы усвоим, что происшедшее на одной планете может произойти на любой. — Так много боли и смерти, — прошептала она. — Разве Ты не понимаешь насчет смерти? — спросил он. — Ты должна понять. Народы должны понять. Вся жизнь должна понять. — Помоги мне, Владыка, — прошептала она. — Это самый глубинное знание любого создания. — Когда жизнь недостаточно соприкасается со смертью, тогда для ее осознания на помощь приходят угрожающие ей признаки: опасные болезни, травмы, несчастные случаи… роды для женщины… и, некогда, боевые баталии для мужчин. — Но твои Рыбословши… — Они учат выживаемости, — сказал он. Ее глаза широко раскрылись — она вдруг поняла. — Способные выживать. Разумеется! — Как же Ты чудесна, — сказал он. — Как редка и чудесна. Да будут благословенны икшианцы! — И прокляты? — И это тоже. — Я не думала, что когда-нибудь смогу понять насчет Твоих Рыбословш, — сказала она. — Даже Монео этого не видит, — сказал он. — А Данканы — это мое отчаяние. — Для того, чтобы пожелать сохранить жизнь, Ты должен ценить ее очень высоко — сказала она. — И именно способные выживать восприимчивей и ярче видят красоты жизни. Женщины понимают это намного лучше мужчин, потому что рождение — это отражение смерти. — Мой дядя Молки всегда говорил, что у Тебя есть веские причины отказывать мужчинам в войнах и в случайном насилии. Какой же горький урок! — Кроме легкодоступной жестокости у мужчин очень немного возможностей выяснить, как же они встретят свой последний жизненный опыт, — сказал он. — Что-то упущено. Развитие психики остановилось. Это ли подразумевают люди, говоря о мире Лито? — Что Ты заставляешь нас барахтаться в бесцельном упадке, как свиньи барахтаются в своей собственной вонючей жиже. — Как точна народная мудрость! — усмехнулся он. Упадок. — Большинство мужчин не имеют принципов, — продолжила она. Икшианские женщины постоянно на это жалуются. — Когда мне нужно распознать мятежников, я выглядываю мужчин с принципами, — сказал он. Она безмолвно на него поглядела, и он подумал, каким же глубоким свидетельством ее разума является эта простая реакция. — Где, по-твоему, я нахожу моих лучших управляющих? — спросил он. Она резко выдохнула. — Принципы, — продолжил он, — это то, за что Ты сражаешься. Большинство мужчин проходят сквозь всю жизнь не изменившимися, кроме самого последнего момента. У них так мало неприятных обстоятельств, в которых можно было бы испытать себя. — У них есть Ты, — сказала она. — Но я настолько могуществен, — сказал он. — Я равнозначен самоубийству. Кто пойдет на верную смерть? — Сумасшедшие… или отчаянные. Бунтовщики? — Я — их эквивалент войны, — сказал он. — Хищник из хищников. Я — та связующая сила, которая сотрясает их. — Я никогда не думала о себе, как о бунтовщице. — Ты — кое-что намного получше. — И Ты каким-то образом меня используешь? — Да. — Не как управляющего, — сказала она. — У меня уже есть хорошие управляющие — не подверженные порче, смышленые, рассудительные, открыто признающие свои ошибки, быстрые в принятии решений. — Они были бунтовщиками? — В большинстве своем. — Как Ты их выбрал? — Я же сказал тебе, они сами себя выбирали. — Тем, что выживали? — И этим тоже. Но есть и большее. Разница между хорошим управленцем и плохим сводится к одному. Хорошие управляющие принимают немедленные решения. — И приемлемые? — Обычно эти решения способны срабатывать. Плохой управляющий, как правило, колеблется, мешкает, выпрашивает создания различных комитетов предоставления докладов. И, в итоге, действует так, что создает серьезные проблемы. — Но разве им не нужно порой больше информации, чтобы сделать… — Плохой управленец больше озабочен докладами, чем решениями. Он хочет, чтобы у него был твердо обоснованный отчет, который он предъявляет для оправдания своих ошибок. — А хорошие?