Мне показалось, это продолжалось вечность. Каждое воспоминание, словно рука маньяка, теребит старую, только начавшую заживать, рану. Но бежать некуда. От этой бури не укрыться. Смерч из воспоминаний, ограниченный сводом твоего черепа. Взрыв сверхновой, но только в твоем сознании. Если ад и существовал, то в тот момент он был внутри моей головы. Я не помню, на каком воспоминании я проснулся. Однако голова оказалась совершенно холодной, пустой, но с ясными мыслями, которые спокойно и неторопливо вертелись в голове. Свободен. Свободен от обещаний, от семьи, жены, ребенка, прежней жизни. Свободен… Кому нужна такая свобода? Тогда мне пришлось пожалеть о том, что узнал правду. Понятие и принятие пришло со временем, но в тот момент я действительно хотел бы этого не знать. Мне казалось, что мне не нужна была такая свобода. Легче действовать по чьей-то указке и думать, что твоя семья где-то там, жива, и у них все хорошо, гораздо приятнее, чем знать, что ты умер и твоя семья тоже мертва. А тебе жить дальше. Самому решать куда и зачем просыпаться, ради чего и кого убивать. Это трудно осознать и тем более принять, но жить без указки, по собственному плану оказалась невозможно. Нет, вовсе не потому, что я всю жизнь подчинялся, хотя и это имело место быть. Дело было в том, что у меня и плана-то никакого не было. Смутное желание защитить близких мне людей в этом мире, женщины, где-то дети… Почему-то вспомнилась Левитания. Мысли начали плыть более четко, и в голове начали звучать правильные вопросы. Первый был: «Что делать?». И, как ни странно, ответ появился почти сразу же — жить. Необходимо выжить в тех обстоятельствах, что творились вокруг. Мелькнула мысль о том, что надо сбежать. А куда? Я имперец. Мой говор узнают в любом мало-мальски крупном городе, и в этой ситуации мне будут не рады. К тому же других языков я не знал. Выходит, идти-то мне некуда, и если у меня осталось в душе хоть какие-то намеки на понятия «любовь», «дружба» и «ответственность перед детьми», то все эти понятия находились в Антолии. Так, первый позыв — выжить, превратился во второй — как победить. Семь воинов и один темный маг-подмастерье против многотысячной армии. Победить армию в десять тысяч? То еще безумие, даже для меня. Если мы покажем хотя бы намек на сопротивление — нас просто размажут по камням ущелья. Как мы вообще могли бы сражаться? Да что там сражаться? Нам бы с голода не помереть в этих горах. Я хотел пошевелиться, но когда открыл глаза, то обнаружил, что сплю сидя. Ноги настолько затекли, что я не мог пошевелить даже кончиками пальцев. Меня спасло то, что военные всегда останутся военными, и даже в безвыходной ситуации рядом с костром сидел караульный. Он помог мне вытянуть ноги и лечь. Сам я двигаться толком не мог. Глядя на молчаливого воина у костра, нашелся ответ на свой вопрос. Ответ оказался в воспоминаниях. В истории моего мира было немало побед маленьких армий за счет мужества, отваги и хитрости. По этому пытался припомнить хотя бы одну подобную войну. Ответ оказался на поверхности. Мы не могли сражаться, но мы могли… Мак стоял на краю камня, сложив руки на груди в замок. Под его ногами по ущелью тысячи людей двигались по небольшой долине перед заставой, которая продолжала стоять, вопреки всем атакам армии Сатории. — Не сегодня, так завтра возьмут заставу, — пробормотал стоявший рядом Гурт. — Завтра есть уже будет нечего. Мак кивнул и взглянул в начало ущелья. Армия уже полностью втянулась внутрь ущелья. — Уходить надо, — произнес Вар. — Еды не хватит, — тихо произнес Мак. — Не хватит, — тихо отозвался Гурт. Темный подмастерье взглянул в сторону империи. — Мой новый знакомый сказал, что сейчас все соседи империи, даже самые захудалые, начали вторжение. — тот маг, что на птице был? — Он самый, — кивнул парень. — Если то, что он сказал, правда — смысла возвращаться в империю нет. От войны не убежишь. Десятники переглянулись. — Задумал чего? — тихо произнес Вар. — Задумал, — кивнул Мак и повернулся к стоящим за ним воинам. — Только для начала надо кое-что признать. Если мы это признаем, то будет легче и проще. Восемь воинов уставились на него заинтересованными взглядами. — Мы должны признать, что мы все мертвы, — произнес темный подмастерье, заглядывая в глаза каждому воину. — Мы должны умереть. В любом случае. Если бы случилось чудо, и мы выжили бы в переходе, то в империи нас снова ждала бы война на уничтожение. И там выжить было бы сложнее, чем сейчас на заставе. Повисла тишина на несколько секунд. — Я не патриот и не люблю империю все душой, — спокойно продолжил Мак. — Я просто знаю, что в другой стране мне рады не будут. В другой стране, узнай, что я из империи, меня скорее всего убьют. Я не люблю империю, но у меня нет другого дома. Поэтому я буду за нее драться. Какой бы она не была. — У меня дети, и, наверное, уже есть внуки в Саламатах, деревеньке под Ремом, — произнес Гурт. — Мне есть за что биться. — Мать под Курками, что на берегу Рума, — произнес Вар. Воины по очереди начали тихо произносить то, что им было дорого. Когда последний закончил говорить, Мак спокойно оглядел всех. — Теперь каждый должен произнести очень важные слова, — парень перевел взгляд на старшего десятника. — Я, Мак «Черное Солнце» — мертв. Повисла пауза на несколько секунд. Воин пожевал губами, но в итоге кивнул и произнес: — Я Гурт Саламатов. Я мертв. — Я Вар Курков сын. Я мертв, — повторил Вар. — Я Рум Кураташан. Мертвый я… — Пут, леворукий — мертв… — Лут Медянщик — мертвый… — Жак Молодой. Я мертв. — Билл, Кривой топор — мертв. — Сил Лисий Глаз — Мертв. Мак кивнул и развернулся к шагающему по ущелью морю людей. — Как их бить будем? — поинтересовался здоровяк, назвавшийся Кривым топором. — Не будем, — произнес Мак. — В бой вступим — нас тут же по скалам размажут. Нас всего восемь, а из меня маг боевой, как из плотника вельможа. — А делать тогда что? — Сколько их тут? Тысяча? Десять? Сто? — спросил Мак. — Десять тысяч, — подал голос Гурт. — Десять, не меньше. — Сколько едят десять тысяч человек? Сколько пьют? Я источника в ущелье не видел. — Нет в ущелье воды, — мотнул головой Вар. — Только в заставе второй, что держится, есть колодец. Когда дело будет швах, туда яду сыпанут. Так положено. Парень кивнул и тихо произнес: — Есть такие воины, которые без боя воюют, — Мак взглянул в сторону степи. — «Партизанами» их называют. Телега плелась медленно, раскачиваясь кочках из пожухлой травы. Монотонное и неспешное движение обеспечивал волосатый буйвол. Трое охранников, плетущихся рядом с парой телег, со злостью поглядывали на извозчиков, недовольно перешептывались, но ни одного намека на желание залезть в телеги не показывали. — И еще три серебряных тали! — продолжал убеждать один извозчик другого, показывая ему овальные монеты с треугольным отверстием посередине, которые висели на шнурке на его шее. — Если ты думаешь, что за такую цену ты сможешь продать где-то столько масла и прошлогодней крупы, то я съем свои собственные портки! С этим же маслом! — Перестань, — отмахнулся второй. — Ты меня не слышишь! Я говорю, что это не та цена, которую стоит брать, рискуя головой. Ты понимаешь меня? Мы везем продовольствие в армию. Воюющую армию! — Брось! У нас особое разрешение от начальника армии, — первый извозчик постучал по медному диску на борту телеги. На нем были нанесены четкие буквы на саторском языке. — Никто не будет с нами связываться, если мы под защитой его могущества. — Гармония и бездна, — покачал головой второй. — Ты хоть понимаешь, что степняки не умеют читать на саторском? Да они плевать хотели на твои знаки и права! Они просто прирежут нас и заберут все, что у нас есть. — На этот случай нам и выдали охрану для… — Послушай, Реши, ты серьезно думаешь, что три солдата могут помочь нам отбиться от степняков? Первый возница открыл было рот, но поразмыслив и пробежав глазами по солдатам, вздохнул. — Будет тебе, — буркнул он и указал на трехметровую скалу, появившуюся на горизонте. — Гляди! Скоро привал! Второй возница вздохнул и обреченно махнул рукой. — Если бы наши отцы не были так близки, я бы давно тебя бросил Реши. Жадность все чаще говорит твоими устами. Разум на устах показывается все реже. — Серебряные тали, Амбо, — покачал головой Реши. — Серебряные, Саторские тали!