— Одобренные тобой исторические труды гласят, что все Атридесы происходят от Тебя и твоей сестры Ганимы, — сказала она. — Устная История расходится с этим. — Устная История права. Твоим предком был Харк ал Ада. Гани и я поженились только формально, ради того, чтобы не распылять власть. — Как и Твой брак с этой икшианкой? — Нет, это другое. — У Тебя будут от нее дети? — Я никогда не был способен иметь детей. Я выбрал метаморфозу до того, как это стало для меня возможным. — Ты был ребенком, а затем Ты стал, — она указала, — этим? — И между этими стадиями ничего. — Откуда ребенку знать, что выбрать? — Я был одним из самых старых детей, которых когда-либо видело это мироздание. Гани была второй. — Эти рассказы о Твоих жизнях-памятях! — Они правдивы. Мы все здесь. Разве с этим не согласна и Устная История? Она отвернулась от него всем телом и застыла, так, что ему была видна ее жестко напряженная спина. И снова Лито обнаружил, что восхищается этим ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ жестом: неприятие в сочетании с признанием уязвимости. Вскоре она повернулась и сосредоточенно поглядела на его лицо под нависшими складками. — У Тебя внешность Атридеса, — сказала она. — Мне она досталась так же честно, как и Тебе. — Ты так стар… почему у Тебя нет морщин? — Ничто из моего человеческого не стареет обычным образом. — Вот почему Ты выбрал это для себя? — Чтобы заполучить долгую жизнь? Нет. — Я не понимаю, как кто-нибудь мог пойти на такой выбор, — пробормотала она. Затем произнесла погромче. — Никогда не познать любви… — Ты валяешь дурака! — сказал он. — Ты имеешь в виду не любовь, а секс. Она пожала плечами. — Ты думаешь, самое ужасное в том, что мне пришлось отказаться от секса? Нет, самая великая потеря — это нечто совсем, совсем другое. — Что? — спросила она с неохотой, выдавая этим, как глубоко он ее тронул. — Я не могу расхаживать среди моих сородичей, не привлекая особого внимания, я больше не один из вас. Я одинок. Любовь? Многие люди любят меня, но моя форма держит нас врозь. Мы разделились, Сиона, такой пропастью, через которую ни один человек не осмелится навести мост. — Даже Твоя икшианка? — Да, она бы сделала это, если бы могла, но она не может. Она не Атридес. — Ты имеешь в виду, что я… могла бы? — она пальцем коснулась своей груди. — Если бы вокруг было достаточно песчаной форели. К несчастью, вся она облегает мою плоть. Однако же, если мне суждено умереть… Она, онемев от ужаса, замотала головой при этой мысли. — Устная История рассказывает об этом очень точно, — сказал он. — Мы никогда не должны забывать, что ты веришь в Устную Историю. Она продолжала покачивать головой из стороны в сторону. — В этом нет никакой тайны, — проговорил он. — Первые моменты трансформации являются критическими. Твое сознание должно обратиться и вовнутрь и вовне одновременно, оказавшись наедине с бесконечностью. Я мог бы снабдить тебя достаточным количеством меланжа, чтобы это преодолеть. Имея достаточно спайса, ты могла бы пережить эти первые кошмарные моменты… и все остальное. Она непроизвольно содрогнулась, взгляд был прикован к его глазам. — Ты ведь понимаешь, что я говорю Тебе правду? Она кивнула, сделала глубокий дрожащий вдох, затем проговорила: — Зачем Ты это сделал? — Альтернатива была намного кошмарней. — Какая альтернатива? — Со временем, ты, может быть, и поймешь ее. Монео понял. — Твоя проклятая Золотая Тропа! — Нисколько не проклятая. Абсолютно святая. — Ты считаешь меня дурочкой, не способной… — Я считаю тебя еще неопытной, но обладающей огромными способностями, о возможностях которых ты даже не подозреваешь. Она сделала три глубоких вдоха и несколько вернула себе самообладание, затем сказала: — Если Ты не способен спариваться с этой икшианкой, то зачем… — Дитя, зачем ты упорствуешь в своем непонимании? Это не секс. До Хви я не мог найти себе пару. Я не имел никого, похожего на меня. Во всей этой космической пустоте я был единственным. — Она… как ты? — Да, по сознательному замыслу. Икшианцы произвели ее именно такой. — Произвели ее… — Не будь полной дурочкой! — огрызнулся он. — Она по сути своей ловушка для Бога. Даже жертва не может ее отвергнуть. — Зачем Ты мне все это рассказываешь? — прошептала она. — Ты украла две копии моих дневников, — проговорил он. — Ты прочла перевод Космического Союза и уже знаешь, что меня может поймать. — Ты знал? По ее изменившейся позе он увидел, как она снова обретает дерзость, как возвращается к ней ощущение собственной силы. — Ну, конечно же, Ты знал, — проговорила она, сама отвечая на свой вопрос. — Это БЫЛО моим секретом, — сказал он. — Ты не можешь даже вообразить себе, как много раз я любил своего друга и видел, как этот человек ускользает прочь… как ускользает сейчас твой отец. — Ты… любишь его? — Я любил твою мать. Порой они уходят быстро — порой с мучительной медленностью. Каждый раз это меня сокрушает. Я могу изображать черствость, я могу принимать необходимые решения, даже решения, которые будут убивать, но я не могу избежать страданий. Долгое время — дневники, украденные тобой, правдиво об этом рассказывают — это было единственным возможным для меня чувством. Он увидел влагу у нее на глазах, но жестко подобранные губы продолжали говорить о гневной решимости. — Ничего из этого не дает Тебе права властвовать, — проговорила она. Лито подавил улыбку. Наконец, они добрались до самых корней бунтарства Сионы. «По какому праву? Где справедливость в моем правлении? Устанавливая для них свои правила силой вооруженных Рыбословш, честен ли я по отношению к жестко направляющей человечество эволюции? Я знаю все эти революционные припевки, эту чарующую и бессмысленную болтовню и звучные фразы.» — Нигде ты не приложила своей собственной бунтарской руки в той власти, которую я удерживаю, — проговорил он. В ней опять заявил о себе максимализм юности. — Я никогда не выбирала Тебя в правители, — сказала она. — Но ты меня усиливаешь. — Как? — Противостоянием мне. Я оттачиваю свои когти на таких, как ты. Она метнула на его руки внезапный взгляд.