– Ну, нужно али нет, только мои все ученые, все смогут. – Сомов решил вставить свои «пять копеек». – Так и мои твоим не уступят! – это уже Михаил влезает в разговор. – Цыть вам, петухи драчливые! – останавливает обоих Остапец. – Толку от вашего кудахтанья! Вот будет дело, тогда и увидим. Мне остается только подтвердить правоту фельдфебеля. И добавить кое-что от себя: – Прежде чем воевать идти, поучитесь немного. На время учебы разобьем всех на пятерки, и над каждой поставлю командиром казака. Но по вопросам внутренней службы взводы так и останутся. А вам, унтер-офицеры, надо будет самим стать командирами пятерок. – По глазам вижу, только разница в погонах не позволяет спорить со мной. С чего они такие гонористые, интересно? Надо будет разобраться. – Теперь скажите мне вот что: с пулеметами в сотне кто-нибудь умеет обращаться? – Нет, нам они не положены были. Вот из винтовки многие хорошо бьют. В стражники-то набирали из местных охотников. – И что, прямо все охотники? – Да нет. Сотню потом пополняли с бору по сосенке. Но народ толковый, без гультяев… Вашбродь… Командир, а нам не скажете, чем заниматься будем? – Еще не догадались? Ладно, удовлетворю ваше любопытство. Будем ходить в тыл к германцам, разведку проводить, диверсии устраивать, пакостить кайзеру всячески. Артиллерию уничтожать, обозы громить, мосты взрывать. – Дело хорошее. А то засиделись тут в крепости. Только и делов было, что на плацу шагать да по кустам прятаться, ловить всякую шушеру. – Ну, вот завтра и отправимся хорошими делами заниматься… Спасибо за хлеб-соль. Иваныч, пойдем-ка, сходим да посмотрим, как обоз в дорогу собрался… Глава 2 В путь отправились по утреннему холодку, пока солнце в полную силу не припекло. Да и на дороге было посвободнее. Автомобиль с грузом и охраной ушел вперед, сотня мерно шагала по утоптанной грунтовке, первая и последняя шеренги несли берданки, сзади двигался обоз из оставшихся пяти двуколок с имуществом. Догнали одну толпу беженцев, потом другую… Жалко было смотреть на людей, в одночасье лишившихся крова над головой и уверенности, что когда-нибудь он снова появится. Всё, что имело колеса, было приспособлено для перевозки домашнего скарба. Да и люди навьючили на себя всё, что можно было унести. Когда-то, будучи еще курсантом, видел хронику Великой Отечественной, там тоже показывали беженцев. Но сейчас перед глазами не кадры шестидесятилетней давности из будущего, а реальный исход в Неизвестность. Приглушенная ругань взрослых, плач детишек, скрип телег, мычанье голодных или недоенных коров, до сих пор не понимающих, почему хозяева увели их из родного хлева на дорогу, – все это било по ушам и навевало беспросветную тоску и глухую злобу от невозможности помочь и что-то изменить. Глядя на лица уже своих погранцов, понимаю, что они думают и чувствуют примерно то же самое. От тяжких дум отвлекает затор и оживленная перепалка на дороге. Посреди небольшой толпы стоит еврейская девчушка лет десяти и сквозь плач тараторит на своем языке. Под аккомпанемент тихих подвываний окруживших ее женщин. На нас обращают внимание и испуганно притихают. – Что тут у вас? – Совсем не хочется задерживаться на дороге для выяснения, кто кого толкнул или не пропустил вперед. – Господин офицер, за что нам это? – из толпы выходит седой раввин. – Нас изгнали из наших домов, стариков и детей гонят пешком неизвестно куда, и еще грабят по дороге! Не понял! Все предыдущее настроение куда-то улетучивается… – Уважаемый, кто и кого грабит? – Там, за поворотом на развилке дорог, стоят солдаты, которые обыскивают и забирают себе всё, что понравится. Они говорят, что это – в наказание за то, что мы все – шпионы! – И много их? Старик переспрашивает у девчонки на идише, потом отвечает: – Их там пятеро, господин офицер. Так, это уже интересно. Кто ж такой умный тут пост организовал и грабежом занимается? Ну-ка, сходим, посмотрим… – Дмитрий Иваныч, оставляй старшим Сомова, возьми пару человек с берданками и пойдем-ка прогуляемся за поворот. Остапец подзывает к себе бойцов, и мы идем на смотрины. Нас еще раз окликает раввин: – Господин офицер, Хая говорит, что у них пять ружей, а у вас – только два… – Что мы тут, стрелять друг дружку будем? – это Остапец рядом ворчит под нос. – Так разберемся. Командир, если разрешите, этих двоих отправлю вдоль дороги. На всякий случай. Умный у меня фельдфебель. Я и сам про это подумывал. – Не нашумят? – Нет, народ опытный. – Увидев одобрительный кивок, оборачивается к «свите». – Так, хлопцы, вы кустиками идете, только тихо. А там смотрите, как дело обернется. А мы с их благородием по дороге пойдем. Рука на автопилоте опускается на кобуру… И тут вспоминаю, что люгера уже нет. Из оружия – одолженный наган, шашка и «оборотень» за голенищем… Ну и ладно! Будто, действительно, воевать сейчас будем… Проходим за поворот, и вижу, что, скорее всего, воевать придется. Ожидал увидеть какой-нибудь пост с патрулем, а тут – «Гуляй, рванина, от рубля и выше». Их даже солдатами назвать трудно. Только один полностью в форме, остальные – кто в чем. Домашняя рубаха с армейскими шароварами и лаптями, гимнастерка с гражданскими штанами и обмотками… Двоих не могу рассмотреть, потому что зарылись в телегу в поисках чего-нибудь полезного, одни только ноги торчат. Но – с винтовками. На земле лежат два тела, наверное, хозяева… Интересненько! Нас увидели, насторожились. Главный, тот, который в форме, смотрит исподлобья, жестко и неприветливо… Подходим ближе. Надо начинать разговор… – Что вы тут делаете, служивые? – Будем косить под дурачка. – Кто старший? – Я за старшого, вашбродь. – как и ожидал, «солдат» у них за главаря. – Вот проверяем тут… Двое в телеге высунулись, но пока просто смотрят, остальная троица двигается нам навстречу, причем достаточно грамотно. Заходят с двух сторон. Будем надеяться, что фельдфебель справится с одним. Лишь бы стрелять не начали… Хотя пока не собираются. – Ты бы, вашбродь, шел своей дорогой, нас не трогал, и мы – не тронем, – чуть ли не по-змеиному шипит главный. Ага, понятно. Типа, как у Розенбаума: «Гоп-стоп, мы подошли из-за угла». Ну, начали… Делаю шаг в сторону от Остапца, чтобы не мешал, главарь кричит: «Бей!» Левый придурок пытается ударить прикладом сбоку в голову. Долго пытается, шашка вылетает из ножен, клинок под винтовку, шаг навстречу, немного приседаю, помогаю нападающему податься вперед, в левой руке уже его чуб, рывок вниз за себя, тушка падает в одну сторону, винтовка – в другую. Стреножу пяткой в ухо, краем глаза вижу движение главаря. Развернуться не успеваю, ухожу в кувырок, встаю… Остапец катается по земле в обнимку со своим противником… Промахнувшийся «солдат» хватает оброненную мосинку, укол штыком, ухожу вправо, рукоять шашки прилетает ему в нос, подножка, – полетел чудила. Низко пошел, к дождю, видать. Встает, морда в кровище, в руках уже ножичек порхает. Чувствуется, что он с ним поболее общался, чем с винтовкой… А вот так не хочешь? Раскручиваю шашку, фланкировке меня Михалыч научил-таки немного. Клинок гудит в воздухе. Удар обухом по вооруженной руке, нож, блеснув на солнце, улетает в сторону, и последний удар слева направо плашмя в ухо. Все, лежит, болезный. Глазки – в кучку, юшка из носа – на травку. Идиллия! Иваныч своего противника уже захомутал, от кустов погранцы двоих беглецов, что деру дать намылились, пинками подгоняют. Все, спектакль окончен. Подхожу к телам на дороге, щупаю пульс. И хозяин, и хозяйка живы. Видно, оглушили обоих, чтобы не мешали. Наши клиенты уже все связаны, лежат себе смирненько, не телепаются. Шашку – в ножны, поднимаю слетевшую фуражку, отряхиваюсь. От поворота бежит толпа беженцев. Так они подсматривали, что ли? Вот ведь… бесплатный цирк! Позади них появляется моя сотня… Через пятнадцать минут благодарностей, криков, воплей, пинков по тушкам и прочих проявлений радости беженцев мы с ними расстаемся и сворачиваем на развилке, продолжая свой путь. Нам сегодня еще домой попасть надо. Пленники идут с нами. Первый раз вижу такое художество! Ширинки расстегнуты, пуговицы на них срезаны, штаны поддерживаются связанными сзади руками. В таком виде далеко не убежишь. Иваныч рассказал, что они так до войны пойманных контрабандистов водили. Сначала хотели их отвести в крепость, но потом подумали, что возвращаться – плохая примета, и решили взять с собой. Надо же кому-то отхожие ровики копать, пока жандармы не приедут по их душу. По дороге любопытный фельдфебель поинтересовался, где можно научиться вот так драться. Пришлось открыть ему страшную тайну. В смысле, что – только у нас на базе… Дошли нормально и вовремя. Пленные сначала упрямились, хотели отдохнуть, потом раздались призывы к национальным чувствам, мол, православные против своих же единоверцев за каких-то евреев вступились. Когда и это не помогло, устроили саботаж. Остановились и заявили, что никуда не пойдут. Что они – такие же солдаты, только отставшие от своих частей, и их надо передать начальству, а не издеваться над бедненькими. Пришлось повторить трюк с «иглоукалыванием», а чтоб не орали и не портили хороший летний день матерщиной, забили кляпы в верхние акустические отверстия и для надежности подвязали веревочками. Остаток дороги они прошли с хорошей скоростью, благо желающих подогнать дезертиров было в избытке. На базе нас встретили радостно и гостеприимно. Стараниями Сергея Дмитриевича, как организатора, и Ганны, как главной исполнительницы, все получили вкуснейший ужин. Даже криминальной пятерке досталось по паре сухарей. У некоторых погранцов при виде нашей стряпухи взыграло ретивое и загорелись потаённым бесстыдством глазки. Но немного притухли, когда она спросила у «дядечки командира», понравился ли ему ужин, и услышали в ответ: «Спасибо, племяшка». А потом пришлось им объяснить существующее положение дел и попросить Федора исполнить свой «фирменный» трюк – скручивание лопаты в трубочку. После этого в подразделении наступили мир и благополучие… Глава 3 Доктор молча смотрел в окно вагона на проплывавший мимо бесконечно однообразный пейзаж. Ему срочно нужно было попасть в Москву. Старый друг, однокашник и сослуживец Михаила Николаевича сподобился достать два приглашения на очередной съезд Общества русских врачей, называемого в просторечии Пироговским, по имени основателя, который открывался на днях. Дела по передаче госпитального имущества задерживали отъезд, но, в конце концов, удалось закончить всю бюрократическую тягомотину и оставалось еще время, чтобы добраться до Первопрестольной. Однако задержки с отъездом всё же сказались, и прежде всего на собственном бюджете Михаила Николаевича – приобрести билет удалось только в первый класс. Задавив мимолетное сожаление о незапланированных тратах и утешая себя надеждой на то, что получил идеальную возможность в дороге отдохнуть и привести в порядок мысли, он решительно направился в своё купе. Ехать надо было более суток и не хотелось попасть «с корабля на бал». Тем более что появилась возможность посидеть вечерком со старым другом, вспомнить молодые годы, общих знакомых, обменяться новостями, да и просто насладиться неспешной беседой под бутылочку «Старки», которая уже заняла свое место в походном саквояже. Столица столицей, а с принятием дурацкого сухого закона было опасение в качестве и подлинности продукта, купленного в Москве. Рядом лежал сверточек буженинки домашнего приготовления, который заботливо упаковал Петрович, как всегда ворчливо рассуждая о том, что доктор только о чужом здоровье заботится, а о своем и не подумает, ежели не напомнить. Мысль о главной теме съезда вызвала мимолетную усмешку. В этом году совещания были посвящены борьбе с пьянством в России. Ничего нового для себя в этом вопросе Михаил Николаевич услышать не надеялся, и так было понятно по опыту предыдущих лет, что речь пойдет о переустройстве страны, на этот раз закамуфлированном под заботу о трезвом образе жизни народа. В принципе, те, кто утверждал подобное, были не так уж и не правы. Доктор не был отъявленным монархистом, он прекрасно видел и то, что изменения необходимы, и то, что Власть всеми силами пытается сохранить существующее положение вещей, загнать болезнь вглубь вместо лечения. Но теперь, зная со слов своего очень необычного пациента, во что это выльется, Михаил Николаевич пребывал в некоторой растерянности. Десятки, сотни тысяч загубленных жизней в Революции и Гражданской войне – не слишком ли велика цена того Светлого Будущего, к которому будут все призывать?.. Только сейчас чуть-чуть стала осознаваться вся тяжесть положения царя. Ни одно из сословий, составлявших российское общество, не было довольно его властью. Начиная от забитых, бесправных низов, спивающихся от безысходности, кончая аристократией, купающейся в роскоши, богатстве и вседозволенности и желающей еще большего. А тут еще эта страшная, жесточайшая война. И неизлечимая болезнь наследника… В поездке доктору с попутчиками не повезло: напротив, на диване разместилась дама средних лет, которая пыталась откровенно кокетничать, а после взаимного представления решила, по-видимому, сменить тактику обольщения и страдальческим голосом попросила измерить пульс и прослушать сердце. Но и после прощания с ней долгожданный покой не пришел. Новым соседом, который ехал, увы, до самой Москвы, оказался коммивояжер, специализирующийся на реализации патентованных лекарственных средств, и с хорошо отрепетированным восторгом рекламировал «чудо-препарат от кашля фирмы «Байер»». Сухо высказав всё, что думает как врач и человек о наркотиках, оставшиеся ночные часы Михаил Николаевич просидел у окна, вглядываясь в едва освещенные лунным светом поля и леса. В его голове пульсировала одна и та же мысль: «Как это ВСЕ могло случиться?» И извечный вопрос русского интеллигента: «Что делать?» – Дамы и господа! Прибываем! – голос проводника оторвал Михаила Николаевича от невеселых размышлений. Не до конца веря в реальность происходящего, доктор нащупал в кармане пиджака мятую телеграмму, машинально коснувшись маленького маузера, подаренного Денисом Гуровым. Пистолет и трость были взяты в путешествие по совету капитана Бойко, который предупреждал об активизации преступного элемента в столице. Доктор вытащил бланк, чтобы прочитать еще раз: «Миша вскл срочно приезжай зпт есть два приглашения на пироговский съезд тчк остановишься у меня зпт есть о чем поговорить тчк николай». Николай Петрович Бартонд, однокашник и друг «давно минувших дней», встретил доктора на перроне. После обязательных рукопожатий, объятий и приветствий друзья вышли на привокзальную площадь, быстро сторговались с извозчиком и на пролетке направились на квартиру московского врача. Михаилу Николаевичу, отвыкшему от «цивилизации», было непривычно видеть в витринах магазинов рядом с рекламой военные плакаты, рассказывавшие о том, как лихой казак Козьма Крючков пачками насаживает врагов на пику, или призывавшие жертвовать 20–21 мая на табак солдату и подписываться на военный заём под пять с половиной процентов. Пестрота московских улиц быстро закончилась, лихач довез пассажиров до места, получил свою оговоренную полтину и с присвистом умчался. Хозяин с гостем поднялись в квартиру, где их уже ждал поздний обед, плавно перешедший в ужин. Неспешно утолив голод и отпустив прислугу, два старых холостяка перешли в кабинет, где и расположились поудобней. Привычки студенческой жизни не были забыты. Хозяин в расстегнутой домашней куртке расположился на диване, а доктор, скинув в хорошо протопленной комнате пиджак и жилет и ослабив галстук, оккупировал кресло по другую сторону сервированного столика. Разговор, как всегда, начался с традиционных «А помнишь?», «А знаешь?», потом плавно перетек к текущим событиям и предстоящему съезду. Приятно ощущая кожей тепло, идущее от печки-голландки, доктор блаженно прикрыл глаза. – Что, Мишель, жмуришься как кот? – Я, Коля, за зиму в госпитале так наморозился, теперь любое тепло для меня – в удовольствие. Кстати, а вы как перезимовали? – Ничего, нормально. Красные флаги на каланчах только три раза вывешивали. Доктор помимо воли встрепенулся при этих словах. Воображение, подстегнутое рассказами Гурова, нарисовало ему в уме картину боев революционеров с полицией на улицах Москвы, введения военного положения, цензурного запрета на все публикации по этой теме… – Миша, Миша! Что с тобой? Аж в лице переменился! – …Красные флаги… – Ну да. Ты что, забыл? Если мороз за минус двадцать пять, на каланчах красные флаги поднимают и ребятня в гимназию не идет… Совсем вымотался в своем госпитале. Я правильно сделал, что вытащил тебя, Мишенька, в Москву. Пообщаешься со старым другом, немного развеешься. Ты ведь там не имеешь возможности отслеживать, чем дышит нынешняя интеллигенция. А у нас тут жизнь бурлит вовсю. Все, кому не лень: промышленники, юристы, помещики, даже купцы и торговцы, артисты и литераторы, – все лезут в политику. Ты же знаешь, наша национальная забава – болтать о ней и хаять правительство. И я, грешен, иногда принимаю в этом посильное участие. – Неужели ты, Коленька, стал интересоваться политикой? Небось, и в партию какую-нибудь вступил, а? – Нет, друг мой, не вступил и не собираюсь. У меня не хватает времени на медицину, а не то, что на пустую болтовню. Хотя у конституционных демократов достаточно четкая программа обустройства страны и ограничения самодержавного произвола властей. Доктору пришли на ум дорожные размышления, и он решил поделиться ими с собеседником. – Ты знаешь, Коля, пока ехал, в голове крутились некоторые мысли. Я вдруг осознал, как тяжело нашему императору. – Ты стал монархистом, Миша? С каких это пор?