Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 2 из 79 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Глава 2 Циновки и соломенная подстилка кана свернуты и отодвинуты в сторону. Высыпав пыль из совка прямо на глиняную кладку, Шангуань Люй с беспокойством глянула на невестку, которая постанывала, держась за край лежанки. Выровняв на кане пыль, негромко предложила: – Давай, забирайся. Под ее нежным взглядом полногрудая и широкозадая Шангуань Лу затрепетала всем телом. Она смотрела на исполненное доброты лицо этой женщины, и пепельно-бледные губы жалко тряслись, словно она хотела что-то сказать. – Опять нашла нечистая сила на этого паразита Сыма, палит из ружья с утра пораньше! – проворчала урожденная Люй10[В старом Китае в именах замужних женщин первым стояла фамилия мужа, потом девичья фамилия.]. – Матушка… – с трудом выдавила из себя Шангуань Лу. – Ну, милая невестушка, покажи уж, на что способна, – негромко сказала Люй, отряхивая ладони от пыли. – Коли опять девчонку родишь, даже мне негоже будет твою сторону брать! Две слезинки выкатились из глаз роженицы. Закусив губу, она собралась с силами и, поддерживая тяжелый живот, забралась на голую глиняную кладку кана. – Ты по этой дорожке не раз хаживала, давай сама потихоньку управляйся. – Одной рукой Люй положила на кан сложенную белую тряпицу, другой – ножницы и, нахмурившись, нетерпеливо добавила: – Свекор твой с отцом Лайди черную ослицу обихаживают, первый раз жеребится, надо мне присмотреть. Шангуань Лу кивнула. Донесся еще один выстрел, испуганный лай собак и обрывки громких воплей Сыма Тина: «Земляки, бегите скорее, не успеете – конец!..» Словно в ответ на эти крики начались толчки в животе. Страшная боль прокатывалась по телу, будто каменный жернов; пот, казалось, выступил изо всех пор, заполнив комнату едкой вонью. Она сжала зубы, чтобы сдержать рвущийся наружу крик. Сквозь слезы виделась густая черная грива свекрови. Та опустилась на колени перед домашним алтарем и вставила три алые сандаловые палочки в курильницу богини Гуаньинь11[Гуаньинь – в китайском пантеоне богиня милосердия.]. Вверх потянулись струйки ароматного дыма. «О Гуаньинь, бесконечно милосердная и сострадающая, помогающая в нужде и вызволяющая в беде, оборони и смилуйся, пошли мне сына…» Сжав обеими руками высоко вздымающийся, прохладный на ощупь живот и глядя на загадочный, сияющий лик богини, Шангуань Лу проговорила про себя слова молитвы, и из глаз снова покатились слезы. Она сняла штаны с мокрым пятном и задрала как можно выше рубашку, чтобы полностью открыть живот и грудь. Устроившись на пыли, что принесла свекровь, она вцепилась в край лежанки. В промежутках между схватками проводила пальцами по взлохмаченным волосам и снова откидывалась на свернутую циновку. В оконный переплет был вставлен осколок ртутного зеркала, и в нем отражался ее профиль: мокрые от пота волосы, потухшие раскосые глаза, прямая, бледная переносица, пересохшие, полные, безостановочно трясущиеся губы. Проникавшие через окно солнечные лучи падали на живот сбоку. Синеватые изгибы выступивших кровеносных сосудов вместе с неровными выпуклостями и впадинами выглядели пугающе. Она смотрела на свой живот, и мрачные чувства в душе сменялись светлыми, подобно небесам в разгар лета здесь, в Гаоми: то по ним несутся черные тучи, то они сияют прозрачной лазурью. Правда, ей даже страшно было опускать глаза на живот – такой он огромный, а растянувшаяся кожа, казалось, вот-вот лопнет. Однажды ей приснилось, что внутри у нее кусок холодного как лед железа. В другой раз привиделась жаба, вся в пятнышках. Железо – ладно, напряглась, но вынесла, а вот при мысли о жабе тело всякий раз покрывалось мурашками. «Бодхисатва, оборони… Духи предков, защитите… Боги и демоны, какие ни есть, сохраните и пощадите, дозвольте родить здоровенького мальчика, чтобы все было на месте… Сыночек, родненький, выходи давай… Правитель небесный и мать-земля, всевышние небожители и лисы-оборотни, помогите…» Так она просила и умоляла меж накатывающих одна за другой, раздирающих все нутро схваток. Руки вцепились в циновку под головой, тело била дикая дрожь, глаза вылезли из орбит, взор застилала багровая пелена с раскаленными добела полосами: они извивались, перекашивались и таяли, будто плавящиеся в печи нити серебра. Сдерживаться уже не было мочи, и изо рта вырвался крик. Он вылетел в окно, заметался по улице и проулкам, сплелся веревкой с воплями Сыма Тина, и это хитросплетение звука змейкой проскользнуло через торчащие из ушей седые волосы пастора Мюррея, высокого, сутулого, с шапкой рыжих волос на большой голове. Он в это время забирался по прогнившим ступеням лестницы на колокольню и, вздрогнув, остановился. В голубых глазах, вечно слезящихся, как у заблудшей овцы, и неизменно трогающих своей добротой, блеснул лучик радостного удивления. «Всемогущий Боже…» – пробормотал он с жутким дунбэйским акцентом, как говорят в Гаоми, и, перекрестившись большой красной пятерней, стал карабкаться дальше. Поднявшись на самый верх, он ударил в покрытый зеленой патиной медный колокол, который когда-то висел во дворе буддийского монастыря. В розовых лучах раннего утра поплыл унылый звон. После первого удара колокола, вслед еще за одним криком о скором появлении японских дьяволов, у Шангуань Лу отошли воды. Вместе с запахом козлятины волнами наплывал то густой, то едва уловимый аромат цветков софоры. Перед глазами с удивительной четкостью мелькнула рощица, где она в прошлом году предавалась любви с пастором Мюрреем, но из этих воспоминаний ее вырвала свекровь, которая вбежала в комнату с высоко поднятыми, заляпанными кровью руками. Ужас какой-то: казалось, от них сыплются зеленоватые искорки. – Не родила еще? – услышала она громкий голос и чуть ли не со стыдом мотнула головой. Голова свекрови подрагивала в ярком солнечном свете, и Шангуань Лу с удивлением заметила у нее в волосах седину. – А я думала, уже. Свекровь потянулась к ее животу – большие костяшки пальцев, крепкие ногти, жесткая кожа, вся будто в мозолях, даже на внешней стороне ладоней, – и страх только усилился. Хотелось отстраниться от этих привычных к железу, а сейчас перепачканных ослиной кровью рук, но сил не было. Руки бесцеремонно надавили на живот, отчего даже сердце перестало биться и по всему телу прокатилась волна ледяного холода. Не сдержавшись, Шангуань Лу несколько раз вскрикнула – не от боли, а от страха. Руки грубо ощупывали ее, давили на живот, а под конец свекровь и вовсе хлопнула по нему пару раз, как по арбузу, будто расстроившись, что купила неспелый. Наконец руки оставили ее в покое и повисли в солнечном свете – тяжелые, неудовлетворенные. Сама свекровь легко плыла перед глазами большой тенью, и только эти руки – реальные, могучие, – казалось, могли делать все что угодно и с кем угодно. Ее голос донесся откуда-то издалека, словно из глубокого пруда, вместе с запахом ила и пузырями раков: – …Зрелая дыня сама падает, как время придет… Ничто ее не остановит… Потерпи чуток, о-хо-хо… Неужто не боишься, что люди засмеют, неужто не страшно, что и твои дочки драгоценные будут потешаться над тобой?.. Одна из этих гадких рук снова опустилась на ее торчащий живот и стала постукивать по нему: послышались глухие звуки, словно от отсыревшего барабана из козлиной кожи. – Ну и неженки пошли нынче бабы! Я когда муженька твоего рожала, еще и подошвы для тапок прошивала… Наконец постукивание прекратилось, и рука убралась в тень смутным абрисом звериной лапы. Голос свекрови мерцал в полумраке, и волна за волной накатывался аромат софоры. – Гляжу я на этот живот – ведь какой огромный, и знаки на нем особые, должен быть мальчик. Вот будет удача и для тебя, и для меня, для всей семьи Шангуань. Бодхисатва, яви присутствие свое! Правитель небесный, оборони! Ведь без сына ты всю жизнь как рабыня, а с сыном сразу хозяйкой станешь. Веришь ли в то, что говорю? Веришь или не веришь – дело твое, вообще-то ты и ни при чем… – Верю, матушка, верю! – преданно поддакнула Шангуань Лу. В это время ее взгляд упал на темные потеки на противоположной стене, и душа исполнилась невыразимых страданий. Она вспомнила, как три года назад, когда она родила седьмую дочку, Цюди, ее муж, Шангуань Шоуси, так рассвирепел, что запустил в нее деревянным вальком и разбил голову, отсюда и потеки крови на стене. Свекровь принесла и поставила рядом с роженицей неглубокую корзинку. Теперь ее слова полыхали яркими языками пламени, отбрасывая красивые отблески: – Повторяй за мной: «Ребенок у меня в животе – бесценный сын», – говори быстрей! В корзинке сверху нелущеный арахис. Лицо свекрови исполнено доброты, произносила она эти слова очень торжественно – этакая наполовину небожительница, наполовину любящая родительница, – и тронутая до слез Шангуань Лу, всхлипывая, проговорила: – У меня в животе – бесценный сын, я ношу сыночка… моего сыночка… Свекровь сунула горсть орешков ей в руку и велела повторять: «Хуашэн12[Хуашэн – арахис.], хуашэн, хуа-хуашэн, есть мужское, есть женское, гармония ян и инь». Шангуань Лу взяла орешки, благодарно бормоча за свекровью: «Хуашэн, хуашэн, хуа-хуашэн, есть мужское, есть женское, гармония ян и инь». Шангуань Люй опустила голову, и слезы ручьем полились у нее из глаз. – Явись, бодхисатва, спаси и сохрани, правитель небесный, да снизойдет премногое благословение на семью Шангуань! Лущи орешки и жди своего часа, мать Лайди, а у нас черная ослица должна принести муленка, он у нее первый, так что оставаться с тобой не могу. – Ступайте, ступайте быстрее, матушка, – проговорила растроганная невестка. – Господи, спаси черную ослицу семьи нашей, дай ей благополучно разрешиться от бремени… Шангуань Люй вздохнула и, пошатываясь, вышла из дома.
Глава 3 В пристройке горела закопченная лампа, заправленная соевым маслом. Она стояла на каменном жернове, и тусклый язычок пламени беспокойно метался, пуская завитки черного дыма. Запах горелого масла смешивался с вонью ослиного навоза и мочи – дышать было нечем. Рядом с жерновом стояло позеленевшее каменное корыто для ослов. Между жерновом и корытом и лежала ослица семьи Шангуань. Вошедшая Шангуань Люй могла различить лишь огонек лампы. – Кого родила-то? – донесся из темноты обеспокоенный голос Шангуань Фулу. Урожденная Люй скривила губы в сторону мужа и ничего не ответила. Она прошла мимо лежащей на земле ослицы и стоящего рядом с ней на коленях Шангуань Шоуси, который массировал ей живот, и в сердцах сорвала с окошка черную бумагу. И тут же яркие солнечные лучи высветили полстены золотыми ромбами. Потом она подошла к лампе и задула ее. Запах горелого масла быстро пересилил зловоние. Темное лоснящееся личико Шоуси засияло золотистым блеском, маленькие черные глазки загорелись, как два пылающих уголька. Робко глянув на мать, он тихо проговорил: – Матушка, бежать надо. Из Фушэнтана все убежали уже, скоро японцы здесь будут… Люй бросила на него взгляд, в котором читалось: «Эх, был бы ты мужиком!» – поэтому он отвел глаза и опустил вспотевшее лицо. – Кто тебе сказал про японцев? – зло вскинулась она на сына. – Да вот хозяин Фушэнтана всё стреляет да голосит… – пробормотал Шоуси, утирая пот. На руку ему налипли ослиные волоски; по сравнению с большой, мясистой ладонью матери она казалась маленькой, тонкой. Губы у него перестали трястись, как у ребенка, ищущего грудь, он поднял голову и, прислушиваясь, насторожил изящные ушки: – Матушка, батюшка, слышите? В пристройку неторопливо вплывал хриплый голос Сыма Тина: – Почтенные отцы и матери, дядья и тетки, зятья и невестки, братья и сестры! Бегите, спасайтесь, переждите напасть в пустошах к юго-востоку, в посевах ячменя! Японцы скоро будут здесь – весть эта верная, никакие не выдумки. Земляки, не медлите ни минуты, бегите, плюньте на эти свои развалюхи-дома! Пока вы живы, и горы зелены; коли есть люди, то и мир не закончится. Бегите, земляки, пока не поздно… – Матушка, слышала? – в испуге вскочил Шоуси. – Надо и нам бежать, что ли… – Бежать… А куда бежать-то? – недовольно бросила урожденная Люй. – Тем, что в Фушэнтане, ясное дело, самый след бежать, а нам-то чего? Мы, семья Шангуань, кузнечным делом да крестьянским трудом зарабатываем, у нас ни недоимок по зерну, ни долгов по налогам в казну. Кто бы ни стоял у власти, наше дело подчиненное. Или японцы не люди? Да, они захватили Дунбэй, но куда им без нас, без народа, кто будет возделывать поля и платить аренду? Эй, отец, ты ведь глава семьи, верно я говорю или нет? Шангуань Фулу разжал губы, обнажив два ряда крепких желтых зубов, но по выражению лица было не понять, улыбается он или хмурится. – Тебе вопрос задали! – подняла голос Люй. – Что ощерился, зубы кажешь? Ну хоть жерновом по нему катай, все одно ничего не выдавишь! – Мне-то почем знать! – бросил Фулу с кислым выражением на лице. – Скажешь «Побежали!» – побежим, скажешь «Нет», так и не побежим! – Коли нету счастья, нету и беды, – вздохнула Люй. – А как беде прийти, от нее не уйти. Что замерли? Быстро на брюхо жмите! Шоуси почмокал губами и, набравшись храбрости, спросил громко, но без особой уверенности: – Так родила, нет? – У настоящего мужчины должно быть что-то одно на уме. Твое дело – ослица, нечего о наших женских делах переживать, – отрезала Люй. – Она жена мне… – промямлил Шоуси. – Никто и не говорит, что не жена. – Чую, на этот раз мальчик будет, – не отставал Шоуси, давя на ослицын живот. – Пузо такое огромное, аж страх берет. – Эх, ни на что ты не годишься… – вздохнула его мать. – Спаси и сохрани нас бодхисатва. Шоуси хотел сказать что-то еще, но она глянула на него с такой досадой и ненавистью, что он прикусил язык. – Вы тут занимайтесь, а я пойду посмотрю, что на улице делается, – заявил Фулу. – А ну вернись! – Ухватив мужа за плечо, Люй пихнула его к ослице: – Тебе какое дело, что там на улице? – загремела она. – Ослицу давай пользуй, чтоб родила поскорее! О бодхисатва, правитель небесный, ведь какие всегда мужики были в роду Шангуань – гвозди зубами перекусывали, откуда у них такие дрянные потомки! Фулу склонился над ослицей и, протянув такие же нежные и маленькие, как у сына, руки, стал массировать содрогавшееся в конвульсиях брюхо. Оба склонились над ней, разинув рот и стиснув зубы, – этакие товарищи по несчастью. Когда один нагибался, другой выпрямлялся, и наоборот. Так они и раскачивались, как дети на качелях. Соответственно, и руки у них еле скользили по шкуре ослицы. Ни тот ни другой силы не прикладывали, и массаж получался поверхностный, халтурный. Стоявшая позади Люй уныло покачала головой, потом ухватила мужа за загривок железной ручищей, как щипцами, приподняла и, рыкнув: «А ну, прочь!» – легонько подтолкнула, отчего пользующийся незаслуженной славой кузнеца Шангуань Фулу отлетел в угол и приземлился на мешок с кормом для скота. – Подымайся! – рявкнула она на сына. – Путаешься только под ногами. Поесть-попить не дурак, а как работать – так и руки не поднять! Правитель небесный, что за наказание такое! Шоуси вскочил, словно ему амнистию дали, и шмыгнул в угол к отцу. Черные глазки обоих шныряли по сторонам, а на лицах застыло туповатое, с хитрецой, выражение. Тут вновь донеслись крики Сыма Тина, и отец с сыном беспокойно заметались, будто им срочно понадобилось по нужде. Не обращая внимания на загаженную землю, Шангуань Люй, сосредоточившись, опустилась на колени перед брюхом ослицы, закатала рукава и потерла свои большие руки с режущим слух звуком – будто терла подошвы тапок одну о другую. Прижалась щекой к брюху и прищурилась, внимательно прислушиваясь. Потом погладила ослицу по морде и растроганно произнесла: – Ну давай, милая, постарайся! Такая уж наша бабья доля, никуда от этого не денешься! – Потом, пропустив ее шею между ног и изогнувшись, положила руки ей на брюхо и стала с силой толкать вперед, словно строгая рубанком. Ослица жалобно вскрикнула, согнутые ноги судорожно распрямились, копыта задрожали, словно выбивая дробь на невидимых больших барабанах, и эти беспорядочные звуки эхом отразились от стен пристройки. Вывернув шею, она на какой-то миг подняла голову и тут же тяжело уронила ее на землю. Казалось, упал кусок мокрого, клейкого мяса. – Потерпи еще немного, голубушка, нас ведь никто не заставлял рождаться женщинами, верно? Стисни зубы, поднатужься… Ну, поднатужься, милая… – негромко приговаривала Шангуань Люй. Она прижала руки к груди, чтобы набраться сил, перевела дух и медленно, но настойчиво снова стала давить вперед. Ослица корчилась в конвульсиях, из ноздрей у нее выступила желтоватая жидкость, голова со стуком моталась из стороны в сторону, а всё вокруг заливало водами вместе с жидким навозом. Отец с сыном в ужасе закрыли глаза.
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!