«Этот бедный Монео!», Айдахо ощутил очертания того, что создало гибкого мажордома. «Долг и ответственность». До чего же безопасная пристань во времена трудных выборов. «Я когда-то был таким же, — подумал Айдахо, — но это было в другом времени». ~ ~ ~ Порой Данканы спрашивают меня, понимаю ли я экзотические идеи нашего прошлого? А если понимаю, то почему не могу объяснить? Знание, полагают Данканы, обитают только в особенном. Я пытаюсь втолковать им, что все слова являются пластичными. Идеи, запечатленные в языке, требуют именно этого особенного языка для их выражения. В этом самая суть значения, скрытого в слове ЭКЗОТИЧНОЕ. Видите, как оно начинает искажаться? В присутствии экзотичного по переводу идут судороги. Галакс, на котором я сейчас говорю, накладывает свой отпечаток. Это внешний каркас всех соотнесенностей, особенная система. Во всех системах таятся опасности. Системы включают в себя непроверенные верования их творцов. Примите систему, примите ее верования и вы поможете усилить сопротивление переменам. Служит ли какой-нибудь цели для меня втолковывать Данканам, что для некоторых вещей не существует языков? А-а-а-х! Но Данканы верят, что я владею всеми языками. Украденные дневники Два полных дня и две ночи Сиона так и не додумалась закрыть свое лицо маской, теряя с каждым выдохом драгоценную воду. Понадобилось назидание Свободных своим детям, прежде чем Сиона вспомнила слова своего отца. Лито, наконец, заговорил с ней холодным утром третьего дня их пути, когда они остановились в тени скалы на обдуваемой ветрами равнине эрга. — Береги каждый выдох, потому что он несет тепло и влагу твоей жизни, — сказал он. Он знал, что впереди будут еще три дня и три ночи эрга, пока они достигнут воды. Сейчас — их пятое утро по выходе из башни Малой Твердыни. Ночью они вошли в область невысоких песчаных наносов — не дюн, но дюны проглядывали впереди и даже остатки Хлабаньянского хребта виднелись тонкой изломанной линией на самом краю горизонта, — если знаешь, куда смотреть. Теперь Сиона убирала защитный отворот стилсьюта только для того, чтобы говорить отчетливо. И она говорила черными и кровоточащими губами. «У нее жажда отчаяния», — подумал он, своим чутким восприятием проверяя местность вокруг них. «Скоро она достигнет момента кризиса». Его чувства сообщали, что они до сих пор одни на краю этой равнины. Заря наступила лишь несколько минут назад, взойдя позади них. Низкий свет отражался от пыльных завес, закругляющихся, поднимающихся и ниспадающих в непрекращающемся ветре, делая их непроницаемыми для глаза. Его слух, не обращавший внимания на звук ветра, ловил сквозь него другие звуки — тяжелое дыхание Сионы, шуршание небольшого песчаного оползня позади них, звук, производимый его собственным телом, передвигающимся со скрежетом по тонкому слою песка. Сиона убрала с лица маску, но придерживала ее рукой, чтобы быстро вернуть на место. — Сколько еще пройдет времени прежде, чем мы найдем воду? спросила она. — Три ночи. — Можно ли выбрать направление получше? — Нет. Она научилась ценить эту экономность, с которой Свободные передавали важную информацию. Она жадно отпила несколько капель из своего водосборного кармашка. Лито узнавал то, что скрывалось за ее движениями — знакомые жесты Свободных, оказавшихся в крайних условиях. Сиона теперь полностью прониклась их жизненным опытом. Несколько капель, бывшие в водосборном кармашке, иссякли. Он услышал, как она всасывает воздух. Застегнув отворот маски, она проговорила приглушенным голосом: — Я ведь не сделаю этого, верно? Лито заглянул в ее глаза, увидев там ту ясность мысли, которую приносит близость смерти, редко достигаемое иначе. Она усиливала только то, что необходимо для выживания. Да, она была уже очень глубоко в теда ри-агрими — агонии, открывающей ум. Вскоре ей придется принять то окончательное решение, которое, по ее мнению, она уже приняла. Лито понял по этим признакам, что теперь от него требуется обращаться с Сионой необыкновенно чутко. Он должен будет отвечать со всей искренностью на каждый ее вопрос, потому что в каждом вопросе таится приговор. — Ведь верно? — настаивала она. В ее отчаянности все еще был след надежды. — Ничего не известно наверняка, — ответил он. Это повергло ее в отчаяние. Это не входило в намерения Лито, но он знал, что такое часто происходит — точный, хотя и двусмысленный ответ воспринимается как подтверждение собственных глубочайших страхов. Она вздохнула. Ее приглушенный маской голос опять пытливо обратился. — У Тебя ведь было для меня специальное предназначение в Твоей программе выведения. Это не было вопросом. — У всех людей есть свое предназначение, — уведомил он ее. — Но Ты хотел моего полного согласия. — Верно. — Как Ты мог рассчитывать на согласие, зная, что я ненавижу все, связанное с Тобой? Будь со мной честен! — Три основания, на которых держится согласие, это — страсть, факты и сомнение. Точность и честность мало что имеют с этим общего. — Пожалуйста, не спорь со мной. Ты знаешь, что я умираю. — Я слишком тебя уважаю, чтобы спорить с тобой. Затем он чуть приподнял передние сегменты своего тела, пробуя ветер, который уже начинал приносить дневную жару, но для Лито все еще был слишком неуютно влажным, чтобы хорошо себя чувствовать. Он подумал о том, что чем больше приказываешь контролировать погоду, тем менее управляемой она становится. Все абсолютное приходит к своей противоположности. — Ты говоришь, что не споришь, но… — Споры закрывают двери ощущений, — сказал он, опять опускаясь всем телом на землю. — За ними всегда замаскировано насилие. Если спор продолжается слишком долго, то всегда приводит к насилию. У меня нет по отношению к тебе жестоких намерений. — Что Ты имеешь в виду — страсть, факты и сомнение? — Страсть сводит участников друг с другом. Факты определяют пределы их диалога. Сомнение становится каркасом для вопросов. Она подошла поближе и поглядела ему прямо в лицо с расстояния меньше, чем в метр. «Как же странно, — подумал он, — что ненависть может быть так неразрывно смешана с надеждой, страхом и благоговением». — Ты мог бы спасти меня? — Есть такой способ. Она кивнула, и он понял, что она пришла к неправильному выводу. — Ты хочешь заключить сделку, получив взамен мое согласие! — обвинила она его. — Нет. — Если я выдержу Твое испытание… — Это не мое испытание. — А чье же? — Наших общих предков. Сиона опустилась и присела на холодную скалу, погрузившись в молчание, еще не готовая попросить об остановке для отдыха под краем его теплого переднего сегмента. Лито показалось, будто ему слышится тихий всхлип, зреющий в ее горле. Сомнения в ней теперь заработали, она начинает задумываться, действительно ли он соответствует ее образу Завершенного Тирана. Она поглядела на него с той жестокой ясностью, которая теперь стала в ней проявляться. — Что заставляет Тебя делать то, что Ты делаешь? Вопрос был хорошо поставлен. И он ответил: — Моя обязанность — спасти людей. — Каких людей? — Мое определение намного шире определений всех других — даже определения Бене Джессерит, воображающих будто они определили, что это такое — быть человеком. Я обращаюсь к вечной нити всего человечества, как его ни определяй. — Ты пытаешься мне сказать… — рот у нее слишком пересох, чтобы говорить. Она постаралась накопить слюну. Он увидел движение под ее лицевой маской. Хотя вопрос ее очевиден, и он не стал ждать. — Без меня теперь не было бы людей — нигде и никаких. И тропа к этому исчезновению много кошмарней, чем ты можешь вообразить даже в самых диких фантазиях. — Твое, якобы, ясновидение, — насмешливо откликнулась она. — Золотая тропа пребывает открытой, — сказал он. — Я Тебе не доверяю! — Потому что мы не подобны друг другу? — Да! — Но мы взаимозависимы.